Жизнь как КИНО, или Мой муж Авдотья Никитична - Элеонора Прохницкая

— …и-хи-хи-и …ой, не могу …ой, Шурка …ой, е-мое …кабы не ты …ой, сейчас лопну …кабы тебя не …ой, и-хи-хи-и…

Все смотрели на него молча, не понимая причины его столь бурного и неожиданного веселья, однако остановить его никто не решился.

Он отсмеялся, вытер рукавом телогрейки глаза, и лицо его вдруг сделалось настолько серьезным, что было непонятно, отчего теперь из его глаз бегут слезы. Он подошел к тете Шуре, порывисто и неуклюже обнял ее, потом отстранил от себя, и, глядя на нее покрасневшими от слез глазами, громко и торжественно сказал:

— Спасибо тебе, Шурка! От всей нашей деревни спасибо! Кабы не случилось этого с тобой, не видать бы нам асфальту никогда в жизни! Жаль, померли многие, не дожили до этого светлого дня! Спасибо тебе! — Он поклонился ей. — Ты прости нас, Шурка, что такой позор пришлось тебе в жизни пережить! Прости нас! — Он еще раз низко поклонился ей до самой земли.

Сердито зарычали моторами автомобили, увозя прочь из Сосновки военачальников. А деревенские никак не могли разойтись по домам. Они долго еще стояли у колодца, ошарашенные свалившимся на них нежданно-негаданно счастьем, так и не веря до конца в то, что такое могло случиться…

1989–1990 гг.

Законный отпуск

Я пребывала в том блаженном и беспечном состоянии, которого страстно ожидала целый год. Наступил мой законный отпуск, и я была счастлива оттого, что впереди у меня был почти целый месяц, прекрасный летний месяц июль. Я впервые собиралась провести его в кругу своей семьи на собственной даче, в собственном саду.

Дача — это наше приобретение — скрасила нашу неинтересную, однообразную, серую и беспросветную жизнь, наполнив ее хоть каким-то смыслом и маленькой человеческой радостью. В нашей жизни появилась отдушина. Мы — это моя мама, мой муж и мой сын — даже стали испытывать чувство гордости и еще чего-то неведомого нам раньше, типа чувства превосходства над другими, от сознания того, что мы теперь — «домовладельцы». Мы никак не могли поверить до конца в то, что этот дом и этот сад теперь — «наши». Что можно целый день бродить по саду и, ни у кого не спрашивая, рвать, сколько захочешь, все, что здесь видишь: и мелкий, волосатый крыжовник с колючего куста, и красивую, крупную, но почему-то абсолютно безвкусную малину, и вишню, которая, как ни странно, родилась здесь, под Москвой, в большом количестве.

…Третий день подряд, без отдыха, с утра до вечера, мы с мамой собирали в саду вишню. Мы ссыпали ее в банки, в тазы, в бутылки, по многу часов выковыривали шпильками из нее косточки, варили варенье, прокручивали с песком через мясорубку, консервировали компоты и соки, лепили на ужин вареники. Мы буквально падали с ног. Эта красная, глянцевая ягода уже снилась нам по ночам и, при нынешнем дефиците сахара, доставляла нам немало волнений и тревог. Мы уже начинали ненавидеть ее, но тем не менее собирали и собирали ее, стараясь как можно быстрее и больше набрать.

Мы торопились, потому что у нас появились серьезные конкуренты — настырные и ненасытные дрозды. Они прилетали из леса с рассветом, по-хозяйски располагались в саду и до самого заката сидели на деревьях, набивая свои внушительные зобы сочной кисло-сладкой ягодой.

Наше утро начиналось с того, что мы пытались согнать их с вишен. Что мы только ни делали: и прыгали под деревьями, размахивая руками, и кричали по-совиному «у-у-у», и стучали, наводя панику на соседских собак, в придуманный мамой «агрегат для отпугивания дроздов» — алюминиевый таз с деревянной скалкой — ничего не помогало! Лишь некоторые из них, лениво взмахнув крыльями, перелетали с ветки на ветку.

Стоя на последней ступеньке шатающейся стремянки с привязанной кастрюлей на шее, — своеобразным приспособлением для сбора вишен, освобождающим руки, я, отпустив ветку, с которой рвала ягоды и за которую одновременно держалась, громко похлопала в ладоши. Серый большой дрозд, очень красивый, с пестрой выпуклой грудкой и с яркими выразительными глазами, покосился в мою сторону, и в его насмешливом взгляде я прочла: «Ну чего прицепилась? Тебе что, вишен мало, что ты меня гонишь? Отстань! Дай спокойно поесть!»

— Не улетел? — спросила мама, которая страховала меня снизу, поддерживая стремянку.

— И не думает! — ответила я.

— Вот нахал! Ну ничего эти дрозды не боятся! — Она громко прокричала «кыш!».

— Да ладно, пускай… — я не договорила, оглушенная вдруг сильным взрывом, так неожиданно прозвучавшим в этой утренней деревенской тишине. Почти одновременно с этим я ощутила мощный толчок. Это, как оказалось, мама выпустила от испуга из рук стремянку, еще и качнула ее при этом. Я потеряла равновесие и, увлекая за собой большой старый сук, в который судорожно вцепилась при падении, с треском полетела вниз.

Мы с мамой не сразу поняли, что произошло. Было ясно одно: прозвучал взрыв, и раздался он со стороны дома. «Террористы!» — первое, что мелькнуло у меня в голове в связи с неспокойной обстановкой в стране.

Первым к дому рванул мой восьмилетний сын, который вылетел откуда-то из-под забора. Размахивая над головой палкой, он с диким восторгом кричал: «Ура! Война!» С противоположной стороны сада к дому бежал муж с молотком в руках, которым он только что забивал гвозди в созидаемый им новый туалет. Мы с мамой прибежали последними.

Дом был окутан ореолом дыма. Он лез отовсюду: из окон, из подполья, изо всех щелей этого старого, ветхого сооружения.

«Дым» постепенно рассеивался и оседал вокруг серой, сухой землей. Войдя в дом, вернее вступив на его порог, потому что в дом войти уже было нельзя, мы наконец поняли, что произошло.

«Прыг-скок, прыг-скок, обвалился потолок!» — поется в одной веселой детской песенке, а в нашем доме обвалился пол.

Картина была страшная, как говорится, не для слабонервных. Вся наша нехитрая дачная мебель, искореженная и перевернутая «вверх ногами», виделась из подполья. Жутковато торчали поломанные половые доски. Все в доме было покрыто толстым слоем земли, которая, поднявшись из подполья при падении тяжеленных бревен-лаг, половых досок, шкафа, стола, холодильника, кроватей и прочей домашней утвари, — осела теперь основательным слоем на стенах и там, где еще осталось что-то от пола, создав картину экологической катастрофы, нечто напоминающее Помпею в миниатюре.

— Катастрофа… — тихо сказала мама, вложив в это слово столько чувства, что по спине у меня пробежало что-то колючее и холодное.

Муж, осторожно и грациозно, словно артист балета, ступая на полупальцах на остатки половых досок, подошел к зиявшей дыре и заглянул вниз.