Три повести - Владимир Лидин

По вечерам на легкой лодочке Алеша выезжал с отцом ловить рыбу. В часы заката рыжела заводь в стороне от Амура. На бледно-зеленом небе плыли ярко-красные, как рыбы из южных морей, облака. Сопки густо синели, и было все это как влажная от воды переводная картинка, пленявшая в детстве ярким и загадочным пейзажем.

Освещенная солнцем заводь была видна до глубины. Большие темные щуки неподвижно стояли в густой заросли водорослей. Стайки мальков ощипывали слизь с их ростков. Сеть медленно, всем подбором своих берестяных поплавков, ложилась на воду. Лодка делала полукруг, Алеша начинал бить веслом по воде, и суета и движение поднимались в подводном мире. Щуки стремительно проносились, длинные и темные, как подводные лодки, блестели округлые спинки сазанов, и серебряными отрядиками мелькали встревоженные стада мелкоты. Все теснее и теснее подтягивалась к берегу сеть, и вот в темной ее и пахнущей тиной мотне билось несколько широких, как блюда, лещей, щерила острые зубы длинная в прозелени щука, и плескалась золотая и серебряная мелочь.

Солнце тем временем сползало за сопки. Заводь начинала дышать холодком. Поднимались первые легкие испарения. Тревога от вторжения человека прошла, и снова все жило, двигалось, пускало пузыри, плескало хвостами. Чирки и камышевки пересвистывались на прибрежных кустарниках таволги. Дятел в вечерней тишине стучал носом, выискивая в древесной коре точильщиков; и слепой еще, спугнутый филин летел незрячим полетом, чтобы на суке первого дерева дождаться вечерней поры. Широк и прохладен был этот вечерний, пахнущий свежей выловленной рыбой мир. Вода в заводи была неподвижна, и можно было сильными взмахами рук толкать вперед послушную лодку. Из заводи выходили в Амур. Здесь течение замедляло ход лодки, и туго, сопротивляясь воде, нагуливали мускулы мальчишеские руки.

Хорошо было жить, дышать этим миром, знать его запахи, распознавать каждый шорох: вот крадется за добычей выдра, с шумом кинулась в воду, грызет тугое тело схваченной рыбешки; вот барсук вышел на ночную охоту, бежит и нюхает подвижным острым носом воздух; вот, потревоженный, прострекотал бурундук. И ночная тишина над Амуром. В котелке над костром разваривается и кувыркается рыба. Филин, прозрев в темноте, ухнул на весь берег. Лысуха застонала на болоте, да где-то в прибрежных камышах тревожно закрякала утка-кряква, — вероятно, подкрадывалась к спящей птице водяная крыса…

Теперь можно обжигать рот остро пахнущей горячей ухой, лежать друг подле друга, опираясь о локоть, и ощущать свою кровную связь с этим миром. Отец дрался в свою пору за Дальний Восток, и вот сын подрос, и они идут рядом. Счастливыми были эти вечера у костра. Легкий его дымок застилал звезды, и большой росой, предвещавшей жаркий день, были облиты трава и кусты.

Возле постели отца висела полочка с книгами. Были здесь книжки о лове кеты, были правила движения судов по реке, были книжки о гражданской войне. Четыре года назад написал бакенщик сыну, чтобы тот прислал ему из Хабаровска сочинения Ленина. Так начался на полочке второй ряд книг, которые Прямиков начал читать в часы вечернего досуга. Страница за страницей направляли они его мысль, расширяли перед ним мир и поясняли борьбу. Была обращена и к нему, к бакенщику на Амуре, их трезвая и суровая правда. Книги разъясняли ему, что то, чего не мог сделать он, полуграмотный бакенщик, должны доделать теперь его дети. Дети разлетелись из отцовского дома, но были и сын и выращенная им Аниська на правильной дороге.

Заявление о приеме в техникум было подано еще весной. Безмятежные дни лета кончились. Начался период дождей. Берег скучно затянуло туманом. Амур набух и раздулся. Протоки стали как мощные реки. Пересохшие за лето болота налились водой, озера соединились и походили на море. Потом непогода прошла, наступили последние солнечные дни. Алеша стал готовиться к отъезду в Хабаровск.

Необычный пароход шел в один из этих дней по Амуру. И к необычному месту причалил он, никого не предупреждая гудком. Матрос стоял на его носу и мерил шестом воду. Потом загрохотала лебедка, и пароход стал на якорь. Это был маленький и хорошо знакомый Алеше колесный пароход. Обычно совершали на нем служебные и ревизионные поездки. Капитан в черном осеннем пальто стоял на верхнем мостике. Он сложил руки рупором и крикнул:

— Эй, парнишка… бакенщик дома?

Теперь Алеша увидел рядом с ним высокого человека в кожаной куртке. Куртка на нем блестела, это мог быть инспектор Амурского речного пароходства. Минуту спустя на берег пришел отец. Тут человек на верхнем мостике сложил руки рупором, как только что сделал это капитан, и крикнул смешливым и довольным голосом:

— Прямиков… Игнат! Узнаёшь? — Полоса воды отделяла пароход от берега. — Ну, чего глаза пучишь? — крикнул снова тот же смешливый и по-командирски отчетливый голос. — Дементьев! Дементьев я, понял?

Весла не сразу попали в уключины. Отец стоял в лодке, и Алеша четырьмя широкими размахами весел подогнал ее к пароходу. Лодку подтянули, сын с отцом поднялись на борт парохода. Высокий человек стоял теперь перед ними.

— Дементьев… — сказал Прямиков. — Неужели ты?

— Ну да, я сам, своей личностью. Не ожидал? — и человек положил отцу руку на плечо, отстраняя, чтобы лучше вглядеться. — Вот ведь короткая наша земля: снова я на Амуре. А этот парнишка кто… сын? Неужели сын? — Человек посмотрел на Алешу. — Да, времени набежало… — добавил он. — Ну что же, заходи… потолкуем.

Все было по-речному опрятно в маленьком салоне парохода. Чисто выстиранные старенькие чехлы на диванах, большое зеркальное окно, обращенное на нос парохода, качающиеся подсвечники на стенах, служившие в свое время для свечей, и голубенькие примулы в горшках на столе. Дементьев усадил отца в кресло.

— Вот какие дела, брат, — сказал он. — Разговору нам на десять лет хватит.

— Ты зачем же на Амур? — спросил Прямиков. Видимо, его стесняли и значки на черных петлицах и служебный пароход. Почти пятнадцать лет прошло с той поры, когда партизанили вместе на Амуре.

Алеша сидел на краешке низкого дивана под широким окном и видел знакомые тугие желваки на скулах отца.

— Знаешь, от кого я узнал, что ты здесь? От Михалкина. Он диспетчером в управлении пароходства в Хабаровске. А дела вот какие… — Дементьев прошелся из угла в угол. Отец сидел на краешке глубокого кресла, держа руки на сдвинутых коленях. Замасленная его кепка лежала на столе.

— Нас с тобой партизанская война одним крестом крестила. Ты Лазо помнишь? Станция есть его имени, — сказал задумчиво Дементьев. — Поезд на нее рано утром пришел, все еще спали. А я вышел, походил по этой станции. Больше пятнадцати лет прошло. Целая жизнь. И есть нам о чем рапортовать товарищу Лазо. Можем сказать ему, что не зря он дрался и умирал. Вот он, Дальний Восток, — в наших руках лежит. Застраиваем его понемногу, заковываем в броню. Подходящие суденышки по Амуру плавают. Пусть кто-нибудь сунется. Золотой край, богатство наше. А ты ведь тоже мог из Приамурья податься… где климат помягче да и полюднее, где о тайге только из книжек знают. Не ушел все-таки. А почему не ушел? Доходу тебе здесь больше или просто привык к своему месту? Или любовь к краю, что ли…

— Может, и любовь… Свой край, за него дрался. Этого из песни не выкинешь. Конечно, не очень-то много я успел. Створы зажигать — дело не больно хитрое. Но ведь и навигацию без створ не проведешь. Работаю помаленьку, как умею. Ну, ты, конечно, другое дело… следует думать, свою дорогу нашел. Ты кем же сейчас будешь?

— Я транспортник. Да и гидролог в то же время, работаю по водоизысканиям. Прежде чем построить завод, приходим определять, откуда брать ему воду и есть ли еще подходящая вода. Я тогда ведь с Дальнего Востока после войны в Ленинград уехал. В Ленинграде окончил рабфак, потом гидрологический институт. Работал в Казахстане сначала, потом в Средней Азии. Сейчас послали меня с одним делом на Дальний Восток. Дело это большое и срочное.

Дементьев шагал по салону. Его черная куртка была расстегнута у ворота. Морщинки над переносицей были строгие, сближавшие по временам прямые черные брови. Течение покачивало пароход, и подвески на люстре позвякивали.

— История вот какая… если начать прямо с дела. Последние годы я работаю в Наркомпути. Дела всё срочные, связанные со всякими изысканиями. Прокладывали мы дорогу в Казахстане. Не знаю, читал ли ты про это? Газеты-то читаешь?

— Хабаровскую получаю, — ответил Прямиков.

— Ну, так вот… в общем, бегут теперь по степи поезда! — Дементьев с удовольствием усмехнулся. — Из Казахстана вернулся в Москву. Работал в отделе проектировки. Раз вызывают меня на одно совещание. Дело это, конечно, особое… ну, ты понимаешь, конечно, что дело это пока секретное. А что делает твой сын? — спросил он вдруг.