Белый хрен в конопляном поле - Михаил Успенский

Зеваки подходили и внимали хитро закрученным апориям, простым, но доходчивым зевгмам, примитивным аргументам, изящным тавтологиям, безумным гипотезам, просто тезам и антитезам и даже обыкновенным словесным оскорблениям.

На третий день какой-то сердобольный торговец (имени которого неблагодарная история не сохранила) соорудил над спорщиками небольшой навес, поскольку намечался дождь.

Именно в этот день к Бабрию и Фесону присоединился третий философ, Семулянд. Он бесстрашно ввел в ткань дискуссии так называемую «фигуру третьего лишнего», предложив отдать пальму первенства в воображаемой борьбе слона с китом — жирафу.

Спорщики мигом заключили временное перемирие и набросились на несчастного с кулаками, вследствие чего избитый мудрец угодил в больницу. Только тогда диспутанты опомнились, навестили пострадавшего от них же коллегу и над его постелью поклялись считать основной вопрос философии навеки неразрешимым.

Но проблема уже проникла глубоко в народное сознание. Плезирские дворяне и купцы разделились на две партии, поспорили на очень крупную сумму и снарядили проверочную экспедицию, в результате которой один пойманный слон был утоплен ударом китового хвоста, а один пойманный кит был растоптан удачливым слоном. Жирафа, к счастью для последнего, поймать не удалось.

Только тогда до невежд-эмпириков дошла вся глубина теоретической науки, и они, устыдившись, постановили все собранные деньги отдать на строительство Академии, чтобы никто больше не повторил их трагической ошибки. Всем было жалко погибших кита и слона, все дружно презирали жирафа-дезертира.

«Наука суть лабиринт проблем!» — сказал, умирая, избитый Семулянд. Поэтому Академию в Плезире и построили в виде лабиринта. В этом лабиринте не было ни обширных аудиторий, ни уютных кабинетов, ни мрачных лабораторий, ни подземных карцеров для наказания нерадивых.

Не было даже крыши. Предполагалось, что подлинная истина может родиться только так: встоячку и под открытым небом, как в случае Бабрия и Фесона.

Студент волен был гулять по этому лабиринту совершенно свободно, мог задержаться возле того или иного лектора, чтобы напитаться мудрости, и немедля перейти к следующему. Мог и вообще заблудиться в дебрях знания навсегда. Останки его в таком случае служили суровым предупреждением для легкомысленных новичков.

Да и сами преподаватели то и дело меняли места: сегодня вот в этом закутке ты слушал лекцию по толотологии, а завтра там же другой ученый муж объяснял тебе все прелести четвероневтики.

Вести какие-либо записи считалось предосудительным, но, увы, многие преподаватели, увлекшись, испещряли побеленные стены с помощью угля различными формулами, графиками, диаграммами. А за ночь служители наглухо забеливали все написанное известкой.

Самые ретивые и сильные из профессоров брали с собой зубило и высекали плоды своих раздумий на твердом камне. В таком случае истины эти считались незыблемыми и оставались на века. Кто знает, сколько их, ложных, увековечено в граните и сколько их, подлинных, скрыто под бесчисленными слоями извести? Но такова уж самая суть науки.

Студент Академии должен был быть, во-первых, богат, а во-вторых, здоров. На содержание преподавателей и служителей уходила куча денег — отсюда и внушительный взнос для вновь поступающего. А здоров — ну, это понятно: попробуй-ка поучись, ни разу не присев, и в зной, и в дождь, и в снег, который иногда выпадал-таки в Плезире. Лекторам, кстати, полагался зонтик, но на том их привилегии и кончались.

Зато и экзамены в Плезирской Академии весьма отличались от таковых же в других заведениях Агенориды.

Логично, что по окончании курса наук профессора задают студентам различные вопросы и оценивают их знания по глубине и полноте правильных ответов.

Не то в Плезире. Там студент, пришедший на конечное испытание, сам должен был задавать вопросы своим наставникам. И, если это были правильные вопросы, ему присваивалось звание бакалавра всех наук — ибо Плезирская Академия гнушалась мелочным делением на факультеты.

Новоиспеченный бакалавр мог либо идти на все четыре стороны, чтобы найти там применение полученным знаниям, либо остаться в качестве преподавателя. Вакансии всегда имелись, поскольку смертность среди лекторов была ужасающая. Выжившие имели шанс стать докторами всех наук (тогда к зонтику прилагались плащ и теплая шуба), членами-корреспондентами или даже полными академиками.

Привилегия членов-корреспондентов заключалась в том, что им официально было разрешено вести любые записи — но только без помощи рук, ног или зубов.

Полные академики уже не стояли по углам в лабиринте, а заседали в особом здании, где зимой было тепло, а летом — прохладно.

Но для этого сперва следовало пройти тяжкое испытание шарами. Шары были белые и черные. Черные отливались из чугуна, а белые представляли собой мешочки с ватой. Соискатель становился перед аудиторией полных академиков и склонял голову перед своей участью. Побеждал тот, кто получал меньше черных шаров, хотя при определенной меткости и одного бывало достаточно.

Да, суровые были времена. Ныне же правила смягчены и шары тайно опускают в опечатываемый мешок. Вообще многое изменилось в связи с требованиями времени.

Произошло, наконец, и разделение наук — то, чего так опасались мудрецы прежних веков. Правда, поделили науки всего на две категории — на чистые и на конкретные. И вот уж для конкретных понадобились и лаборатории, и мастерские, и справочники…

Таково было место, где Тихону и Терентию предстояло провести долгих семь лет.

ГЛАВА 25,

Принцесса Изора провожала братьев на учебу, как на войну.

За дорогу она успела привязаться к обоим, а Тихон и Терентий пылали взаимной ревностью.

Стоило Терентию на привале погладить девушку по крутому бедру, Тихон немедля показывал кинжальчик и шептал:

— Заколюсь, ты меня знаешь!

— Так сам бери, не зевай! — шепотом же злился Терентий.

Но Тихон не смел.

— Бедная я, несчастная, — жаловалась Изора дону Кабальо. — Я совершенно запуталась в своих чувствах. Леон искренен и чист, но совершенно лишен страсти. Парфений дерзок и решителен, но ему недостает галантности… Вот если бы соединить их качества да прибавить еще несколько ума…

— Терпение, моя прекрасная синьорита, — отвечал конь. — Стоит мне одолеть злого волшебника и заслужить ваш поцелуй — тогда сами увидите, чего стоят дон Леонсио и дон Парфенио по сравнению с истинным кабальеро! Вы на них и взглянуть не захотите!

— Да? Пока вы найдете своего волшебника, пока мальчики станут бакалаврами — я уже буду старой девой, и никто из вас не захочет взглянуть на меня!

— В Плезире множество знатных молодых людей сочтут за честь…

— Ах нет! — воскликнула Изора. — Я, конечно, старомодна, но буду принадлежать лишь тому, кто причастен к моему чудесному пробуждению. Если уж я подвела вас с приданым, то в остальном не обману…

— Уж вы не обманите, синьорита… — вздыхал дон Кабальо.

В Плезире, как ни странно, их как будто ждали. Расторопный паренек из посконского посольства проводил всю компанию в гостиницу, где дону Кабальо отвели роскошное стойло (василиска он захватил с собой и спрятал в сено), а братьям и принцессе — комнаты.

На все расспросы паренек отвечал:

— Распоряжение было… За все уплочено…

А больше ничего не отвечал.

Мало того: осматривая свои покои, Тихон и Терентий обнаружили под подушками свои мечи — те самые, что были отняты легкомысленно освобожденными злодеями.

— Вот видишь, братец, какие люди миленькие: их совесть замучила, они и вернули наше добро! А ты еще в людей не верил! — укоризненно сказал Тихон.

— Если их кто и замучил, то палач, — сурово сказал Терентий. — Стыдно-то как перед батей! Оружие потеряли! Ладно, хоть нас тут никто не знает… Но как наши мечи вперед нас поспели?

Тут в комнату братьев залетела, не постучав, принцесса Изора:

— Мальчики, я здесь с одним графом познакомилась — обалдеть! Правда, он уже в годах… Только вы не думайте, я не такая, я верная! Я его за нос повожу, пусть потратится на женщину — не стану же я разорять вас, бедных студентов!

Что правда, то правда. Студенты Академии, невзирая на имущественное положение, были бедные во всех смыслах.

Фрейлина Чумазея приврала: плезирские студенты, в отличие от золотой местной молодежи, вовсе не одевались по моде. Им предписана была единообразная форма одежды: простая рубаха, штаны в обтяжку с гульфиком (Изора немало посмеялась, обучая братьев обращению с этим нехитрым устройством), широкий плащ-накидка (под которым хорошо было прятать украденные продукты, до поросенка включительно), на ногах — деревянные башмаки.