Самое бессмысленное убийство - Алексей Макеев

с нею рядом. В голоде, холоде и нужде, но рядом. А что на самом деле? А вот что: Михаил только то и делает, что из одной тюрьмы пересаживается в другую. И так будет всегда. А коль так, то какой же смысл и прок в ее бесконечном ожидании? Конечно, она не собиралась стремглав выходить замуж за первого встречного, но и ждать Михаила она также больше не желала.

Была еще одна причина для принятия такого решения. Елизавета в тот момент находилась в положении. Отцом ее будущего ребенка был Михаил – кто же еще-то? И, отчаявшись когда-нибудь дождаться Михаила, она поступила, с одной стороны, вроде бы и нелогично, но с другой – руководствуясь чисто женской логикой. Она решила ничего не говорить Михаилу о том, что беременна. Все равно никакой совместной жизни, даже самой плохонькой, у них не предвидится. А коль так, то зачем ему знать о беременности? А ребенка она вырастит сама.

И вот она написала ему письмо, полное решительного отчаяния и ясных, недвусмысленных слов. Михаил ответил на это письмо эмоционально и бурно: умолял Елизавету одуматься, уверял ее в своей любви, даже угрожал, что предпримет попытку убежать из тюрьмы и погибнет от пули конвоира. Но, похоже, никакие уверения на Елизавету уже не действовали. Одна так одна. А впрочем, почему же одна? С ребенком, которому она обязательно даст отчество Михайлович или Михайловна, а вот где папа, она ему никогда не скажет. Или скажет, что он утонул в каких-то дальних и опасных плаваниях.

На этот раз Михаилу дали целых восемь лет. Писал ли он Елизавете из тюрьмы? Да, писал. Но, похоже, она ему не отвечала. Он писал ей опять, умолял, сердился, даже угрожал. А затем, по всей вероятности, перестал писать и сам. Да и для чего писать, если тебе не отвечают?

Отсидев положенные восемь лет, он явился перед Елизаветой как ни в чем не бывало. Возможно, она бы его простила и на этот раз и приняла бы, надеясь неизвестно на что, но тут, похоже, случилось то, что окончательно развело их по обе стороны жизни. Сама Елизавета так и не обзавелась мужем, а вот ребенка, конечно, родила. Малышку Елизавета назвала Надей, а отчество ей дала Михайловна. И когда Михаил, выйдя из тюрьмы, предстал перед Елизаветой, девочке шел уже восьмой год.

Михаил, увидев девочку, вначале очень сильно удивился, а затем разразился упреками в адрес Елизаветы: мол, так-то ты меня ждала! Не успел, стало быть, я угодить за решетку, как ты уже с кем-то прижила дитя! Хороша подруга жизни, нечего сказать! А я-то тебя любил и надеялся!..

Вначале Елизавета хотела сказать Михаилу, что Надя его дочь, но не сказала. Да и зачем? Коль он упрекнул Елизавету в неверности, значит, ей не верит и не поверит, как ни доказывай и ни оправдывайся. Да и оправдываться в чем? И к тому же как жить бок о бок с тем, кто тебе не верит? И Елизавета, опять же, поступила так, как ей указывала ее женская логика. Да, сказала она Михаилу, дитя не его, а потому вот тебе порог, дорога за порогом, и ступай-ка ты от меня куда подальше. И больше не возникай у меня перед глазами.

Михаил ушел, но написал Елизавете несколько писем, в которых, по сути, упрекал ее все в том же: в коварстве, вероломстве, неверности. И, между прочим, все так же заверял ее в своей любви, говорил, что готов простить ей ее неверность, в которой, дескать, он и сам отчасти виновен, потому что уж слишком долго сидел по тюрьмам. Отвечала ли ему Елизавета или нет – неведомо. Скорее всего, не отвечала. А вот его письма хранила. Эти письма были дурные, сумасбродные, несправедливые, но она их берегла до самой своей смерти.

Замуж Елизавета так и не вышла. Она жила, как живет большинство людей: работала, растила дочь. А вот как жил Михаил, неведомо. Но, судя по всему, прожил он свою жизнь бессмысленно и скверно. В тюрьму он больше не садился, но и угла своего не заимел, и семьи тоже. И оказался на исходе лет в казенном стариковском приюте, где его больше звали не Михаилом Ефимовичем, а Пыней – прозвищем, которое он заполучил еще с молодых лет.

Здесь-то он и увидел Елизавету. Такой вот, значит, ироничный и одновременно трагический жест произвела жизнь. Как они восприняли друг друга через столько-то лет? Об их душевных терзаниях здесь говорить не стоит, ибо как можно заглянуть в человеческую душу? Тем более что одна такая душа уже отошла в мир иной. А вот что касаемо всего прочего… Конечно же, они встретились. Часто ли они встречались, где именно, днем или по ночам – это не так важно. Важнее другое – эти встречи были тайными и никто в доме престарелых о них не знал и не ведал. За исключением бдительного деда Тунгуса, который случайно подслушал их ночной разговор в беседке.

О чем они говорили? Да кто ж его знает? Хотя из писем кое-что было известно. Михаил Ефимович уговаривал Елизавету Петровну совершить авантюрный, по своей сути, поступок – вместе сбежать из дома престарелых и дожить оставшиеся годы, а может, оставшиеся месяцы вместе, под общей крышей, бок о бок и душа в душу. И коль им так и не сладилось прожить вместе жизнь, то пусть хотя бы умрут вместе.

Что на это отвечала Елизавета Петровна? Опять же можно предположить, что то же самое, что и когда-то, в молодые и безвозвратно минувшие годы. Она все так же не верила своему давнему возлюбленному, и ожог на душе по поводу причиненных давних обид ощущался по-прежнему. Да и бессмысленно. Все бессмысленно: и побег из дома престарелых, и предполагаемые короткие месяцы совместной жизни, и совместная смерть. Они старики, и их старость – это все, что у них есть. Только старость, и ничего больше. Любовь? И любовь тоже погребена под той тяжкой и несокрушимой плитой, название которой – старость. Плита – наверху, а любовь – где-то там, под ней. И не сдвинешь уже ту плиту никакими усилиями, потому что нет на свете такой возможности – облегчить старость. А потому больше им видеться не стоит. Ни к чему. Да, так уж случилось, что на исходе их земного времени им довелось еще раз повстречаться. Ну, так и что с того? Дом престарелых большой, и вполне можно обитать в разных его углах,