Раубриттер (IV.II - Animo) (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич

Лик Ангела казался выточенным из белого мрамора и инкрустирован серебром. Белоснежная кожа, столь гладкая, что с нее соскользнуло бы даже невесомое лебединое перо. Карминовые губы, свежие, как бутоны сбрызнутой предрассветной росой розы, искривленные в легком подобии улыбки. Глаза, которые…

Лишь взглянув в них, Гримберт ощутил все свои грехи – квинталы и тонны грехов, взгромоздившиеся на его хребет и безжалостно дробящие позвонки. Невинные шалости, гибельные пороки, никчемные выходки и позорные тайны. Эти глаза были чисты как горный ручей и на их дне он на какой-то миг увидел собственное отражение, уродливый и похотливый оскал юной гиены.

Нет, подумал он, задыхаясь, ощущая себя рыбой, вытянутой неведомой силой из водоема и дергающейся в дюйме от его края. Я не такой, я…

Ангел в серой робе обвел взглядом окружавших его рутьеров. В его глазах мелькнуло вроде сожаления. И одного только этого было достаточно, чтобы половина окруживших его рутьеров захотелось достать нож и выпотрошить собственный живот. Лишь бы вновь увидеть улыбку на лице сошедшего с небес существа.

- Нет, - тихо и печально произнес ангел, - Наверно, уже слишком поздно.

Может, «Смиренные Гиены» и были толковыми хищниками. Может даже, лучшими в своем роде. Отчаянными, хитрыми, изворотливыми. Если чего-то им и не хватало, так это сообразительности. Столкнувшись с тем, чего они не ожидали, не могли понять, рутьеры Вольфрама Благочестивого потеряли слишком много времени. Времени, которое могли бы использовать для своего спасения.

Ангел протянул руку и коснулся ближайшего к нему разбойника, но тот, мгновенье назад изнывающий от благоговения, вместо стона, долженствующего означать высшее блаженство, ликующее торжество освобожденной души, прощенной от грехов, вдруг испустил оглушительный визг. Он забился в руке ангела, по-прежнему взиравшего на него со скорбным состраданием, и сделалось видно, что по лицу его меж бледных пальцев ангела стекает кровь, а потом…

Ангел сделал легкое движение, почти беззвучное, если не считать негромкого хруста. Лицо рутьера осталось в его руке, вывороченное из черепа вместе с изрядным куском черепа, обрамленное ровно обрезанными полосками кожи и осколками челюстей. Ангел брезгливо уронил его в снег, стряхнув с удивительно красивых и тонких пальцев алые капли. Рутьер с развороченной головой умер не сразу. Еще две или три секунды он жил, всхлипывая обнажившимся провалом глотки, под которым судорожно дергался уцелевший язык, ощупывая трясущимися пальцами смятые и разорванные мозговые оболочки, потом беззвучно повалился в снег сам.

- Руби его! – рявкнул кто-то из толпы, - Руби, падла! Гиены, в бой!

Но было, конечно, уже поздно.

[1] Эсток – узкий граненый клинок, служащий для пробивания брони.

[2]Bonorumvitavacuaestmetu (лат.) – «Жизнь честных людей свободна от страха».

Часть 7

Даже среди святых отцов, кажется, не было единого мнения относительно того, чем питаются ангелы.

Святой Ауксилий, труды которого Гримберт когда-то прилежно штудировал, утверждал, что ангелы есть творения Господа, созданные не из глины и прочих грубых материй, но из благих помыслов и надежд, оттого им не требуется ни воздух, ни грубая человеческая пища. Если ангел испытывает голод, ему довольно услышать детский смех, чтобы заморить червячка, или увидеть улыбку раскаявшегося грешника – и это заменяет ему пиршественный стол не хуже, чем у епископа, с семью переменами блюд и розовым мозельским вином.

Святой Ансельм не был согласен с ним в этом. Он утверждал, что ангелы могут вкушать пищу, только делают они это в своих небесных чертогах, при этом едят они лунный свет, нарезая его на тончайшие ломти, и запивают настоянным на апельсиновых корочках апрельским ветром.

Святой Бенедикт Аахенский возражал им обоим. Он в свою очередь полагал, что…

Быть может, святые отцы, в совершенстве закалившие клинки в бесконечных схоластических битвах, многое знали о таких сложных материях, как человеческая душа и устройство Царства Небесного, но по части Господнего воинства их представления были неполны и противоречивы. Может, они вовсе ничего об этом не знали.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Гримберт знал.

Он видел, как пируют ангелы.

Первый же рутьер, успевший потянуться за ножом, взвыл, захлебываясь собственным криком, когда стоящий ближе всего ангел простер к нему белоснежную длань. Бледные пальцы Ангела, еще более тонкие и изящные, чем у придворных белошвеек, не озарились светом, не покрылись огненными письменами. Чуду, которое было в них заключено, не требовались примитивные эффекты, чтобы явить себя. Эти пальцы прошли сквозь разбойничий хауберк[1] беззвучно и мягко, как свет солнца проходит сквозь стекло, но Гримберт отчетливо видел, как брызжут в стороны искореженные звенья брони, а вслед за ними – мелкие осколки рутьерских ребер.

Пальцы Ангела обладали силой выпущенного в упор заряда картечи, однако при этом порхали невесомо как белоснежные голубки, успевая сделать больше движений, чем был способен распознать человеческий глаз. Рутьер с развороченной грудью еще не успел осесть, изумленно глядя на торчащие из раны обломки собственных ребер, за которыми виднелись натужно дрожащие потроха, а Ангел уже повернулся к его соседу, судорожно тянущему из ножен кинжал. Повернулся - и вновь сделал едва заметное мановение пальцами, подчиняясь которому тот мгновенно повалился в снег, хрипя и зажимая пальцами дыру на месте вырванного кадыка.

Третий оказался проворнее своих незадачливых товарищей, успел ткнуть Ангела под ребра коротким кацбальгером[2], но удар его, мощный, отточенный во множестве схваток и, без сомнения, смертоносный, не вызвал у Ангела даже стона, лишь едва заметную тень, пролетевшую по его прекрасному лику. А в следующий миг обладатель кацбальгера уже извивался ужом на земле, изломанный в таком множестве мест, словно по нему проехал груженный каменными плитами грузовой трицикл.

Гиены оправились от оторопи не мгновенно, но чертовски быстро. Все-таки они были хищниками, по-своему опытными и умелыми, быстро улавливающими те сигналы, которые вьются в окружающем эфире, а сигналов этих в кратчайший миг сделалось необычайно много.

- Руби! Руби их! Ахх-хр-р-ррр…

- Сука! На ножи!

- Гиены!

Ангелы пировали молча. Им не требовалось подбадривать себя боевыми кличами, они не испытывали нужды в грубой брани, они не смеялись в боевом упоении, не хохотали, не провозглашали проклятий и не сулили обещаний. Они просто пировали – почти беззвучно, если не считать треска кожи, легкого скрипа снега под ногами, и еще тех изумленных выдохов, что вырывались из рутьерских глоток, сопровождая в небеса выпорхнувшую из развороченного тела душу.

Они двигались в пугающе нечеловеческом ритме, не так, как двигаются существа из плоти и крови. Гримберту приходилось видеть искуснейших фехтовальщиков, сражающихся друг с другом в туринском палаццо чтобы заслужить лавровую ветвь из рук маркграфа, видел лучших в мире венецианских атлетов, демонстрирующих такие чудеса человеческого тела, что даже святые отцы после увиденного начинали сомневаться в установленных Господом рамках мироздания. Они словно и не двигались вовсе, а… Это было похоже на запись, сделанную сверхчувствительной камерой, но запись, из которой рука монтажера удалила в случайном порядке половину промежуточных кадров. И выглядело это…

Жутко.

Одним из первых сориентировался Олеандр Бесконечный. Раненный кацбальгером Ангел простер длань в его сторону, намереваясь вышибить из него душу одним прикосновением, но тот удивительно ловко отвел удар древком своего люцернского молота, отступил на полшага, присел, развернулся немного боком и…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Потрясающая ловкость, особенно в сочетании с таким громоздким оружием. Крутанувшийся вокруг своей оси молот ударил Ангела снизу в подбородок. Боек его был невелик, не чета тем тяжелым, как клювы грифов-падальщиков, боевым молотам данов, которые проламывают бронированные шлема точно пустотелые тыквы, однако удар его вышел сокрушительным. Ангел отшатнулся, но на половину секунды позже, чем следовало, и этой половины секунды хватило, чтобы его череп хрустнул, разделившись на части, точно причудливая шкатулка-головоломка из слоновой кости.