Жизнь, прожитая не зря - Игорь Бойков

Парни гоготали долго, смакуя рассказ.

Лебедев встал и расстроено пошёл прочь. Догрызать семечки не хотелось. Он бросил их сновавшим возле лавки голубям. Капитан чувствовал себя оплёванным.

«Русские же очкошники все», — фраза раскалённой иглой колола сердце. Гадостное словечко приобрело ещё более гнусный оттенок. «Очкошники» — в смысле трусы.

Стыд, унижение, горечь жгли до жаркой испарины, почти до слёз. В душе крепла такая злость, что на мгновение ему захотелось вернуться, схватить молодого бычка, рассказавшего про дружков-вымогателей, за ворот, врезать кулаком по нахальной и тупой роже, свалить на землю и бить, бить неистово, затаптывая берцами в асфальт.

Лебедев скрипнул зубами. Даже остановился, всерьёз раздумывая, не вернуться ли назад. Но разум подсказывал обратное: парней четверо, и бить смачно и жестоко, с гиком и гоготом будут как раз его. И это он будет лежать на асфальте растоптанным и неживым месивом, в растекающейся луже крови.

Ярость сделалась бессильной, немой. За последние годы это чувство сроднилось с капитаном, стало частью его. И с того давнего августовского вечера на Дворцовой площади, когда он бросил бутылку в патлатого певца, лишь росло и крепло. Давило каменной плитой всё сильнее день ото дня, пригибая ниже и ниже, к самой земле. И внезапно он поймал себя на мысли, что сейчас уже не смог бы вот так швырнуть чем попало в ненавистное лицо, как тогда, или отмудохать со злости первого встречного. Сама его душа сделалась безвольна и пуста, словно проткнутый, обмякший воздушный шарик.

Лебедев с ругательством пнул ногой подвернувшуюся урну. Она упала с громким стуком на асфальт и покатилась по нему, вываливая наружу содержимое: пустые бутылки, бумажки, огрызки яблок, шелуху семечек. Капитан раскидал ногами по аллее мусор, поддавая бутылки с такой силой, что те, налетая на бордюр, разбивались вдребезги.

— На, сука! На! — выкрикивал он, радостно вслушиваясь в звон бьющегося стекла.

Когда капитан, наконец, вышел из парка, уже темнело. Зимние сумерки были густые, свинцовые.

Он направился к улице, чтобы поймать маршрутку и ехать обратно в часть. Встал у обочины, вытянул руку. «РАФик» остановился почти тот час. Лебедев уже открыл дверцу, чтобы забраться в салон, но тут же вспомнил, что у него нет денег. Сердито захлопнул её, развернулся спиной и быстро пошёл в обратную сторону, не оглядываясь. Толстый небритый водитель сначала удивлённо проводил его взглядом, потом выругался и уехал.

Капитан прошёл всю улицу до конца, миновал площадь. На ней, с обеих сторон от главного правительственного здания, стояло по БТРу. Их пригоняли сюда каждый вечер, как только начинало смеркаться, и они охраняли площадь до утра. Бойцы, положив автоматы на колени, курили на броне, безразлично глядя на редких прохожих.

Лебедев почувствовал, что здорово устал за день. Хотелось забраться в свою каморку, завалиться на койку и, глядя в потолок, вытянуться во весь рост. Ещё очень хотелось есть. Семечки здорово раздразнили аппетит.

Однако идти было далеко, и капитан шагал упрямо, почти не глядя по сторонам. Улица, по которой он шёл, была узкой и безлюдной. Иногда мимо на большой скорости проносились машины. Одна пролетела совсем близко от обочины, обдав его ветерком. Через спущенное до половины стекло заднего сидения из черноты салона слышалась громкая вульгарная музыка, пьяный женский смех.

Машина, визгливо царапая шинами асфальт, резко развернулась на повороте и юркнула в узкий, немощёный проулок.

Дальше капитан шёл в тишине. Даже прохожие не попадались. Стемнело. Большинство фонарей не работало, поэтому тротуар лежал в глубокой тени. Лебедев зацепился ногой о вылезший сквозь асфальт безобразным горбом тополиный корень. Споткнулся и едва не упал, шапка слетела с головы. Выругался, поднял её и, посмотрев вверх, туда, где зиял выбитый глаз уличного фонаря, выругался вторично.

Он пошёл дальше. Но что-то вокруг было не так. Чёрная, пустая улица казалась диковатой, странной. Что-то произошло. Где-то близко, совсем рядом. Что именно — он не знал. Но это «что-то» — бесформенное и неясное — порхало вокруг, едва прикасаясь кончиками липких крыльев. Сделалось тревожно, неуютно. Капитан остановился и прислушался.

Совсем тихо. Даже не слышно машин. Это казалось странным — в Городе Ветров чуть ли не круглые сутки повсюду снуют машины.

Лебедев вдруг нащупал в кармане случайно сохранившееся там подсолнечное семя. Бережно вытащил наружу, старательно сковырнул ногтями кожуру и сунул в рот, ощущая горьковатый привкус.

У него за спиной раздался шум. Мимо, как раз в ту сторону, куда он шёл, снова пронеслась машина — милицейский УАЗ. Следом за ним второй. Спереди, из темноты раздался вой сирены и отдалённые крики. Слов капитан не разобрал, но прибавил шагу. Через несколько минут его обогнал БТР, ехавший, очевидно, с площади. Его броня была пуста. Видимо, бойцы сидели внутри.

«Если бы ментов обстреляли или машину им подорвали, я бы услышал. Может, боевиков где-нибудь в доме обложили и теперь блокируют весь район?», — подумал Лебедев. Впереди, уже ближе, снова раздались крики, к которым примешивался треск рации. Капитан различал бестолковые, нервные команды и матерную, с резким акцентом, брань. Посреди улицы обозначился тёмным силуэтом корпус БТРа. Рядом, отбрасывая синие блики крутящихся мигалок, виднелись УАЗы с распахнутыми настежь дверцами. Вокруг них возбуждённо суетились люди.

Лебедев бросился туда почти бегом. Но дорогу ему внезапно преградил рослый усатый омоновец.

— Куда? Сюда нельзя.

— Капитан Лебедев, — он назвал свою часть и полез за пазуху, доставая удостоверение. — Вот мои документы.

Омоновец бегло взглянул на них, но разобрать что-либо в темноте было невозможно, и он вернул «корочку» капитану. На его погонах тускло виднелись две едва различимые звёздочки. «Прапорщик», — понял Лебедев.

— Туда нельзя. Видите, там, у дороги, где мусор лежит, — омоновец повернулся назад и показал пальцем куда-то в темноту, где угадывались копошащиеся фигурки людей. — Фугас заложен. Там сейчас кинологи работают.

— Кинологи? Давно обнаружили?

— Минут двадцать назад.

— Значит, фугас в мусоре спрятан?

— По ходу, да. Но я не сапёр.

Лебедев задумчиво посмотрел вперёд. Менты бестолково сновали вокруг, пытаясь выставить оцепление. То тут-то там мрак прорезали лучи фонарей, шаря по асфальту дороги, бордюрам и стенам окрестных домов. Всем командовал массивный полковник в коротком, едва сходящемся на объёмистом животе бушлате. Он метался взад и вперёд и орал матом на подчинённых, забавно размахивая толстыми руками. К оцеплению со всех сторон начинали стягиваться зеваки.

— Э, отойдите отсюда! Отойдите, говорю! — нервно кричал им омоновский прапорщик, — Здесь фугас. Не дай Аллах, взорвётся.

Из ближайших домов, подгоняемые милицией, выбегали возбуждённо галдящие люди. Их прогоняли подальше от улицы, в мрачную глубь дворов.

Из темноты вынырнул высокий худощавый тип в сером камуфляже. Подойдя к полковнику, начал что-то быстро тараторить, разводя руками. Тот слушал молча, наклонив по-бычьи голову, сидящую на толстой и короткой шее. Лебедев уловил отдельные фразы:

— …незнакомый тип устройства…… темно…, — бормотал тип.

Полковник мощным, грудным голосом с резким акцентом рявкал в ответ что-то злое, отрывистое.

— Слушай, прапорщик, дай я посмотрю. Я сапёр, — сказал вдруг Лебедев. Радостное, гибельное возбуждение возникло в нём внезапно, вспыхнуло, будто пламя зажигалки.

— На что посмотришь? — оглянулся тот на капитана, держа в руках трещащую рацию.

— На фугас. Я их не раз обезвреживал. Я же говорю, что я сапёр, — повторил он настойчиво, упрямо.

Омоновец подошёл к нему вплотную.

— Капитан, во-первых, мы не имеем права вас задействовать, — ответил он после небольшой паузы, тщательно выговаривая каждое слово. — Вы — военный, вас сюда не привлекали. С такими вещами должна разбираться милиция. В крайнем случае, ФСБ. Я даже внутрь оцепления вас не имею права пускать.

— Слушай, прапорщик, — бросил Лебедев. — Я же тебе говорю, что сам сапёр. Тем более, я слышал только что: ваши люди не знают, как этот заряд обезвредить. Кроме того, мне в часть давно пора — и так опаздываю, а вы ещё дорогу перекрыли.

— Вы что, только из-за этого взорваться хотите? — изумлённо спросил омоновец, отступая на шаг назад и внимательно вглядываясь в лицо капитана.

— Я же говорю: я все типы фугасов знаю. Сейчас быстренько сниму его и дело с концом.

Лебедев был раздражён. Он понимал, что несёт полную ерунду, но от того упрямое желание делать всё наперекор, вопреки здравому смыслу только росло. Злость, клокотавшая в нём весь день, сконцентрировалась на куче мусора, скрывавшей фугас. И он упрямо, со злинкой в голосе повторял одно и то же: