Под звездами - Александр Шевченко

Все еще сидели за столом, когда дверь отворилась и на пороге в клубах морозного пара появился высокий молодой офицер в нарядном белом полушубке, в новой синевато-серой цигейковой шапке. На плечах у него погоны с блестящими гвоздочками — на фронте их еще не видели.

Секунду Шпагин оторопело глядел на офицера, потом сорвался с места, обнял его и закричал неожиданно изменившимся высоким мальчишеским голосом:

— Гриднев, Андрей, откуда ты?

Из госпиталя! — весело улыбается Гриднев. Бакенбарды он сбрил, на его лице нежная больничная белизна, и оно стало добрее, мягче и серьезнее.

Из-за спины Гриднева выходит солдат — тоже во всем новом — и широко улыбается;

— Товарищ командир, товарищ замполит...

— И Липатов с тобой?

Скиба обнимает обоих:'

— Добре, добре! Еще два козака в свой курень вернулись!

— Как же вы нас нашли? — удивляется Шпагин.

С полковыми артиллеристами добрались! — отвечает Гриднев.

— И наш маг-чародей здесь? — обрадовался Гриднев Балуеву.

Я сегодня только вернулся, товарищ лейтенант, — с гордостью говорит Балуев, — во взводе воевал, красную нашивку получил!

Узнав о возвращении Гриднева и Липатова, стали приходить солдаты, и скоро их набилась полная изба.

Гриднев смотрит на этих близких ему людей — тут и Ромадин, и Береснёв, и Молев, и Квашнин — и счастливо смеется.

Вероятно, есть люди умнее, красивее, а может быть, и лучше, чем они, но для Гриднева дороже их никого нет.

Заметив старшину, Липатов, смеясь, указывает ему на свои новые, ладные валенки. Болдырев тоже смеется и хлопает его по плечу:

— Явился бы в старых, ей-богу, взыскание наложил бы на тебя!

Волнуясь, Липатов спрашивает Шпагина — видно, он торопится решить главный для себя вопрос:

— Товарищ старший лейтенант, дадите мне мое старое отделение?

— Ты что же, всю войну собираешься отделенным провоевать? Ответственности боишься? Нет, брат, не выйдет! — говорит Шпагин и глядит на Скибу: — Я думаю, товарищ замполит, Липатова помкомвзводом к Молеву назначить.

Скиба согласно кивнул.

— К Молеву? А Хлудов? — удивился Гриднев.

— Хлудов? Нет, не убит, не ранен — в штрафном батальоне! Трусом оказался. Не стоит и говорить о нем — потом узнаешь.

— Вот оно что. Да, не нравился он мне: он никого не любил — одного себя... — вспоминает Гриднев, но тут же переводит разговор на другое: — А здорово вы продвигаетесь, друзья, — мы еле догнали вас! В газетах только и пишут о ликвидации ржевско-вяземского плацдарма немцев! Вот у меня газеты и письма — в штабе полка захватил. О награждении вы уже знаете?

Шпагин развернул протянутую Гридневым фронтовую газету. На первой странице крупным шрифтом был напечатан приказ командующего фронтом о награждении. В списках были и Густомесов, и Арефьев, и все командиры рот. Шпагин, Подовинников, Гриднев, Пылаев, Липатов, Аспанов, Молев и Матвеичев были награждены орденом Красного Знамени, Скиба, Маша Сеславина и многие солдаты — орденом Красной Звезды.

Все сгрудились вокруг Шпагина, стали шумно поздравлять друг друга с наградами.

Скиба разбирал письма и, взяв один конверт, обрадованно сказал:

— От Маши письмо!

Гриднев подбежал к нему:

— Иван Трофимович, читайте скорее!

О себе Маша писала немного: операция прошла благополучно. Зато подробно расспрашивала о делах роты: что известно о раненых Липатове, Ахутине, Гридневе и других.

В письме Маши сквозила какая-то грусть, недосказанность, словно она хотела что-то написать — и не решалась. О чем-то хорошем, чистом, светлом напомнило письмо — будто ветер принес запах полевых цветов.

Скиба испытывающе посмотрел на Гриднева и протянул ему письмо:

— Напиши ей ты — от всех нас.

Шпагин послал сказать о награждении Арефьеву, тот не поверил, пришел убедиться сам. Увидев Гриднева, он остановился перед ним, критически оглядел с ног до головы:

— Гриднев? К комбату не явился, а прямо в роту? Видно, разболтался в тылу?

Гриднев начал было объяснять, как это случилось, но Арефьев, прочитав приказ о награждении, сразу смягчился:

— Ладно, ладно, сдай документы адъютанту... Да-а, вот это замечательно! Что ж, люди заслужили награды! А вообще, безобразие, сколько дней прошло, а мы ничего не знали! Надо сейчас же объявить всему составу. Весь батальон, пожалуй, негде будет собрать, давайте поротно!..

Бывает, что человеку в чем-нибудь не везет: Арефьев служил в армии десять лет, прошел все ступени от рядового до капитана, воевал беспрерывно с сорок первого года, два раза был ранен, в бою был смел и упорен, но за все свои боевые труды был награжден лишь одной медалью «За боевые заслуги». То высшее начальство найдет, что его подвиг не достоин ордена, то потеряется его наградной лист, а то просто забудут представить его к награде. Вот почему Арефьев был так рад награждению: это был его первый орден...

— Пылаев, постройте роту! — крикнул Шпагин.

— Есть, построить роту, товарищ старший лейтенант!

В каждом его движении были те особые выправка и уверенность, какие вырабатывает в человеке служба в армии. Шпагин внимательно, как бы в первый раз, оглядел его: как изменился Пылаев! Когда он прибыл в роту, лицо его было юношески нежным и румяным, с выражением наивного любопытства. Сейчас оно подернулось тенью усталости, огрубело, заросло многодневной щетиной, потемнело от дыма костров, а морозы и ветры бросили на лицо медно-красный загар, будто пламя пожаров отразилось на нем; глаза, воспаленные от недосыпания, глядели спокойно, твердо, и все лицо его было мужественно и прекрасно особенной красотой воина, много пережившего, много передумавшего...

Солдаты стали выстраиваться в огромном березовом парке, раскинувшемся по склону холма до самой реки. В центре парка лежал в развалинах большой дом с массивными белыми колоннами, взорванный немцами. На верхушках берез, среди голых ветвей, чернело множество растрепанных гнезд, и над парком стоял бестолковый грачиный гомон. Сапоги хлюпали по мокрому снегу: под снегом уже таяла вода.

Шпагин оглядывал шеренги.

— Погляди, Иван Трофимович, как мало нас осталось! — грустно сказал он Скибе.

— Да, меньше нас, но зато какими стали люди за это время! — негромко ответил ему Скиба. — Не люди — кремни! Попробуй-ка возьми их! Такие никогда и нигде не отступят, все вынесут, жизнью своей пожертвуют, а Родину не выдадут врагу!..

Шпагин остановился перед строем, лицо его стало строгим и торжественным.

— Товарищи! Вы сражались за освобождение родной земли героически и самоотверженно, как настоящие советские воины! От лица нашей Родины, доверившей мне командование ротой, за храбрость и упорство в боях объявляю всему личному составу роты благодарность!

— Служим Советскому Союзу! — громко и радостно прокричали солдаты, суровые морщины на их лицах расправились, лица посветлели, словно Родина-мать поцеловала своих сыновей.

А когда Шпагин стал называть имена награжденных, поднялся шум, все стали хлопать, кричать «ура». Но вот он прочел фамилию Подовинникова, и шум резко оборвался, никто не знал, как отнестись к сообщению о награждении погибшего. Тогда Шпагин добавил: «...павшего смертью храбрых в бою под Вязниками. Слава лейтенанту Подовинникову!» — И солдаты дружно закричали «ура» и кричали одну, две, три минуты, обратив головы в сторону второго взвода. Казалось, что Подовинников незримо стоит среди своих солдат и смущенно улыбается застенчивой, доброй улыбкой...

Прочитав приказ, Шпагин подошел к Молеву, стоявшему на правом фланге перед первым взводом, и крепко обнял его:

— Спасибо, Молев, за все спасибо, особенно за двадцатое декабря!

— Служу Советскому Союзу! — ответил Молев и растроганно заморгал.

Взяв руку Ромадина, Шпагин тепло посмотрел ему в глаза:

— Что ж, Ромадин: взводом ты командуешь хорошо; теперь к офицерскому званию представлять тебя будем!

Обходя строй роты и пожимая руки солдатам, Шпагин остановился перед Матвеичевым:

— И тебе, Матвеичев, спасибо, тебе я жизнью обязан!

Матвеичев нерешительно протянул Шпагину здоровую левую руку — правая у него была забинтована и лежала на перевязи.

— Ничего, Иван Васильевич, давай левую: она тоже честно потрудилась!..

После команды «Вольно» солдаты окружили Шпагина и подхватили его на руки.

— Ура командиру роты! Качать его! Ура-а!

Став на землю, Шпагин поднял руку. Все затихли. Тоном приказа, но не по уставу от переполнявшего его горячего чувства радости, Шпагин крикнул:

А теперь, товарищи, — снова вперед, за полное освобождение нашей священной земли от фашистских захватчиков...

Весна, ранняя весна!

Снегопады и морозы вдруг сменились оттепелью, и яркое мартовское солнце нежданно затопило землю морем теплого света.

На равнинах снег только слегка тронут теплом, и по твердому белому насту, искрящемуся под солнцем, ленно движутся громадные, словно крылья сказочных птиц, синие тени облаков. На горизонте сквозь голубовато-молочный пар, поднимающийся от разогретой земли, уже чернеет лес, освободившийся от снега; на черных сучьях придорожных берез искрятся и сверкают прозрачные бусинки воды.