Портрет с одной неизвестной - Мария Очаковская

А вот с Серафимой Лизина программа дала сбой. Нанятая в Валентиновку молоденькая домработница Маша исключительно в целях облегчить жизнь Симе стала источником ее бесконечных обид и ревности. Никакие уговоры, что никто ни при каких обстоятельствах не собирается ее заменить, не помогали. Даже авторитет Ольги Васильевны не спасал.

Но настоящая катастрофа произошла с Павлом, которому Лиза, мама и Васька, предварительно проконсультировавшись с автолюбителями, презентовали «Лексус», новенький, белый, блестящий джип. Лизка еще радовалась, что ей ловко удалось умыкнуть паспорт Павла и оформить все документы на машину. Но то ли Лиза допустила оплошность, то ли Павел не так ее понял, все пошло сикось-накось – подарка он не принял, поблагодарил, но отказался, а потом, хотя Лизе это могло просто показаться – прошла-то всего неделя – и вовсе перестал звонить и приходить. Лизка не находила себе места, мучилась, пытаясь воскресить в памяти их тогдашний разговор.

– У него много работы, а ты его все время отвлекаешь, – говорила Ольга Васильевна.

– И не пропал он вовсе, два дня назад заезжал в Валентиновку, семена мне привез, – говорила Серафима.

– Просто он оказался в сложном положении: его любимая женщина – миллионерша, а он не желает быть альфонсом, – говорила Милица.

Вот уж воистину, богатые тоже плачут.

Проводив девочек в аэропорт, Лиза твердо решила со всем этим разобраться, поэтому из Шереметьева, не заходя домой, она отправилась прямо к Павлу: «Не буду даже звонить, то есть позвоню сразу в дверь».

– Лизонька? Как ты тут оказалась? И что же не предупредила? – открыв дверь, растерянно спросил он.

– Специально, иначе ты опять скажешь, что занят.

– Так я на самом деле занят. Я сегодня уезжаю в Тверь. У меня новый заказ.

Лиза прошла в коридор, оглядела приготовленные сумки, этюдник и, испустив несколько протяжных вздохов, наконец произнесла:

– Тогда я с тобой. А что? Мои улетели на Канары, и я, как Пятачок, до пятницы совершенно свободна.

– Со мной? Но это скучно, Лизонька. Тебе быстро надоест, – с улыбкой попытался возразить Павел.

– Зато тебе не будет скучно в дороге. И вообще, я так решила. Мне давно хочется посмотреть, как ты работаешь. Я могу держать палитру, носить тебе чай, отгонять мух и назойливых посетителей. Ты еще не знаешь, какая я полезная.

– Ну, это мне уже хорошо известно.

– Попрошу не издеваться.

– Никакой издевки.

– Вот и славно. Значит, возьмешь?

Широкая улыбка озарила его лицо.

– Куда же я денусь.

– Надеюсь, есть возможность метнуться ко мне за моей зубной щеткой. А теперь, может, ты меня поцелуешь? – с довольным видом она подошла к нему и подставила щеку.

В голове у Лизы уже созрел некий план, в соответствии с которым нужно было обязательно заехать к ней домой, а вернее, во двор, где все еще стоял «Лексус»-отказник, внушавший благоговейный трепет всем соседям. Используя эффект неожиданности, Лиза надеялась подвести Павла к джипу и разом обрушить на него заранее продуманную и отрепетированную речь. Смысл речи сводился примерно к следующему: без него, Павла, все равно ничего бы не было, и безвестный портрет продолжал бы висеть в Симиной комнате и осыпаться, так что хватит валять дурака, бери подарок. Но похоже, из всех Лизиных доводов на Павла подействовала лишь одна в сердцах брошенная ею фраза:

– Надо быть полным болваном, чтобы не принять подарка от человека, который тебя любит.

И вот, полтора часа спустя, в прекрасном настроении они уже катили по Ленинградскому шоссе в сторону области. В унылом грязном автомобильном потоке новенький блестящий «Лексус» выглядел как-то особенно празднично. Павел, быстро освоившись, уверенно вел машину. Лизка с комфортом расположилась рядом и потчевала его последними новостями. Потом позвонила Хулия. Разговаривали они с ней по очереди. Их заочное знакомство с Лизой уже состоялось, а через короткое время Юля собиралась навестить их в Москве.

– Познакомимся, салфеток опять-таки поедим, – подытожил Павел, нажав отбой.

Павел работал четыре часа. Глаза устали и начали слезиться. Спина затекла. Правая рука отяжелела. Он встал, походил вокруг этюдника. Работать стоя он не привык, но неудобный раскладной стул его раздражал. Ему повезло – посетителей почти не было. Будний день, холодный, промозглый, какие уж тут музеи. Только утром, часов в одиннадцать, мимо него протопала небольшая группа школьников. Русская живопись первой половины XIX века их не увлекла. Минут через пять пубертаты испарились. Немного позже появилась пара любознательных иностранцев, ненадолго задержавшихся у его этюдника. В зале было прохладно. Лиза мерзла и ходила греться вниз в буфет, иногда, тайком, чтобы не ругались смотрительницы, прихватывая оттуда то чай, то бутерброды для Павла. Она изо всех сил старалась ему не мешать, но… Неужели придется сидеть тут и мерзнуть еще один день? С Лизой Павлу работалось медленно, и портрет молчал. И, если уж быть откровенным, работать не хотелось вовсе. Нет, надо все-таки успеть…

Мягкая лессировочная кисть вновь аккуратно коснулась лица модели – худенькой большеглазой девушки в открытом летнем платье. Густые, сочно выписанные деревья и уходящая в даль аллея, служившие фоном, были готовы еще в мастерской. Здесь он только немного подправил тона. «Портрет неизвестной в саду».

«Кто же ты такая? Я ведь даже не знаю твоего имени. Как к тебе обратиться? – думал про себя Павел. – И сколько тебе было лет, когда писалась эта работа, кто ее заказывал, муж, родители? И что потом с тобой стало? Неизвестная в саду… как-то несправедливо, что история не сохранила даже твоего имени».

Большеглазая отозвалась. Сначала издалека Павел услышал смех, задорный, заразительный радостный. Смех приближался. Павел энергично продолжал наносить полупрозрачный светло-персиковый тон на ее лицо, шею, обнаженные руки, на которые сейчас было холодно смотреть. Неожиданно в виски стрельнуло резкой пронизывающей болью. Павел зажмурился. Только этого не хватало. Боль не проходила, растекалась по всей голове.

– Я принесла тебе кофе, выпей, погрейся, – у самого уха раздался Лизин голос.

– Спасибо, Лизонька. На всякий случай, есть у тебя анальгин или что-нибудь от головы?

Порывшись в сумке, Лиза разочарованно покачала головой.

– Э-э-эх… Кончилось все. Слушай, так в чем же дело? Я сейчас пулей до аптеки и обратно. Я тебе говорила, что пригожусь. Жди, я быстро, – бросила она уже на ходу.

С Волги задул пронизывающий ветер. Слава богу, аптека оказалась недалеко. Одевшаяся сегодня в легкомысленную развевающуюся шкурку, состоящую из одних разрезов, Лиза уже десять раз себя отругала, изо всех сил стараясь не стучать зубами. Чтобы согреться, она почти бежала. Купив для верности в аптеке сразу несколько видов анальгетиков, она улыбнулась, вспомнив о мамином пристрастии к лекарствам, и побежала обратно. В музее старушка-гардеробщица, с которой Лиза уже успела познакомиться, посоветовала ей не снимать дубленку. Старинный, построенный еще в XVIII веке Путевой дворец, где расположилась картинная галерея Твери, в это время года больше напоминал гигантский склеп. Пустынно, безмолвно, холодно…

– Ах, да. Чем запить таблетку? – И она спустилась в буфет за минералкой. Но там было уже закрыто. Лизка посмотрела на часы: начало четвертого. Вот это я понимаю, рабочий день. В большие полукруглые окна стучал ветер, мелкие крупинки снега бились о стекло. Смеркалось. Лиза медленно поднялась по мраморной лестнице. «Как, должно быть, здесь было здорово лет эдак сто назад, – подумала она. – А что вдруг так тихо стало? Вымерли тут все, что ли?»

По дороге в зал ей не встретилось ни одного человека.

– Ты, наверное, совсем закоченел, – возвестила Лиза свой приход, – я тебе все купила, только запить нечем. Паш! Павел! Ты где? Ау! – позвала его Лиза, но никто не откликнулся. Лиза завертела головой.

– Ау-у-у! Павел! – еще раз позвала она, подхваченный эхом голос гулко разнесся по залу, многократно возвращая «павел-авел-авел». Заглянув в соседний зал, Лиза вернулась к одиноко стоящему этюднику. Копия была почти готова, пахло свежей краской и растворителем. Она хотела присесть, но стула не было.

– Ну, это уже не смешно, – пробормотала Лиза, продолжая оглядываться, сердце забилось чаще, безотчетное чувство тревоги все больше и больше охватывало ее.

Только сейчас она заметила, что у стены, прямо под «Неизвестной в саду», с каким-то униженным видом валяется потертый раскладной стул Павла.

Поначалу глаза как будто лишились способности видеть. Были только едва уловимые запахи свежести, леса, травы… Постепенно пространство вокруг него наполнилось звуками. Сквозь шелест листвы и птичий щебет до Павла донесся звонкий мелодичный смех…

«Боже мой, история повторяется, – пронеслось у него в голове, – все, как тогда… как в тот раз… хотя не совсем… теперь у меня есть, кому можно все это рассказать… она поймет, обязательно поймет».