Весенние ливни - Владимир Борисович Карпов

его в приемной, пригласил в кабинет. Пропуская в дверь, коснулся спины ладонью. Это немного успокоило Михала.

На диване ждал старый Варакса. Повесив кепку на рогатую вешалку, что стояла в углу близ дверей, Михал поздоровался со стариком и сел обок.

Димин подошел к окну. Глянул на заводскую ограду, на корпуса за ней, на яркое, еще весеннее небо с кучевыми облачками и оперся руками на подоконник.

— Эх, в лес бы сейчас, на речку,— сказал он мечтательно и с сожалением добавил: — А формально, дорогой мой Михале, правда на стороне Кашина.

Это снова понравилось Шарупичу: Димин становился совсем прежним Диминым, с которым плечо к плечу воевал, вместе строил завод и не так давно в выходные дни ездил на охоту. В окрестностях Минска Димин завел знакомых старожилов — этаких сельских всезнаек, поддерживал с ними связь, и охотиться с ним была любота. Однако угадывалось в Димине и нечто новое. Михал не мог сказать, что именно, но чувствовал — есть. Он стал спокойнее, больше думал, прежде чем что-либо сказать. Говорят, не меето красит человека. Возможно, это и так. Но партийная работа — Михал проверял это на многих людях — обычно делает человека более глубоким, гибким; в нем проявляется такое, что не проявилось бы, может быть, никогда.

— Формально, говоришь? — недовольно почесал затылок, а затем брови Варакса.— А что это значит — формально?

Михал удивленно покосился на старика, но тот словно не заметил его взгляда.

— Я все взвесил, товарищи… И хочется это кому или нет, а Кашин тут прав,— поважнел он, глядя куда-то перед собой.— Потакать пьяницам — значит потакать нерадивым. Почитайте, что в газетах пишут. А ты, Михал, добреньким адвокатом выступаешь. Так всех можно перебаловать. Зачем. советские законы смягчать?

— Наоборот, я хочу, чтобы их придерживались и выполняли честно.

— Пьянство— это позор, и с ним бороться будем,— спокойно произнес Димин.— А сказал я «формально» потому, что Кашин намеревается сделать Комлика более виноватым, чем на самом деле. Он ведь его под директорский приказ о прогульщиках подводит.

— Для пользы дела нужно на примерах учить. На одном — всех. У нас так было.

— И будем учить. Но без натяжек. Зачем эти примеры специально выискивать и подгонять под что-то? Так людей затукаешь, а не воспитаешь. А докладную почитайте. Она же не на Комлика, а на Шарупича написана. Ко мне комсомолия приходила. Правильно разгадали…

— Я цену Кашину знаю,— упрямо не согласился Варакса,— Знаю и то, что, брось его в прорубь, он и оттуда с рыбой в зубах вынырнет. Но план его цех выполняет, и что ни месяц — то дучше. А поставьте Комлика и Кашина на весы, кто перетянет? Значит, кто лучший приятель плану? Спросите в партячейке, там, небось, скажут. Нас, к примеру, учили видеть в человеке главное. Может, теперь уже не так? А?

— Правде нет дела до фамилий,— покривился Михал, серчая на упорство старика и его намеки.— Правда есть правда.

Димин тоже понял Вараксу и сдержанно ответил:

— Жизнь, Федорович, течет и меняется. Мы вот к слову, недавно о наглядной агитации беседовали. Мозговали и так и этак, и пришли к выводу, что плакаты, которые призывали бы к одному: выполним план! — уже ничего не дают. Выросли мы, оказывается. Пора на культуру и экономику производства ставку делать. Кроме того, наш завод не только автомобили выпускает. В нем люди формируются. Коммунизму, видишь, нужны не одни грузовики да самосвалы. А силой… силой от человека можно только отнять что-нибудь…

Старик подозрительно взглянул на Димина, на Михала, потом, упорствуя, перевел взгляд на вешалку со своей фуражкой.

— Погоди, Федорович,— остановил его Димин, не желая, чтобы Варакса, который много делал полезного для завода, уходил в сердцах.— Будь покоен, никто и не думает оставлять такое без последствий. И, если хочешь, Шарупичу тоже укажем, что он — не просто он, а профсоюзный руководитель…

Обедать Михал не пошел, а вернулся в цех. Заглянул в пустую конторку начальника плавильного участка и устало сел за маленький, залитый чернилами стол с прибитой чернильницей-невыливайкой. Нужно было все же побыть одному, подумать, ибо место может красить и не красить человека, но оно всегда накладывает на него свои обязанности.

4

Кашин чувствовал: земля под ногами становится не такой надежной. Все шло, как и прежде, неплохо, и все-хаки что-то было не так. «Авторитет!..— думал он после заседания парткома.— Подрывают авторитет, потому все и разлазится, как гнилая мешковина. Не понимают, что рубят сук, на котором сидят. Единоначалие недаром придумано. В нем — опыт, мудрость. А как же иначе?»

Правда, директор по-давешнему поддерживал его, многое спускал, при случае хвалил. На последнем совещании, когда разговор коснулся грубости некоторых работников, тактично, но иронически, как любил и умел только он, разъяснил, что нельзя, мол, путать понятия — требовательность и грубость, и привел в пример литейный. Но главный инженер опекал Кашина, точно ретивого неумеку, который может наломать дров, и люди замечали это. Димин же как с писаной торбой носился с формулой: обсуждать — вместе, отвечать — одному, и недавно пять раз за день (Кашин подсчитал доподлинно) вспомнил это. А главное — Шарупич, рабочие! Даже косоглазая Варакса подбивает женщин, которым скоро идти в декретный отпуск, чтобы требовали положенного им.

— Что они, на меня работают? — возмущался Кашин дома.— Вон в цехе шасси мастер, прежде чем отпустить одну такую с работы в консультацию, пол-литра взял. А мне золота не нужно. Для меня фонд зарплаты — золото. Мне перерасходы по цеху — нож у горла, потому что я хозяин, потому что государство — это святое дело. А с термообрубным что вышло? Как в том колхозе. Корова мало молока давала. Что делать? Всполошились, конечно, стали причину искать. И, конечно, обвинили корову — дрянь, да и только. А о кормах, как бывает, никто не вспомнил. Это объективная причина, дескать. А субъективная? Известно — корова, кто же еще может быть. И решили: прикрепить к корове двух доярок.

Дело Комлика, в сущности, обернулось против самого Кашина. Этого он не понимал и не мог согласиться, хоть затеял его не без умысла. Но в принципе? В принципе же он был абсолютно прав! Кого они защищают — разгильдяев и их покровителей? Ну ладно, насчет Шарупича он, скажем, переборщил маленько, чтобы не больно лез в чужие дела. Но все же нужно быть принципиальным: