Путешествие вокруг света - Иван Крузенштерн

Нукагивцы имеют жрецов, следовательно и веру. Но в чем должна состоять оная между сими дикими Островитянами? судя по грубой их нравственности, можно заключать, что и вера их такова же. Оная конечно не способствует к соделанию их лучшими. Вероятно служит только прибежищем некоторых, находящим б ней безопасность жизни и многие другие выгоды. Проповедываемые жрецами[51] нелепости, приводящие иногда к крайним жестокостям, подают им средство заставить прочих почитать их людьми святыми, и необходимыми. Темное понятие Нукагивцев силится впрочем представлять себе существо вышшее, которое называют они Етуа; но сих Етуа признают они множество. Душа жреца, Короля и всякого из его родственников есть у них Етуа. Всех Европейцов почитают так же существами вышшими, то есть Етуа. Понятие Нукагивцев простирается не далее их видимого горизонта; а потому твердо уверены, что Европейские корабли снизходят с облаков. С тех пор, как узнали они Европейские корабли, удостоверились, что имеют истинное понятие о громе, думая, что оный произходит от пальбы сих кораблей, плавающих на облаках, и потому пушечной пальбы весьма боятся.[52]

Единственное блого, доставляемое им религиею, есть Табу. Никто, даже ни сам Король не может Табу нарушить, какая бы маловажность оным ни охранялась. Одно изречение сего страшного слова Табу вселяет в них некий священный ужас и благоговение, которое хотя и не основано на рассуждении, но не менее спасительные следствия имеет. Всеобщее Табу могут налагать одни только жрецы; на частное же имеет право каждый, что произходит следующим образом: если хочет кто охранишь от похищения или раззорения свой дом, насаждения, хлебное или кокосовое дерево; то объявляет, что душа его отца или Короля или иного лица покоится в оной его собственности, которая и называется тем именем. Никто не дерзает уже коснуться тогда сего предмета. Но если кто сделается столь дерзок, что изобличится в нарушении Табу, такому дают название Кикино, и сии суть первые, которых съедают неприятели. По крайней мере они тому верят. Духовные, уповательно, разумеют располагать сим обстоятельством так, что оное бывает действительно. Жрецы, Король и принадлежащие к его семейству суть Табу. Агличанин уверял меня, что лице его есть так же Табу. Но, не взирая на то, он опасался, чтобы не сделаться в предстоящей войне пленником и не быть съедену. Думать надобно, что его почитали прежде, так как и всякого Европейца, за Етуа; но семилетнее его между Островитянами обращение конечно уничтожило мысль признавать его существом вышшим.

Робертс не мог сообщить мне сведений о религии новых его соотечественников. вероятно, что Нукагивцы имеют об оной крайне темные понятия, или что он не старался узнать о сем основательно. Употребительные между сим народом при погребениях обряды состоят, по объявлению его в следующем: По омытии умершего кладут тело его на покрытое куском новой ткани возвышение и покрывают оное такою же тканию. В следующий день делают родственники умершего пиршество, к которому приглашают друзей и знакомых. присутствие жрецов необходимо; но женщины не имеют в том участия. На оном предлагают в пищу всех свиней покойного, кои при других случаях редко употребляются, сверх того корень Таро и плоды хлебного дерева. Когда соберутся все гости; тогда отрезывают свиньям головы, приносимые в жертву богам их для испрошения чрез то умершему благополучного в другой свет преселения. Сию жертву принимают жрецы и съедают втайне, оставляя только маленькой кусок, которой скрывают под камнем. Друзья или ближайшие родственники покойника должны потом охранять тело его несколько месяцов и для предохранения от согнития натирать оное беспрестанно маслом кокосовых орехов, от чего делается наконец тело твердо, как камень. Чрез год после первого пиршества делают второе не менее разточительное, дабы засвидетельствовать тем богам благодарность, что благоволили преселить покойного на тот свет счастливо. Сям оканчиваются пиршества. Тело покойника разламывают потом в куски и кладут в небольшой ящик, сделанной из хлебного дерева, наконец относят в Морай,[53] т. е. на кладбище, в которое никто из женского пола под смертным наказанием входить не может.

Всеобщее верование волшебству составляет, кажется мне некоторую часть их религии; поелику жрецы признаются в оном искуснейшими. Однако некоторые и из простого народа почитаются за разумеющих сию тайну. Волшебство сие называется Кага и состоит, по расказам их, в следующей не вероятной басне: волшебник, ищущий погубить медленною смертию того, кто ему досадит, старается достать харкотину его, урину или испражнение. Полученное смешивает с некиим порошком, кладет в мешечек, сплетенной отменным образом, и зарывает в землю. Главная важность заключается в искустве плести правильно употребляемой на то мешечек и приготовлять порошек. Срочное к тому время полагается 20 дней. Как скоро зарыт будет мешечек, тотчас оказывается действие оного над подпавшим чародейству. Он делается болен, день ото дня слабеет, наконец вовсе лишается сил и через 20 дней умирает. думать должно, что таковая баснь распространена в народе хитрыми людьми, дабы заставить других себя бояться, и быть в состоянии вынуждать у них подарки. Сие подтверждается тем, что если тот, над кем делается чародейство, подарит волшебника свиньею, или иным каким знатным подарком, хотя бы то было в последний день срока, то может откупиться от смерти. Волшебник вынимает из земли мешечик, и больной мало по малу выздоравливает. Кажется такой несбыточной обман не мог бы долго сохранять к себе доверенности, но может быть, принаравливание оного к естественным припадкам, или и вподлинно некоторое в здравии расстройство, могущее приключаться от силы воображения того, над кем совершается колдовство, поддерживают доверенность к оному. Робертс, впрочем человек рассудительный, и Француз верили действию сего волшебства. Последний употреблял всевозможное, но тщетное старание узнать тайну чародейства, чтобы освободиться от неприятеля своего Робертса, которого он не надеялся лишишь жизни другим каким либо, кроме сего, способом; потому что Агличанин, имея ружье, мог охранять себя всегда сим талисманом, превосходящим и самое Кага; но чтобы сделаться еще страшнее для своих неприятелей, убедительно просил Робертс меня и Капитана Лисянского дать ему пару пистолетов, ружье, пороху, пуль и дроби. Мы, сожалея, что не можем исполнить прозьбы человека, бывшего нам во многом полезным, представили ему, что естъли бы он и получил от нас некоторой запас пуль и пороху; то сохранение на острову сей драгоценности не может остаться тайным. беспрестанно воюющие Островитяне овладеют неминуемо таким сокровищем и истощат оное скоро, при чем жизнь его подвергнется непременно еще большей опасности, которой будет сам причиною. Доказательства наши казались ему основательными и он успокоился. Мы расстались с ним, как добрые приятели, снабдив его вещьми другими, полезнейшими пуль и пороха.