Тролли и легенды - Пьер Певель

а облака, что виднеются над верхушками деревьев, сеют мелкий моросящий дождь. Лес мельчает, чахнет и редеет. Вскоре остаются только камни, их формы настолько искажены, что в любом из них видится животное или лицо. Мне одному кажется, что этот скалистый гребень между двумя высокими деревьями похож на девичью грудь? Наверное, да.

— Мы почти пришли, — говорит она.

Она теперь бледна, и ее дерганые движения выдают ее страх, хотя она изо всех сил старается его скрыть. Куда же девалась ее замечательная уверенность? Она немного походит на тех солдат, что сыплют шутками перед первым боем: когда приходит время обнажать мечи, они уже не такие умники…

Лес обрывается, как будто его опушку обрубили топором. Перед нами с обрыва открывается долина. Если бы я меньше нервничал, то нашел бы его великолепным, этот открытый вид на равнину, крыши замка на горизонте и городские трубы, дым которых теряется в серости облаков. И море на заднем плане — с пеной, вычерчивающей длинные белые линии.

— Не свалитесь там, — выпаливает Жеон, который держится у кромки леса, готовясь в случае оползня схватиться за первую подвернувшуюся ветку.

— Ну, ты и правда прекрасный советчик, — ехидничает Эймерик, а остальные смеются.

А я больше не смеюсь. Не потому, что меня поддразнила какая-то девчонка, и не потому, что рядом что-то так ревет, что трясется земля, а потому, что там есть люди.

— Мы не одни, — говорит Гвен, указывая на скалистый массив на краю обрыва.

В кои-то веки я увидел что-то раньше него. В этой группе скал, выступающих из леса, есть вход в пещеру, а перед пещерой стоят двое мужчин. Возможно, трое. А то и еще больше, за прикрытием скал.

— Сколько их? — раздается у меня за спиной голос Сулеймана.

— Десять-двенадцать, — отвечает Гвен.

Однако, так и есть. Пока маленький отряд подступает к пещере, отовсюду показываются вооруженные люди, и среди них монах, монах в грубой рясе и сандалиях — что заставляет задуматься, откуда они пришли, а главное, как им удалось забраться так далеко. Если бы они шли тем же путем, что и мы, они бы пообломали ветки, а на земле после них остались бы следы. Это ведь не вооруженные крестьяне. Тут кольчуги, шлемы, копья и клепаные кожаные доспехи. Я насчитал тринадцать человек, в том числе не менее трех рыцарей.

— Откуда они взялись, эти вот? — ворчит Эймерик.

— Скоро узнаем.

Я выступаю вперед с натянутой улыбкой. На вооруженных людях нет никаких отличительных знаков, скорее всего, это наемники. Что до трех рыцарей, то двоих из них я знаю, по крайней мере, по репутации. Тот, что с тремя кабаньими головами, — Робер, младший сын из рода Кермадеков, которого барон, по слухам, изгнал от себя за темную историю с изнасилованием. Тот, у кого щит отмечен двумя вертикальными красными полосами, — некий Обен, фанатик турниров, который, как говорят, весьма силен в поединках. У последнего — герб с двумя воронами, обращенными друг к другу, и о нем я ничего не знаю.

— Приветствую вас, братья, — бросает монах, опираясь на свой тонкий деревянный крест как на трость.

— Привет тебе, монах. Я удивлен, что здесь так много людей…

— Возблагодарим Господа! Чем больше нас в борьбе с лукавым, тем больше шансов победить его.

— Аллилуйя, — подхватывает насильник.

Я бегло оглядываю своих спутников, которые выглядят такими же озадаченными, как и я. Уверен, Сулейман уже подсчитывает, что останется от награды, если нам придется делить ее с этими людьми.

— Я вполне согласен, но сорок фунтов делить на двадцать…

— О, мы занимаемся этим не ради денег, — ответствует монах. — Наше дело благородно и не терпит отягощения грязью.

— Прекрасно, — говорю я не моргнув глазом. — В таком случае, приступим! Пусть грязь останется нам.

Рыцарь с двумя воронами, молодой человек с ясными глазами, издает негромкий смешок. На мой взгляд, он опасен, хотя бы из-за необычной манеры носить меч наискось.

— Господь вознаградит верных, — соглашается монах. — Я брат Мэтью, а это сир Робер, сир Обен и сир Гильом.

— Весьма приятно. Я — Ангерран де Салль, а эти люди — мои друзья.

Я впервые за десять лет представляюсь именем, которым назвался бы когда-то, но что-то подсказывает мне, что эти дворяне вовсе не пожелают делиться своей победой с Рубилой. Вдобавок я опасаюсь, как бы кто не задался вопросом о моем ветхом снаряжении, но каким-то чудом в пещере поднимается страшный рев, отражающийся от стен, как звон колокола.

— Думается, он все ближе, — морщится Обен, побуждая своих наемников с тревогой вглядываться в черную дыру.

— Я тоже так думаю, — ворчит Эймерик, отцепляя свой большой топор.

Лезвие за лезвием вынимается оружие, чуть ли не робко, словно незнакомые бойцы не могут бок о бок скрестить мечи с неприятелем. Наблюдая за тем, как обе стороны настороженно смотрят друг на друга, я как будто вижу юных девственниц, переживающих перед первым разом.

— Предлагаю, чтобы нападение возглавил я, — говорит насильник со всем самодовольством родовитого отпрыска. — У меня есть опыт!

Не могу удержаться от смешка. Если я не ошибаюсь, Робер де Кермадек никогда не отходил от отцовского дома дальше чем на десять лиг.

— Что тут забавного? — сухо спрашивает он.

— Если говорить об опыте, то я участвовал в крестовом походе в Святую землю.

— И что? Речь идет не о том, чтобы убить нескольких неверных, а о том, чтобы противостоять созданию Дьявола.

— Так ты, значит, привык к дьявольским созданиям.

— Как и ты, рыцарь де…

— Ля Салль.

— Что ж, рыцарь де ля Салль, я жду, что ты докажешь мне, что подходишь лучше меня, чтобы вести отряд в эту пещеру.

Сулейман смотрит на меня, и в его взгляде — послание, если не сказать упрек: «Не спорь с этим дураком». Я киваю, этот сарацинский дьявол всегда прав.

— Хорошо, Робер, нет нужды тратить на это весь день. Я оставлю за тобой командование.

— Хороший выбор, рыцарь, — одобряет монах, которого никто ни о чем не спрашивал.

Глубины извергают еще один рев. Тролль там или нет, но тварь уже недалеко… И вот последние клинки покидают ножны, в том числе и клинок Робера, который кричит «ко мне, Храбрец!», потому что, как добрый родовитый отпрыск, он считает себя обязанным дать своему мечу имя. У моего тоже было имя, унаследованное от моих отцов, но он оказался на дне канала в одном из городков Окситании — это еще одна длинная история. Тот, что я ношу сегодня, не окрещен, он называется мечом, и тот, кому он воткнется в глотку, волен дать ему имя