Тайна древнего замка - Эрик Вальц

Выйдя из сарая, я замерла в нерешительности. Вместо своего супруга я увидела там совершенно чужого мне человека, который, как я полагала, способен был бы лично утопить меня – по решению суда, конечно, потом бросить моего ребенка в лесу на съедение волкам – тоже по решению суда, а затем с той же холодной улыбкой на устах подняться на графский трон. И он не сказал мне, как собирается выполнить свою угрозу.

Но весь ужас ситуации я поняла, лишь когда вернулась в свою комнату и села перед зеркалом. Я была одна. Впервые в жизни не было никого, кто помог бы мне. Всего за полгода я стала совершенно одинока. Мой отец убит, мать стала моим врагом, и даже мой муж готов был пойти против меня, пусть и не без причины, как я вынуждена была признать. Бальдур никогда не вдохновлял меня, не поддерживал меня, не давал мне советов, но я вдруг осознала, что он был чем-то вроде стены за моей спиной, стены, на которую я хоть и не опиралась, но все же чувствовала, что она есть, и это успокаивало меня. А теперь и Бальдура нет рядом.

Бильгильдис, моя кормилица, заботившаяся обо мне с самого детства, уехала из замка по приказу Эстульфа. Даже троих моих «Ф» у меня забрали, и только их мрачное пение осталось мне, речитатив, каждый вечер звучащий в нашем замке:

Кто тысячи слов бессердечных услышал,кто тысячу дней горевал,душа того до костей усохла.Голод свой он отчаянием утолит.

Но я вынесла бы все эти потери, если бы Мальвин остался со мною. Он пришел в мою жизнь и принес в нее чувства, которые я раньше не могла ни испытывать, ни принимать. Я поняла, что для меня намного важнее дарить любовь, чем получать ее. Мальвину нужна была я – я! Он хотел меня. Ему нужна была моя любовь, а для меня самым лучшим было эту любовь дарить. Для меня это было важнее брачных обетов, веры в заповеди, покоя души моей после смерти и сохранения моей чести при жизни. После того, как Мальвин уехал, я будто бы очутилась в комнате без стен, а сегодня я поняла, что эта комната со всех сторон окружена пропастями.

Кара – последняя, кто остался у меня, кроме разве что вот уже шесть месяцев растущего в моем чреве ребенка. Какая причудливая насмешка судьбы: те, что должны быть мне ближе всех, далеки от меня, а моей подругой стала женщина, попавшая сюда из далекой страны, страны, чей народ воюет с моими соплеменниками. Кара сразу понравилась мне, но по вполне понятным причинам она долгое время не хотела сближаться со мной. Она была осторожна и подозрительна, как, впрочем, и любой был бы в ее положении. Но и она поняла, что между нами есть связь, которую я называю «духовным родством».

К счастью, чем морознее становилась зима, тем больше оттаивало сердце Кары. Она согласилась проводить со мной по часу в день, словно хотела посмотреть, к чему это может привести. Я принесла ей игральные кости, она же отблагодарила меня, сделав из тряпичной бумаги карты. Так мы отгоняли скуку, подкрадывавшуюся ко всем в это холодное время года. Час в день вскоре превратился в два часа, а потом и в целый вечер. Я знаю о ней и Бальдуре, но молчу об этом, делая вид, что меня это не касается. В конце концов, мне тоже когда-то нравился Бальдур, а так как – я уже не раз писала это – существует это «духовное родство» между мною и Карой, неудивительно, что ей нравится Бальдур. А что до моего мужа… Несложно ощутить влечение к такой девушке, как Кара. Мой отец тоже был сражен ее красотою настолько, что похитил ее, как некогда Парис украл возлюбленную свою, прекраснейшую Елену.

И вдруг ее лицо возникло рядом с моим в зеркале.

– Кара. Пресвятая Богородица, как ты меня напугала! Я не слышала, как ты вошла. А еще я думала, что заперла дверь.

– Вы так и сделали. Я была тут до вашего прихода, сидела вон там, на стуле в темном углу, и ждала вас.

– И стражники пропустили тебя?

– Они знают, что я стану кормилицей вашего ребенка. Мне не следовало ждать вас здесь?

– Нет-нет, просто… Мне кажется, эти стражники представляют для меня угрозу, а вовсе не защищают меня. Они не выполняют мои приказы, впускают ко мне кого попало. Они подчиняются Эстульфу, моему недругу – и твоему, кстати, тоже. Но вообще, конечно же, тебе можно ждать меня здесь. Я рада твоему визиту. Знаешь, сейчас я рада тебе больше, чем когда бы то ни было.

Кара поняла, что на этот раз играми мне не помочь, и убрала карты. Мое подавленное настроение сменилось ощущением полной безнадежности, и я начала рассказывать о прошлом, как старики, бывает, говорят о старых-добрых деньках своей молодости. Я вспоминала, как водила хороводы с Гаретом, Гербертом и Геральдом вокруг моего отца; как бросала камешки в стоявшую в пяти шагах от меня миску – отец улыбался всякий раз, когда мне удавалось попасть в цель. Вспоминала его рот – как папа смеялся! Вспоминала слезы на его глазах в день моей свадьбы с Бальдуром.

Я вспоминала многое.

К тому моменту, как я рассказала все это Каре, в комнате уже сгустились сумерки и наши отражения в зеркале превратились в смутные, но удивительно похожие друг на друга очертания.

– Я знаю, – сказала я, отирая слезы со щек, – что мой отец похитил тебя и хотел возлюбить тебя против твоей воли. А ведь он должен был искать любовь не на чужбине, а здесь, в своем замке. То, что он намеревался сделать, было плохо. И неправильно. Я понимаю, что ты должна ненавидеть и презирать его, точно так же, как я должна любить его за все, что он сделал для меня. – Я взяла ее руку и осторожно провела кончиками пальцев по тыльной стороне ее ладони.

В комнате было холодно, огонь в камине давно погас. Встав, я зажгла масляные лампы и уложила дрова в камине. Кара помогла мне.

Хотя она всегда уходила от ответа, когда я спрашивала о ее семье, я не смогла сдержаться:

– А у тебя были хорошие отношения с твоими родителями?

До сих пор мне удалось выяснить у Кары только то, что у нее есть муж и трое детей (узнав об этом, я сразу пообещала ей, что помогу ей вернуться домой, как только стану графиней… правда, я не верила в то, что это произойдет в ближайшем будущем, и особо Кару не обнадеживала).

– С мамой – очень хорошие. Она была доброй женщиной и никогда не жаловалась на свою судьбу.

– А твой отец?

– Вы можете дать мне слово, что никому не расскажете о том, чем я намерена поделиться с вами?

– Кара, ты обижаешь меня.

– Простите. Мой отец был главой племени, одним из семи вождей, из которых мой народ выбирает главного вождя.

– Так, значит, ты тоже из благородной семьи?

– В каком-то смысле.

– Мой отец знал об этом?

– Нет, никто из ваших не знает, и я хочу, чтобы так было и дальше.

– Но если бы об этом было известно, к тебе относились бы совершенно иначе.

– Да. Хуже. Мной бы воспользовались для того, чтобы шантажировать мой народ. Может, со мной и обращались бы лучше, будь я христианкой, но так… В глазах ваших предводителей наши вожди мало значат, а их дети – еще меньше.

– Боюсь, ты права. Но скажи, каким был твой отец?

Кара подбросила два поленца в разгорающееся пламя.

– Он не ценил меня. Почти никогда не заговаривал со мной, и мне нельзя было обратиться к нему, пока он мне не позволит. Мне было очень обидно, ведь так хотелось получить его внимание. Он обожал своих сыновей, хотел сделать из них воинов. И к сестрам моим отец относился неплохо, потому что они повиновались ему во всем. Но не я. Мне нравилось меряться силами с другими людьми. Если что-то удавалось мне лучше, чем моим братьям, отец запрещал мне заниматься этим, если же я допускала какую-то ошибку, он прилюдно насмехался надо мной. Но большую часть времени он просто не обращал на меня внимания. Отец винил маму в том, как я веду себя, и это очень огорчало ее. Ради мамы я стала сдержаннее. Думаю, отец посчитал это своей победой. А потом, когда мне исполнилось пятнадцать… Он начал обращать на меня внимание, больше, чем мне хотелось бы. Иногда он трогал меня… там, между ног.

– О господи!

Кара протянула руку к огню, и я последовала ее примеру. Где-то в глубине камина глухо треснуло полено.

Я ждала продолжения этой истории, но пришлось спрашивать у Кары, что было дальше.

– Однажды утром мой отец, мой старший брат, муж моей старшей сестры и несколько других мужчин отправились на охоту. Стояла осень, над землей клубился туман. Они собирались поохотиться в соседнем лесу, подстрелить пару кабанов. Но все сложилось не так, как они думали. Стрела пронзила горло моего отца. Он умирал долго и мучительно.

– Какой ужас!

– Да. На этой стреле стоял знак моего брата, и потому все подумали, что это его вина. Это причинило вред чести нашей семьи. Моего брата никто не обвинял в том, что он застрелил отца намеренно, но стрелять в густом тумане в едва различимую цель… Это небрежность, недостойная воина. Брат утратил влияние и уважение окружающих, и двумя годами позже мне было разрешено самой выбрать себе мужа, что не так часто бывает у моего народа.

– Значит, можно сказать, что смерть твоего отца принесла тебе удачу.