Блондинка в Париже - Наталия Станиславовна Левитина

подо мной — очередная машина, а потом удар и визг тормозов… На следующий день полицаи ходили, опрашивали… Но мне с полицией лучше не связываться. Я затихарился, не открыл им…

Алексей умолк.

— И это всё? — расстроилась я и посмотрела вниз. — Вы ничего не рассмотрели? Я понимаю, что высоко… Но в апреле ещё и листвы на деревьях не было, вполне можно было что-то увидеть. А почему вы сказали — удар, а потом визг тормозов. Не наоборот?

— Нет. Наверное, эту женщину вообще не заметили. Сначала её снесли, а уж потом по тормозам вдарили.

— Как же — не заметили? Но мне сказали, по вечерам у вас дорога хорошо освещена, фонари горят.

— Да, фонари горели, я помню… Но откуда мне знать, что там было. Может, водитель вообще не на дорогу смотрел, а в телефон?

— Вы машину-то видели?

— Да.

— Что за машина?

— Джип «ниссан». Белый.

Нет, только не это!

Моё сердце упало.

Неужели сейчас я попытаюсь убедить себя, что такое совпадение возможно: кто-то угнал джип, принадлежащий Изабель, и сразу же, отъехав всего на сто метров от дома, на ночной улице налетел на хозяйку угнанного автомобиля? Или это был другой «ниссан» — не тот, что принадлежал Изабель?

Сколько можно?!

Я не сказочница и не автор научно-фантастических романов. Мне, хоть тресни, не убедить себя, что подобные совпадения возможны!

— А как же вы отсюда, с пятого этажа, разглядели, что это был именно «ниссан»?

— Да я бы и с десятого разглядел. Машинка заметная, и шильдик крупный на радиаторе, — уверенно ответил Алексей. — От удара её развернуло… машину-то… Она поперёк дороги встала…

— И вы не побежали вниз, чтобы оказать помощь? Не позвонили сразу же в «скорую»?

Алексей замялся.

— Понимаете… Там бы у меня фамилию спросили, адрес… Потом полиция бы ко мне припёрлась… Но нет, вы не думайте, я не изверг! Я сразу же помчался вниз, к месту аварии. Женщина… подруга ваша… Она в кусты отлетела… Досталось ей капитально. И она уже была мертвой… Абсолютно!

— Вы же не врач, чтобы на глаз определить. А вдруг она ещё была жива?

— Нет, — вздохнул Алексей. — Нет. Шея вот так вот была у неё… И глаза закатились… Вся переломана, как кукла… Она не шевелилась, не дышала, честное слово! Да ей и дышать было нечем, у неё, наверное, и рёбра, и лёгкие превратились в фарш. Ой, простите! — смутился он. — Лучше бы я вам это не рассказывал.

Да, мне трудно было соединить нарисованную им жуткую картину с образом Изабель. Я запомнила её другой — живой, красивой, полной очарования.

— Вы подумали: пусть лежит, пока её другие не найдут, — упрекнула я Алексея.

— Да, — понуро опустил он голову. — Понимаю, свинство, конечно, с моей стороны. Но мне и о себе надо подумать. Мне в полицию никак нельзя… А ей всё равно уже ничем нельзя было помочь. Я и решил — пусть лежит пока…

— А дальше что? Может, вы ещё что-то видели? Скажите, а белый джип сразу же уехал? Когда вы вышли на дорогу, его уже не было?

— Уехал. Но я её видел.

— Кого?!

— Дуру эту долбаную. В смысле, водителя. Купила права, корова!

— Водителя? — упавшим голосом повторила я. Алексей отбирал у меня последнюю надежду.

— Я ещё на балконе был. Из «ниссана» вылезла толстуха в плаще. Кинулась в сторону — посмотреть на жертву. Потом постояла минуту посреди дороги. Она, конечно, была в ступоре. Видимо, соображала, что ей делать. И решила смыться — втиснулась обратно в машину и рванула с места.

— Толстуха? — чуть слышно прошептала я.

— Ага. Очень толстая баба. А волосы у неё длинные. Красивые, каштановые. Так они блестели под фонарём…

— Ох… — выдохнула я.

— Вам плохо? — засуетился мужик. — Присядьте.

Он придвинул ко мне заскорузлый от грязи стул.

— Нет! — закричала я и сразу же пришла в себя. — Не надо. Вот, возьмите!

Мужчина с явным удовольствием взял протянутую купюру.

— Спасибочки. Так много… Вы дайте поменьше. Нет? Надо же, а я и не рассчитывал… Поверьте, вашей подруге уже ничем нельзя было помочь, правда! Она умерла сразу же… Даже не знаю, какая там была скорость у джипа, но… Простите меня!

— За что?

— За то, что полиции ничего не сказал. Может, они бы нашли эту толстуху. Но вам, наверное, от этого легче не стало бы. Человека-то не вернёшь. А я никак не мог тогда, в апреле, перед полицией светиться.

— А сейчас можете?

— Тоже не хотелось бы. Если что — мы с вами не разговаривали.

…Сев за руль, я довольно долго не двигалась с места, наблюдая сквозь лобовое стекло, как взмывают над асфальтом листья. Солнце уже садилось, добавляя розовых оттенков всем краскам дня. Воздух был наполнен запахом сухой листвы, дыма и бензиновой гари.

Телефонный звонок — а за ним второй, третий, четвёртый — вырвали меня из прострации. Я тряхнула головой, прогоняя наваждение и чёрные мысли.

Настя. Настя. Настя.

***

Надо привести в порядок лицо. А конкретнее — глаза. Если сейчас я испепелю Настю взглядом — а я именно так и сделаю, едва появлюсь в офисе — то она сразу что-то заподозрит.

Теперь я точно знаю, что Настя вовсе не милая безобидная толстушка, а кровавая убийца, раздробившая кости своей тётушке…

А как она страдала все эти месяцы, как оплакивала потерю! Сколько раз, сочувствуя её горю, я отпускала её пораньше — за десять или даже пятнадцать минут до окончания рабочего дня!

Я задумалась: сколько же раз случалось подобное? Когда конкретно это было? Как ни странно, мне не удалось вспомнить, когда же я отпустила Настю с работы пораньше. Зато совершенно неожиданно меня вдруг затопило, словно наводнением, чувством досады.

Если сейчас Настя отправится в камеру предварительного заключения, мне, во-первых, придётся искать новую помощницу и заново её дрессировать. С Настей этот путь уже пройден. Во-вторых, я лишусь шофёра — ловкого и безотказного. Настя настолько любит водить, что готова ехать хоть на край света и даже в три часа ночи. В-третьих, я останусь без маникюрши и массажистки. Проклятье! В-четвёртых… Она очень милая, не могу это не признать. Услужливая и заботливая. Я вижу Настю чаще, чем любимого мужа, и я привыкла к этому удобному эскорту…

Почему я должна жертвовать собственным комфортом только потому, что Настя расправилась с тёткой, тайно измывавшейся над ней всю жизнь? Противная книжонка! Не нужно было подбирать её в парижском кафе. Лучше бы я не вникала в эту историю…

Лицемерие — вот, что самое ужасное.