Бесы пустыни - Ибрагим Аль-Куни

— Таков удел всех нас, смертных. Я не знаю, откуда мы приходим, но точно знаю, что все мы уйдем в это самое жилище. Такая у меня судьба, и твоя судьба тоже, глупыш! Так чего же ты торопишь ее, куда спешишь? Она ведь все равно тебя не минует. Глупыш. Глупый ты!

Он замолчал на минуту. Прислушался к царившей вокруг тишине. Пустыня. Полное спокойствие. Он поднял голову на бледный лик луны и освещенные ее светом величественные панно на вершинах Идинана — свет луны намного уступал горам в величии и таинственности.

— Этого одного хватит, — заговорил он вновь. — Красота полнолуния и таинственность гор в бледном свете. Покой. Прислушайся к этой тишине, глупыш! Разве всего этого мало, чтобы хотеть жить? Ну что, тебе недостаточно таких доводов, чтобы радоваться и быть счастливым, неблагодарный?! А?

Пастух затянул печальную мелодию. Она навевала грусть. Песня была полна тоски по неведомому и одновременно в ней чувствовалось его восхищение лунным светом, наводившим очарование, она несла в себе жалобу человека на жестокость южного ветра и радость от северного дуновения, несущего людям запахи дождя из каменистой Красной Хамады. Там было все — что знал он и чего не знал о природе Сахары, и выводами ее были ноты, говорившие, что жизнь — прекрасна и заслуживает того, чтобы мертвецы восставали из своих могил и возвращались назад, чтобы жить и проживать эту жизнь заново.

Он перестал петь. Помолчал немного. Глубоко вздохнул и обратился к пегому, стоявшему у него над головой, словно одинокий пустынный столп:

— А недавно-то мы прожили много жестоких дней, ты помнишь? В то горячее время ты ходил со своим дружком, и вот уж радость была недалеко — полились-таки дожди в ответ на безумство гиблого. А потом… потом ты, что же, не хочешь понимать, что один из вас все равно должен помереть? Сахара не знала до сего дня такого случая, чтобы всадник владел пегим махрийцем, вроде тебя, и им бы обоим предписано было все время жить вместе. Ты понимаешь? Один из двух непременно должен уйти когда-нибудь. Ты понимаешь? Ты меня спросишь, в чем причина, но таков, брат, закон.

Он лег на спину рядом с могильным холмиком, на противоположной от ската холма стороне. Сдвинул опоясывавшую лицо чалму и вперился взглядом в великолепное зрелище чистой и красивой полной луны в темном небе — круглой, загадочной, обещающей поведать много тайн. Глядел, пока глаза не начали слезиться. Подложил локоть под затылок и запел вновь. Тоскливую пастушескую песню из числа трагических мелодий «Асахиг», древних песен туарегов. Величественное спокойствие ночи в пустыне некоторое время продолжала нарушать лишь эта выводимая его усталым голосом заунывная мелодия при восхитительном свете полной луны посреди чудного неба. Потом задремал. А когда поднялся поутру, решил уезжать. Ночное пение пробудило в душе скорбь и заботы вечных переселенцев и сообщило ему, что он задержался на равнине дольше, чем следовало. Если сахарец осел на каком-нибудь месте более, чем на сорок дней, он превратится в раба. Обычного раба вроде жителей оазисов и городов, стиснутых каменными стенами. Об этом предупреждает свод Анги.

Он выпрямил спину, уселся лицом в сторону кыблы в смирении наблюдая за нежным сиянием рассвета на горизонте. Божий дар, отделяющий небо от земли и возвещающий о рождении нового дня. Свет. Жизнь. Первая ниточка зари, скрывающая утраченную невинность, несущая в себе признаки навсегда утраченного Вау. Однако, как и все вечное на этом свете, неведомое и девственное, оно не живет долго. Очарование гибнет, даль грозит иным светом. Властным, вооруженным огненными плетьми. Дрожат края Сахары… Она раскрыла грудь и изготовилась принять наказание палача.

Обряд закончен. Начинается новый обряд.

Старик наконец встал. Поискал верблюда глазами во мгле рассвета, обнаружил тень, распластанную на щебне в лощине под каменным холмиком могилы. Он сделал несколько шагов вперед и увидел, что тот лежит на левом боку, вытянув задние ноги и поджав себе под истощенное брюхо ноги передние. Длинная его шея была вытянута в сторону востока. Вся она была вываляна в песке и каменистой крупе. Правый глаз пуст, губы обнажали ослепительно белые клыки, с которых свисала ниточка слюны, придавая всему выражение бледной, застенчивой и таинственной улыбки.

Пастух засучил рукава на тощих руках и принялся заваливать тело землей.

На горизонте загорелся первый яркий луч, пробивая путь солнцу, намеревающемуся пройти еще один день над пустыней.

13

Стена продвигалась медленно. Она опоясала район, выдвинувшийся к северу вокруг двух холмов на восточном направлении, и начала залезать на третий холм по пути к колодцу. Противоположный район двигался помедленнее, чем его отважный близнец, и пребывал все там же, на южных краях равнины. Несмотря на всю живость негров и смекалистость этих великанов, работа на этом пространстве буксовала и шла медленнее, чем на северной стороне. Управлявшие всем делом люди были вынуждены перебрасывать все большее число рук в этот район, чтобы поставить стену на ноги и ускорить ее продвижение вперед, на слияние с антиподом. Тем не менее горы песка, возведенные южным ветром в его последнем наступлении, продолжали препятствовать движению работ, мешали совершить прорыв в строительстве фундамента и стен, что вызывало теперь не только удивление жителей равнины, но приводило большинство людей в подлинное замешательство. Чтобы не дать великанам погрязнуть в возведении огромного здания на песке, зодчие и управляющие не переставали призывать рабочих не жалея времени и сил прокапывать достаточно глубокий ров, чтобы добраться до твердой почвы, которая стала бы фундаментом стены и позволила бы ей действительно вырасти вверх. Однако достичь такой глинистой почвы было непросто. Люди прибегали к уловкам, маневрировали, пытались обойти дюны и высокие песчаные бугры, наметенные тут и там по всей южной площадке — району, примыкавшему к остаткам лагеря жителей равнины. Строительство застопорилось, стена на этом направлении не росла, так что злые языки среди равнинных созерцателей стали поговаривать, что это — чистая змея, ползущая из южных джунглей, чтобы поглотить драгоценный колодец. Дервиш сказал, что одна забытая, но талантливая поэтесса сочинила по этому поводу касыду, ободрявшую мужчин племени и сподвигавшую их на подвиги, чтобы защитить честь страны, на которую посягали чужеземные великаны.

Великаны продолжали вести себя вызывающе.

День и ночь они трудились над гигантской стеной. К ним приходили их женщины с деревянными блюдами пищи — процесс был организован. Впереди неслись необходимые волны криков и кликушеств, призванные подбодрить и воодушевить строителей. Для них зажигали костры, добровольно вызывались желающие нести факелы и освещать места работы в темные ночи. Порою, в лунные вечера народ собирался и бил в барабаны, звучали мелодии бедуинской скрипки-амзада. Периодически подымались вопли и плач, жены взрывались, жаловались на тяготы вечных переселений и жестокость пустыни — слова их были обращены к неведомому судье. Долго раздавались заунывные, печальные песни-маввали[147] пока мужчины не покладая рук трудились на своих местах — казалось, печальное пение придает им стимул, поддерживает их упорство, а затем вдруг начинались бешеные безумные пляски, заимствованные у племен бамбара и хауса и племени шакалов-ава[148]. Очень часто эти пляски под ритмичное хлопанье в ладоши и улюлюканье продолжались ночи напролет до первых угольков зари на горизонте.

Среди всего этого восторга выделялась одна неугомонная примечательная личность, сновавшая без остановки тут и там. Этот человек посвятил себя возведению стен и зданий, полностью подчинив свою душу и жизнь делу строительства нового Вау на континенте Сахары — вместо того Вау старого, что был утрачен или затерян, которого давний предок лишился из-за какого-то глупого поступка. Роста он был маленького, худощав, крови смешанной — мулат, с преобладанием во внешнем облике и цвета кожи негритянских черт. Обмотан он был странной белой повязкой, навороченной вокруг головы весьма смехотворно, что вызывало насмешливые и язвительные замечания всех окружающих. Одним куском ткани он сначала обматывал голову, а другим потом стягивал обе челюсти, завязывая их узлом на затылке. Концы свисали на спину, так что и подбородок и шея были покрыты, а обе щеки и оба уха были голыми и подставлены нещадному солнцу. Никто не знал и не мог сказать, откуда он позаимствовал такой диковинный способ повязывания чалмы, хотя сам он всегда утверждал во всякой беседе, что изобрел эту манеру самолично. Это маленькое существо, походившее на саранчу, было разумным управляющим центром по возведению Вау. Он прибыл из Томбукту с одним из караванов и пристал к свите султана специально для участия в строительстве города. Говорили, будто Ураг направил его к брату, требуя от Аная, когда он освоится с делом, получить согласие вождя Адды на поселение на равнине Азгера. Звали его Ахамук[149], говорили, что это имя — прозвище, а настоящее — Имситаг[150], что на туарегском языке означает «ласточка». А поскольку это последнее имя звучало бы в самом деле оскорбительно для существа размером с ласточку, он решил взять себе имя Ахамук, чтобы мужчина его комплекции не стал посмешищем в стране чужеземцев. Благоразумные люди посчитали такую уловку дьявольской, с точки зрения сметливости она не уступала его прочим дьявольским способностям, во главе которых люди видели идею возведения Вау в такой короткий срок. Никто вокруг не слышал ни в одной из легенд Сахары, чтобы город был возрожден из ничего, так вот, вдруг, не считая, конечно, городов, в чьем возведении принимали участие джинны. Коренные жители равнины не скрывали своего презрения в отношении «Ласточки», когда в первые недели строительства видели его носящимся, закинув руки за спину, взад и вперед по открытому пространству, или прощупывающим, склонив голову вниз, землю с помощью длинного шеста с заостренным концом, чтобы выбрать подходящее место и прочную основу для строительства. Над ним смеялись люди, но мудрецы их за это ругали. Они говорили своим туманным сахарским языком примерно следующее: «Весь секрет — в его размере. Если бы не был главный зодчий по возведению всех этих построек ласточкой, он не смог бы заниматься строительством огромных дворцов и городских стен. Именно маленькие существа создают вот такие большие предметы. Аллах всемогущ, и его великолепие растворено в воде и в воздухе. В зернах семян и крупинках песка. Вместился в Него весь бескрайний мир, и отразился Он в сердце своего ничтожного раба». Они предостерегали народ от насмешек и издевательств. И все это оказалось не напрасным — пришло время лицезреть истину. Судьбой было предписано, чтобы этот маленький джинн явился причиной людского несчастья, которое, после нескольких лет его деятельности, вылилось в потерю кочевниками самого ценного сокровища в Великой Сахаре — колодца!