Том 2. Стихотворения и поэмы 1891-1931 - Максимилиан Волошин

<8 июня 1901

Пиренеи>

«Мелкий дождь и туман застилают мой путь…»

Мелкий дождь и туман застилают мой путь;Онемил себе правую руку.«Ах, испанский ямщик, разгони как-нибудьТы мою неотвязную скуку!Был разбойником ты – признавайся-ка, брат,И не чужд был движеньям карлизма?»«Что вы, барин! Ведь я социал-демократИ горячий поклонник марксизма.Вон у Вас под сиденьем лежит „Капитал“ –Мы ведь тоже пустились в науку»…«Ну, довольно, довольно, ямщик, разогналТы мою неотвязную скуку!»

<Между 15 и 18 июня 1901

Вальдемоза>

«Марья Львовна! Я глубоко…»

Марья Львовна! Я глубокоперед Вами извиняюсь,что, не выучив урока,на урок к Вам не являюсь.Дело в том, что – редкий случайпри всегдашней неохоте:чую я призыв могучийк свежей творческой работе.Потому ль я нынче в духе,что поэмы Гейне «к Мухе»,как Апухтинские «мухи»,мне мешали ночью спать?Иль в лице у «Бяки-Мухи»грациозных линий Мухиясно вспомнилась печать?В библиотеку иду якончить «Письма об Андорре»,эту длинную статью япринесу к Вам, верно, вскореи прочту, никем не прошен.До свиданья. Макс Волошин.

28 февраля 1902

Париж

«Седовласы, желтороты…»

Седовласы, желтороты –Всё равно мы обормоты!Босоножки, босяки,Кошкодавы, рифмоплеты,Живописцы, живоглоты,Нам хитоны и венки!От утра до поздней ночиМы орем, что хватит мочи,В честь правительницы Пра:Эвое! Гип-гип! Ура!

Стройтесь в роты, обормоты,Без труда и без заботыУтра, дни и вечераМы кишим… С утра до ночиИ от ночи до утраНами мудро правит Пра!Эвое! Гип-гип! Ура!

Обормотник свой упорныйПра с утра тропой дозорнойОглядит и обойдет.Ею от других отличенИ почтен и возвеличенБудет добрый обормот.Обормот же непокорныйПолетит от гнева ПраВ тарары-тарара…Эвое! Гип-гип! Ура!

<1911>

Сонеты о Коктебеле

Чуть свет, Андрей приносит из деревниДля кофе хлеб. Затем выходит ПраИ варит молоко, ярясь с утраИ с солнцем становясь к полудню гневней.

Все спят еще, а Макс в одежде древнейСтучится в двери и кричит: «Пора!»,Рассказывает сон сестре сестра,И тухнет самовар, урча напевней.

Марина спит и видит вздор во сне.A «Dame de pique» – уж на посту в окне.Меж тем как наверху – мудрец чердачный,

Друг Тобика, предчувствием объят, –Встревоженный, решительный и мрачный,Исследует открытый в хлебе яд.

Горчица, хлеб, солдатская похлебка,Баран под соусом, битки, салат,И после чай. «Ах, если б шоколад!» –С куском во рту вздыхает Лиля робко.

Кидают кость; грызет Гайтана Тобка;Мяучит кот; толкает брата брат…И Миша с чердака – из рая в ад –Заглянет в дверь и выскочит, как пробка.

– Опять уплыл недоенным дельфин?– Сережа! Ты не принял свой фетин…Сереже лень. Он отвечает: «Поздно».

Идет убогих сладостей дележ.Все жадно ждут, лишь Максу невтерпеж.И медлит Пра, на сына глядя грозно.

Пра, Лиля, Макс, Сергей и близнецыБерут урок пластического танца.На них глядят два хмурых оборванца,Андрей, Гаврила, Марья и жильцы.

Песок и пыль летят во все концы,Зарделась Вера пламенем румянца,И бивол-Макс, принявший вид испанца,Стяжал в толпе за грацию венцы.

Сергей – скептичен, Пра – сурова, Лиля,Природной скромности не пересиля,«Ведь я мила?» – допрашивает всех.

И, утомясь показывать примеры,Теряет Вера шпильки. Общий смех.Следокопыт же крадет книжку Веры.

Француз – Жульё, но всё ж попал впросак.Чтоб отучить влюбленного француза,Решилась Лиля на позор союза:Макс – Лилин муж: поэт, танцор и маг.

Ах! сердца русской не понять никак:Ведь русский муж – тяжелая обуза.Не снес Жульё надежд разбитых груза:«J’irai perior tout seul a Kavardak!»

Все в честь Жулья городят вздор на вздоре.Макс с Верою в одеждах лезут в море.Жульё молчит и мрачно крутит ус.

А ночью Лиля будит Веру: «Вера,Ведь раз я замужем, он, как француз,Еще останется? Для адюльтера?»

Я Пра из Прей. Вся жизнь моя есть пря.Я, неусыпная, слежу за домом.Оглушена немолкнущим содомом,Кормлю стада голодного зверья.

Мечась весь день, и жаря, и варя,Варюсь сама в котле, давно знакомом.Я Марье раскроила череп ломомИ выгнала жильцов, живущих зря.

Варить борщи и ставить самовары –Мне, тридцать лет носящей шаровары, –И клясть кухарок? – Нет! Благодарю!

Когда же все пред Прою распростерты,Откинув гриву, гордо я курю,Стряхая пепл на рыжие ботфорты.

Я с чердака за домом наблюдаю:Кто вышел, кто пришел, кто встал поздней.И, с беспокойством думая о ней,Я черных глаз, бледнея, избегаю.

Мы не встречаемся. И выйти к чаюНе смею я. И, что всего странней,Что радости прожитых рядом днейЯ черным знаком в сердце отмечаю.

Волнует чувства розовый капот,Волнует думы сладко-лживый рот.Не счесть ее давно-отцветших весен.

На мне полынь, как горький талисман.Но мне в любви нескромный взгляд несносен,И я от всех скрываю свой роман.

Я фокстерьер по роду, но батар.Я думаю, во мне есть кровь гасконца.Я куплен был всего за полчервонца,Но кто оценит мой собачий жар?

Всю прелесть битв, всю ярость наших свар,Во тьме ночей, при ярком свете солнца,Видал лишь он – глядящий из оконцаМой царь, мой бог – колдун чердачных чар.

Я с ним живу еще не больше году.Я для него кидаюсь смело в воду.Он худ, он рыж, он властен, он умен.

Его глаза горят во тьме, как радий.Я горд, когда испытывает онНа мне эффект своих противоядий.

Я их узнал, гуляя вместе с ними.Их было много. Я же шел с одной.Она одна спала в пыли со мной.И я не знал, какое дать ей имя.

Она похожа лохмами своимиНа наших женщин. Ночью под лунойЯ выл о ней, кусал матрац сеннойИ чуял след ее в табачном дыме.

Я не для всех вполне желанный гость.Один из псов, когда кидают кость,Залог любви за пищу принимает.

Мне желтый зрак во мраке Богом дан.Я тот, кто бдит, я тот, кто в полночь лает,Я черный бес, а имя мне – Гайдан.

<Май 1911

Коктебель>

«Шоссе… Индийский телеграф…»

Шоссе… Индийский телеграф,Екатерининские версты.И разноцветны, разношерстныПоля осенних бурых трав.Взметая едкой пыли виры,Летит тяжелый автобус,Как нити порванные бус,Внутри трясутся пассажиры.От сочетаний разных тряскСпиною бьешься о пол, о кол,И осей визг, железа лязг,И треск, и блеск, и дребезг стекол.Летим в огне и в облаках,Влекомы силой сатанинской,И на опаснейших местахСмятенных обормотов страхСмиряет добрый Рогозинский.

<1912