Русская миссия Антонио Поссевино - Михаил Юрьевич Федоров

— Да кто ж виноват, — хохотнул тавернщик, — что я умный, а вы дураки?

Послышалась какая-то возня, пыхтенье. Потом хозяин таверны произнёс:

— Только попробуй. Крикну — мои работники тебя живо отделают. Хоть ты и силён, но их много. И никто не узнает, куда подевался Михель Здоровяк.

— Ладно, — ответил Михель, тяжело дыша. — Завтра я ухожу из этих мест. Но мне нужны деньги. Я возьму их у твоих постояльцев, и больше ты меня никогда не увидишь.

— Конечно, возьмёшь, — согласился тавернщик, — только не сейчас и не здесь. Завтра они отправятся дальше, вот там и делай с ними что хочешь, меня это не касается. Только не ближе, чем за три мили от моей таверны.

— Хорошо, — раздражённо произнёс Михель, — а я ведь всегда говорил, что ты крыса, Вилли. Большая такая, жирная хвостатая крыса.

— Умная крыса, — добавил тавернщик.

— Но крыса.

— Вот и славно. А теперь давай-ка ложись спать. А завтра с рассветом убирайся отсюда, и больше чтоб я тебя не видел. Если увижу — я уже говорил — никто не узнает, куца подевался Михель Здоровяк.

Внизу снова что-то сдвинулось, затопали шаги и всё затихло. Ласло осторожно вернулся в комнату. Опасаться ночного нападения не следовало. Он задумался: что делать — просто лечь спать? Но брат Гийом его завтра за это накажет. Нет, лучше разбудить его и сообщить о ночном разговоре. Он подошёл к коадъютору и осторожно тронул его за плечо:

— Брат Гийом!

И тут же испуганно отпрянул: монах уже не лежал, а сидел на кровати, держа в левой руке стилет, острие которого было приставлено к горлу юного венгра. Пробуждение в незапланированное время у брата Гийома вызывало чувство опасности, на которое он всегда реагировал как на угрозу немедленной смерти, поэтому и выработал у себя эту привычку, несколько раз спасавшую ему жизнь.

Убедившись, что угрозы нет, коадъютор расслабился, но тут же нахмурился:

— Почему разбудил раньше срока? Что-то случилось?

— Нет, брат Гийом, — радостно сообщил ему Ласло, — наоборот, всё хорошо.

И он пересказал ему подслушанный разговор. Коадъютор, выслушав, усмехнулся:

— Говоришь, всё хорошо? Хвалю. У тебя верное отношение к смертельной опасности, тем более что о ней нам стало заранее известно. Ты в очередной раз меня не разочаровал. Ну что ж, этот Михель и вправду дурак, хозяин таверны не ошибся. А теперь, если нам нечего бояться этой ночью, давай спать. Встаём на рассвете.

Он на всякий случай ещё раз проверил, хорошо ли заперта комната, глянул на укрывшегося одеялом Ласло и задул свечу. Затем сам улёгся на ложе, предварительно не забыв перевесить колокольчик с полуночи на рассвет.

Утром, наскоро перекусив холодной похлёбкой и запив итальянским вином из вчерашней бутылки, они выехали из таверны. Заспанный хозяин запер за ними дверь. Михеля нигде не было видно.

Кони шли шагом. Сразу после таверны лежала открытая местность, где были разбиты огороды и поля, на которых уже зеленели всходы. Лес начался, когда они отъехали на полмили. Ещё стояли утренние сумерки, и что таится за густым подлеском, видно не было. Местами кусты подходили совсем близко к дороге, и нападение могло случиться в любой момент. Они старались держаться точно посередине, на равном расстоянии от кустарника с любой стороны. Оба понимали, что Михель решил устроить засаду, но справа или слева — вот вопрос.

Брат Гийом поглаживал левый рукав своей куртки, где в потайном кармане спрятан короткий, с трёхгранным лезвием длиною в пять с половиной пулгад[119], стилет с маленькой крестовиной. Его можно было быстро и незаметно вытащить и ударить нападающего, но со стороны обнаружить его можно лишь при ощупывании одежды, да и то если знаешь, что искать.

Таверна скрылась за поворотом лесной дороги, вокруг лежал мрачный ельник, у подножия деревьев только-только начали распускаться розовые цветки грушовки, белые с жёлтыми тычинками седмичники да плауны с побегами, похожими на колосья. Где-то вдалеке, за полмили, не меньше, раздавался треск дятла, но вокруг них был тихо. Эта тишина вкупе с тяжёлой тёмной зеленью огромных елей действовала угнетающе, но брат Гийом, за свою жизнь исходивший немало лесных дорог в местах куда более глухих, чем имперское пограничье, был бесстрастен. Он оценивающе оглядывал каждый изгиб дороги, каждую раскидистую ель, под нижними ветками которой мог скрыться человек. Вряд ли он будет стрелять, даже не вряд ли, а наверняка не будет. Зачем ему лишний шум — мало ли кто может проходить по торной дороге — здесь же не Лапландия и не русские северные леса, где можно неделями не встретить ни одного человека.

Нет, скорее всего, он попытается убить их ножом или Моргенштерном. В том, что Михель попытается их убить, брат Гийом не сомневался — зачем ему люди, которые могут указать на него как на грабителя? Он, конечно, собрался покидать эти места, но в дороге ведь могут и перехватить, и тогда будет удачей, если его всего лишь отправят гребцом на галеры.

Чуть впереди качнулись ветки, и на дорогу выехал Михель. Поперёк седла лежал неизвестно как попавший на территорию империи шотландский палаш с причудливо отделанной рукоятью. Правая рука Михеля покоилась на эфесе оружия. Брат Гийом остановил лошадь, Ласло последовал его примеру. Михель медленно подъехал к ним и, подняв палаш над головой, с силой рубанул им воздух.

— Деньги, — сказал он. — Все. Если хотите ехать дальше.

Брат Гийом и Ласло стояли молча. У венгра был явно испуганный вид. Но Михель даже не глядел в его сторону, не принимая явно хворого на голову мальца во внимание. Михель нахмурился: на его угрозу никто не прореагировал. Лишь старый мозгляк как-то странно мял рукав своей куртки. Разбойник приблизился к нему и стал деловито обшаривать его — сначала одежду, потом, не найдя искомого, седельной сумки. Брат Гийом сделал едва уловимое движение, и в его руке тускло блеснул не раз выручавший его в смертельно опасных передрягах стилет, выкованный по его заказу четверть века назад Себастьяном Фернандесом[120], одним из лучших мастеров клинкового оружия Испанской империи. Михель, не подозревающий о нависшей над ним опасности, продолжал деловито рыться в сумках брата Гийома.

Но нанести удар монах не успел. Грабитель покачнулся в седле, на коадъютора брызнуло чем-то липким, вязким и горячим, и огромное тело Михеля ничком уткнулось в шею коня. Затем Здоровяк захрипел и стал валиться вправо, сползая с седла. Конь коротко заржал, не понимая, что происходит с хозяином, но