Русская война: дилемма Кутузова-Сталина - Лев Исаков

Можно сказать, что он «стал в строй», не спеша и не отставая, вслед за Суворовым, Репниным, Каменским-старшим, Гудовичем, перед… И вот что любопытно, прямо за ним нет никого кроме Платова, кто прогремел бы звонко, вселенски, хотя бы в рамках 1812 года – …если общепринято умолчать о нечаянно взлетевшей и обречённо рассыпавшейся звезде, мальчике-полководце Валериане Зубове, боготворившего Суворова и выделяемого им; блестяще начатая которым Ирано-Индийская кампания подвигала уже грани и всемирно-исторического. – Платова, бывшего Младшим по Чину участником Измаильского Военного Совета, в то время как он, Кутузов, сидел среди Старших: и на протяжении полутора десятков лет никого! Багратион, Дохтуров, Тормасов, Милорадович, Ермолов – это племянники при взрослых дядях, поручики и штабс-капитаны при нём, генерал-поручике!

Какая это тяжкая доля быть замыкающим эпохи, последним среди равных: шёл век Орловых, Румянцева, Потемкина, Суворова – кому, как не им было его вершить. Все более охлаждающийся разум убеждал и убедил: пока Потемкин обращает пустыни в цветущие провинции – долг ему повиноваться; пока жив Суворов, нет более острого Глазомера в тактике, более Крепкой хватки во владении войсками, которые следует только перенимать. И в спокойно-безнадежном сознании справедливости происходящего поднимался он по ступеням чинов к своему часу. Служил истово, на полный объем сил, в скрытом нарастании утверждавшегося таланта, проявляемого там, где позволяют старшие начальники, т. е. в пределах установленной ими данности, все менее в неё укладываясь, перерастая, делаясь в рамках полагаемых другими задач оригинально-собственным. Он все менее мог быть сведен к кому-либо из лиц, под началом которых служил, все более уходил за рамки сопоставимости, становился субординированно-независимым, отстраненно– Кутузовым и с некоторым удивлением его начальники начинали это замечать, а начальство не склонно удивляться… Его все более ценят, но растет ли от этого близость? Суворов называл его своей правой рукой под Измаилом, но в Италию почему-то не взял, предпочел заместителем «простосколоченного» Дерфельдена… Что было несомненной и грубой ошибкой, сразу ставившей под вопрос успех кампании: коалиция союзников с различными интересами, которые надо согласовать И СОГЛАСОВЫВАТЬ, ведёт уже не войну-политику, а политику-войну, и военно-дипломатическое дарование участника становится особо значимым фактором, которым собственно и обращаются потенциальные совокупные силы в реальный боевой лом – присутствие «политика» Кутузова в этих условиях становилось особенно ценным, так как сам Суворов, замечательно проницательный как политический мыслитель, дипломатическими способностями не обладал; кстати, зная о этом, как и об особом даровании Кутузова в этой сфере, но… – Ндрав! Ндрав! – …не мог перебороть себя в сознании, что его действия Командующего будут более обусловлены не его волей солдата, а той степенью свободы, которую выговорит для него вальяжный сибарит у Венского Кабинета…

Эта самобытность Кутузова замечается внимательными наблюдателями ещё до его главных дел и например Павел 1-й уже совершенно не усматривал в нем ничего ненавистно-потемкинского или подозрительно-суворовского, оценивал в единственности собственно Кутузова, чем будил вероятно, ответную симпатию…

Если справедливо мнение, что великие люди складываются в постижении– преодолении других великих людей, то для Кутузова такими подвигающими испытаниями стали отношения с А.В. Суворовым и Г.А. Потемкиным, первый оттачивал и полировал его тактическое чувство по меркам своего несравненного клинка, утверждал словом и делом в раскрывающемся осознании службы-судьбы, другой понуждал смотреть на войну как средство политики. С 80-х годов он все менее мог быть сведен к кругу их сотрудников; заметно даже, что он всё чаще начинает уклоняться от подавляющего влияния какого-либо одного из этих лиц «перелётами» к другому, охраняясь от Суворовской завороженности «боем» в проясняющих высях потемкинской «политики», и встряхивая ее обманчивое самодовление в ощетинившихся штыками каре, являющих, кто тут в действительности «всё возьмет». Можно сказать, что он нашёл наилучший способ преодоления влияния одного великого человека посредством другого, при сохранении возможно приятных с ними отношений и обеспечил самым покойным образом свою суверенность.

В конце этого «теневого» периода он становится уже настолько независим и от Потемкина и от Суворова, что ему нет иного места на военном театре кроме как заместителем у Н.Репнина, конфликтующе-самостоятельного в отношениях и с Юпитером Таврическим, и с Марсом Измаильским. Вместе с ним в осознании долга совершает он действие, прямо им противопоставленное, табуированное Мачинское сражение, запрещённое Потёмкиным по кулуарно-политическим и ненавистное Суворову по честолюбиво-личным соображениям; столь важное для России и неприятное им обоим как выводившее Репнина на равное с ними положение: в рамках войны в целом Мачин «весил» больше, чем «потёмкинский» Очаков и «суворовский» Измаил – он дал мир, те ничего… Но в то же время – в отличие от Репнина, полагающего в Потёмкине сплошную интригу, а в Суворове одно везение – он и «постигает» и «преодолевает», «всеяден» и дружелюбен как настоящий Миша-медведь, уже унюхавший запах своего леса.

Будучи пользователем суворовской тактики, он так и не стал чистым «драчуном», а охватывая представлением пространство политики, всегда помнил её реальный инструмент Силу. Прибывая с поля боя в пристойные залы мирных конференций он видел, как падает или возвышается цена пролитой крови, как теряет или обретает она значение для страны, как растворяется война в статьях трактатов или прорастает из них новой небывалой ненавистью. Негромкий но всё более внимательно слушаемый голос разума убеждал, что война не бой, штурм, осада – это её эпизоды, иные из которых можно и удалить – её завершающий итог. Сама жизнь учила: узко, лично, карьерно;

* за русско-турецкую войну 1768-74 гг. при участии во всех крупнейших сражениях(Рябая Могила, Ларга, Кагул, Попешти…)

– майор,

– подполковник,

за реализацию итогов войны средствами политики

– полковник,

– бригадир,

– генерал-майор,

* за участие во всех событиях русско-турецкой войны 1787–1791 годов до лета 1791 года, а там были и Очаков, и Измаил, и первая собственная победа при Бабадаге;

– генерал-поручик,

за единственный Мачин, заставивший турок просить мира

– Георгий 2 класса, переход в разряд ведущих военных деятелей империи, в затылок Суворову. Если бы Екатерина 2 не была холодна к Н. Репнину за связь с Павлом, тот справедливо получил бы фельдмаршальство, как завершивший войну, а его заместитель М. Кутузов стал генерал-аншефом, т. е. сравнялся в чинах с А. Суворовым. При полном одобрении страны, что вас так бесило, Александр Васильевич!

Вот момент, с которого он пойдет уже сам, в отличие от отца Иллариона Матвеевича, шедшего всю жизнь по стопам за своим начальником И. Люберасом и ставшего самостоятельным только перед отставкой – на безделье. Отныне кроме как полномочного командования ему, генерал– поручику, единственному в армии кавалеру всех первых трех степеней ордена Св. Георгия и Мачинскому Герою, дать просто неприлично. Это все чувствуют – А понял ли кто, что вежливо, мягко, пристойно вышла в жизнь империи новая большая величина?

Ещё одно обретение – жена Екатерина Ильинична Бибикова, умница, хорошей семьи, безусловно, безоглядно предана; и несчастна только по единственному подозрению, что такова какая есть достойна ли быть ему парой? В отличие от большинства современных ему российских полководцев семейная жизнь которых была безотрадна: Румянцев жил отдельно от жены, семьи Суворова, Багратиона, Воронцова развалились, личная жизнь Каменского-старшего была скверной, Каменского-младшего трагичной, Потёмкин, Ермолов, Милорадович предпочли жить бессемейными – Михаил Илларионович всегда имел «место куда прийти», обожаемый и ласкаемый там женой и 5-ю своими девчонками, составившими ему настоящий культ, которому радостно предавались и все его зятья, и тем более нарастающие в числе внуки.

Уже в ранние годы чем-то он привлекал обостренное внимание, задерживал на себе зоркий недюжинный взгляд. Екатерина II особо ценившая подобранную ненавязчивую силу, пеняла ему, молодому полковнику, за слишком горячую езду и взяла слово ездить только на хорошо выезженных лошадях

– Берегите себя, полковник, вы предназначены для высшего…

Фридрих 2 удостоил долгими доверительными разговорами…

Жермен де Сталь находила совершенно обворожительным гением, в отношении которого Наполеон только плут…

Павел 1, по смерти Суворова, Румянцева, Репнина, разложению Каменского– старшего, старости Салтыкова и Эльмпта выдвинул на первые места в военной иерархии, сверх того провозгласив великим полководцем своего царствования /правда, вкупе с Паленом – что отчасти простительно Полуумному/.