Том 2. Стихотворения и поэмы 1891-1931 - Максимилиан Волошин

<1899>

«Народ – огромный, музыкальный…»

Народ – огромный, музыкальныйИ очень сложный инструмент.Лишь композитор гениальный,Удачный выбравши момент,С такою силою могучейУдарить может по струнам,Что вырвет целый ряд созвучийСвоим идеям и словам.Когда же сам он, звуков полный,Могучей музыкой звучит,Так кто ж удержит, кто смиритЕго рокочущие волны?Но вы, хотевшие лишь только,Когда он сам был звуков полн,Сдержать напор свободных волн…

<Январь 1900>

Берлин

«Стихи мои! Как вехи прожитого…»

Стихи мои! Как вехи прожитогоЯ ставил вас на жизненном пути.Но я так часто лгал, любуясь формой слова,Что истину мне трудно в вас найти.Поэзия так лжет! У каждого искусстваТакой большой запасГотовых образов для выраженья чувства,Красивых слов и фраз.Красивые слова так ластятся, играют,Послушно и легко ложатся под перо…

<Апрель 1900

Москва>

Отрывок о Тиволи

Фонтаны, аллеи… Запущенный сад…Развалины старого дома…Я всё это видел когда-то давно…Мне всё это с детства знакомо…Должно быть из сказок, наивно-простых,Украшенных мыслью немецкой,Которые в жизни цветут только разНа почве фантазии детской.И тают, как снежный узор на стекле,При первом дыхании мысли…В аллеях зеленый сырой полумрак,Пушистые ветви нависли.Горячий, трепещущий солнечный лучПробился сквозь ветви платана…Блестя в темноте, и поет и звенитХолодная струйка фонтана.Зацветшие мраморы старых террас,Разросшийся плющ на пороге…В таинственных гротах одетые мхомЗабытые, старые боги…Везде изваяния лилий – гербыФамилии д’Эсте старинной.В развалинах весь восемнадцатый век:Манерный, кокетливый, чинный,Век фижем и мушек, Ватто и Буше,Причудливый век превращений…В сыром полумраке зеленых аллейСкользят грациозные тени…Чуть слышно атласные платья шуршат…Со шпагой, изящен и ловок,Идет кавалер – и мутятся рядыНапудренных белых головок…Проносится легкий, кокетливый смехПо дальним извивам дорожки…По мраморным плитам широких террасСкользят чьи-то белые ножки…О, бедные ножки прекрасных принцесс,Ласкавшие старые плиты!Давно уж великой народной волнойВы сломаны, стерты и смыты…

Другая эпоха – другой колорит:Суровый, как бронзы Гиберти.Ряды кипарисов и синих олив –Печальные символы смерти.Спокойно и тихо… Фундаменты стен.Всё срыто, разрушено, голо…И только горячее солнце палитЦветные мозаики пола…

<До 20 января 1901>

«Под небом Италии вы рождены…»

Под небом Италии вы рождены,Мои серебристые песни!И блеском и светом они рождены,В них всё отразилось широко:И нега и синь средиземной волны,И яркие краски востока.Проникнуты солнечным зноем они…Пусть веет от этих страниц жеТем «югом», который так страстно манилВеликого Фридриха Ницше.Тем «югом» искусства, ума, красоты,Свободным, языческим югом,К которому с детства стремились мечтыС мистическим странным испугом.И всё, что ребенком манило меня,Чем сердце бывало томимо,Всё то воплотилось позднее в одномСияющем имени Рима.И вот я свободен. Весь мир предо мнойИ всюду мне вольная воля.С ликующей песней, с мешком за спинойЯ шел по долинам Тироля.На бархате ярко-зеленых луговКрасивые церкви белели,А выше, на фоне сияющих льдов,Синели зубчатые ели.«В Италию!» – громко звенело в ушах,«В Италию!» – птицы мне пели,«В Италию» – тихо шуршали кругомМохнатые старые ели.Я шел через мхи в полумраке лесном,Где сыростью пахло и гнилью,Где тонкою нитью висел водопад,Дробясь серебристою пылью.

Кровавым потоком меж темных громадСползают альпийские розы,Сверкает и воет внизу водопад,Склоняются ветви березы.Родная березка! она здесь в горахКазалась такой иностранкой,Изгнанницей бедной в далеком краю,Застенчивой русской крестьянкой.В траве – бесконечные точки цветов,Как в светлых пейзажах Беклина –Мильоны фиалок, ирисов и роз,Нарциссов, тюльпанов и тмина.Всё выше! Веселая зелень долинУходит от вашего взгляда.По узким краям недоступных стремнинСползает далекое стадо.Коровы и овцы глядят на людейС большим любопытством своимиБольшими глазами. Я как-то в горахСовсем очарован был ими.Они всей толпой окружили меня,Почтительно руки лизали;Я даже подумал сперва, что ониСтихи мои, верно, читали.Друзья же мои убедили меня,Что я глубоко ошибался,Что это звук «м-м-э», повторяемый мной,Им чем-то родным показался.

<Июнь 1901

Майорка>

«В истории много магических слов…»

В истории много магических слов.И тайная сила в их смыслеВлияет в течение целых вековНа ход человеческой мысли.Италия! Рим! Где найдутся словаС таким же громадным значеньем?

Да! Рим был разбойничьим страшным гнездом,Но гнёзда бывали страшнее,И корень величия Рима не в том,А в том, что он грабил идеи.И каждой идее, добытой мечом,Давал он и власть и значеньеВсемирности. Рим был огромным котлом,В котором свершалось броженье.И сколько мой детский неопытный умНи мучили классики в школе,И сколько они ни терзали мой мозг,Ни били, ни жгли, ни кололи,Стараясь мою пробужденную мысльЗарезать словами своими, –Но даже они не могли омрачить,Унизить великое имя.

<Лето 1901

Майорка>

«Солнце дымкой даль заткало…»

Солнце дымкой даль заткало,Чайки в воздухе летят,Всеми красками опалаВ море искры блестят.На песок сырой, играя,Волны синие скользят,Белой пеной потрясая,И смеются и звенят.И десятками дорожек,Полусмытых от воды,Босоногих детских ножекОтпечатались следы.Обхожу я осторожноЛапки маленьких зверей…

<Лето 1901

Майорка>

Девятнадцатый век

Его отец был гордый, умныйСтарик. Вполне аристократ,Любивший образ жизни шумныйИ дрессированных солдат.Любивший роскошь и почет,Игру ума и блеск острот,Искусство, знанье и свободу,Но не дававший их народу.Его считали атеистом,Но атеистом не был он:Философ, скептик и масон,Он был, скорей всего, деистом.Поклонник знанья и манер, –Его оракул был Вольтер.

Он жизнь свою окончил крахом,Подобно многим из людей,И разлетелись, стали прахомОбломки царственных затей.Необычайные явленья,Отца согнавшие во гроб,Ребенка слабого рожденьеСопровождали. ГороскопРуссо с Вольтером составляли,Им Кант немного помогал,И Шиллер гимн ему слагал,Неоконченное. Наброски 525И сказку первую (едва лиЕе тогда он понимал)Ему сам Гёте рассказал.

Та сказка «Фауст». Так в началеЕго великую судьбуЯвленья эти предвещали,Но предвещали и борьбу.И в самый миг его рожденьяСиявший золотом дворец,Где умирал его отец,Объяло пламя разрушенья.И знамя красное свободыПодняв высоко над толпой,Порабощенные народыТуда ворвались. Их толпойБыл унесен ребенок-сынВ водоворот людских пучин.

Его судьбой толпа играла,И Революция самаЕго кормилицею стала.И грудью собственной онаРебенка чуждого вскормила;И эта пламенная грудьЕго согрела, возродилаИ сил дала на трудный путь.Она, как мать, его ласкалаС безумной нежностью в очах,Его качала на рукахИ Марсельезу напевала.И колыбельной песнью былЕму тот гимн народных сил.

Но скоро был наставник новыйЕму судьбой капризной дан.Солдат упрямый и суровый,Матреубийца и тиран,Сын Революции Великой,Умевший твердо управлятьНародной массой полудикойИ буйным силам выход дать.И легковерные народыСдержав железною уздой,Он успокоил их войнойИ бедным призраком свободы.Свою же собственную матьВелел подальше он убрать.

Он был его молочным братомИ сам судьбу его решил:«Ребенок должен быть солдатом»,И тот, едва еще ходил,Как приступил он к воспитанью:Велел команду исполнятьИ обучал маршированью.Ребенка стала заниматьТакая жизнь. Его игрушкиВ то время были барабан,Труба, знамена разных странИ каски, ружья, сабли, пушки.Он, как мы все, – ни дать ни взятьЛюбил в солдатики играть.

(Еще не написана. Но по общему смыслу необходима).