Тайное местечко - Виктория Викторовна Балашова

открытые глаза и этого ему было достаточно. Ей было тепло и покойно. Что-то духовно близкое ласкало её душу и обволакивало тело, и это тоже несло успокоение. Она словно лежала в гамаке, что иногда покачивался вместе с ней, и в том она чувствовала защиту и покой. Это длилось какое-то очень длительное время. Ей просто было хорошо. Мысли уплывали, витая где-то на расстоянии от неё, словно она была в неком защитном коконе от них. Может она парила сейчас в той вышине вместе с той белой красивой птицей?

Через время такого покоя, она с удивлением, мимолётным таким, короче мгновения, услышала свой голос, суть которого до неё не так же не дошёл:

— Пить.

И тут же что-то вокруг стало быстротечно меняться, так быстротечно, что она даже не пыталась это ухватить и понять. Просто однажды кто-то, приподнял чуть её голову и поднёс к губам что-то прохладное. И тут же инстинктивно она стала пить эту живительную влагу. И это было очень удивительное открытие! Оказывается, у неё теперь есть что-то внутри, и теперь она это что-то чувствовала. Это было так прекрасно, свежо и прохладно. Но и эта мысль, что взбудоражила и всколыхнула её, ушла. И снова её голову положили и оставили её в покое. Человек снова сел рядом. Он иногда что-то произносил. Были звуки, его рот открывался. Но девушке это было не важно. А потом случилось что-то странное. Она сама не очень поняла, что, но вдруг рядом появился некто, он был огромный, он заполонил собой всё, он не трогал девушку, не тряс её, не хлестал по щекам, но это было и не нужно, для того, чтобы почувствовать его вторжение в её уютный мирок пустоты. В отличии от того, который сидел у стены, и которого было деликатно мало, что он забывался почти моментально растворяясь в мире пустоты, этот, что появился, будоражил одним своим появлением. И вскоре появились новые звуки. Были они громкими, громче и резче, чем были вокруг неё раньше.

«Хорошо, что не стал трясти».

Всплыло какое-то далёкое и непонятное воспоминание. Голос, что прозвучал, стал настолько раздражать, что звуки его стали пробиваться в мозг, и тут Олесю включили. До мозга дошла весёлая фраза Лексы, и она настолько не вязалась с теми её личными переживаниями и воспоминаниями, что пробудил в ней этот мерзкий голос. И так резко это срезанировало со всем, живущим в ней, что окончательно привело её в чувство. Она уже и забыла, как винила во всём произошедшем себя. В том, что её Остапка погиб, в его такой глупой смерти виноват именно он! И он смеет веселиться и спрашивать её, чего это она тут отдыхает лежит одна?

Откуда взялись силы объяснил бы наверное рефлексолог, жаль такие специалисты появятся в этом Мире ещё очень не скоро. Лекса, словно по оголённым проводом, прошёлся одним своим появлением по Олесе. Вскочив, она продолжила ту же разборку, которая предшествовала гибели Остапа. Даже не видя лица обидчика за его привычной туманной дымкой под капюшоном, Олеся накинулась на Лексу с обвинениями:

— Ты, черствая, безжалостная скотина, жестокосердечный урод в вечной накидке прячущий свою облезлую морду, не можешь даже проявить простого уважения к Остапу, что по сути своей выполнил твою, Лекса и твоей шайки, таких же серых уродов, работу! В то время, как вы, волки позорные, ничего не успели, а он, Остап, такой прекрасный человек, рисковал жизнью. И теперь он там, едва попав в ваш жестокий, мерзкий Мир, что не умеет даже быть благодарными к памяти его поступка!

Лекса смеяться перестал моментально, выпады и движения девушки были неимоверно опасны, в первую очередь, для неё же самой. А он просто старался её утихомирить, слова её до него доходили плохо, но суть их он стал понимать, а вот, что при этом сделать, чтобы не покалечить Олесю, и как её урезонить он не понимал. Да, жил он на свете очень долго, опыта было много, и нападали на него часто, но чтобы в один день, один человек, да к тому же девушка, и при том причинить ей боль он не хотел. Она ему для этого была слишком симпатична. И как быть? Руки её лезли к нему, в желании вцепиться именно в лицо под капюшоном, А трогать её нельзя, или это причинит ей страшную боль, или даже убьёт. Стараясь избегать этого, он и махал руками, отбивая её руки теми местами, где была ткань плаща или рубахи. Перчатки он не взял, не планировал с кем-то махаться. А чтобы кто-то в своём уме полез на него, ему и в голову прийти не могло. Олеся же неистовствовала, у неё явно была истерика, и здравого смысла она не слышала, она вообще ничего не слышала. Народ, что был вокруг, разбежался, но остался Трофим, что то ли был слаб, то ли считал себя обязанным быть с Олесей, но он стал предпринимать попытки урезонить девушку, кричал ей об опасности, но та продолжала биться в истерике и с Лексой. Помогла смекалка Трофима, он увидел ведро с водой, и сообразил, что им можно охолонуть истерику глупой девчонки. Зайти он постарался за спину Лексы, предупредив его о своих действиях, чтобы не попасться под горячую руку впоследствии и к нему. Улучив момент, когда Олесю было хорошо видно, он плеснул ей в лицо ведро воды.

Истерика сразу на этом и захлебнулась, девушке перехватило дыхание, но тут Лекса не допустил промашку и просто притянул её руки к телу ремнём, что ему подал подоспевший собрат, что протянул Лексе и перчатки. Затянул ремнём девушку Лекса максимально аккуратно, по-прежнему не желая причинять ей боль. А она к этому времени пришла в себя и смогла даже отфыркалась от воды. Стояла Олеся посреди той же площади мокрой курицей, но теперь здесь не было ни Князя, ни толпы, не было теперь уже и Остапа. И не будет никогда. Она глянула на Лексу. Как же мешала его эта дымка, так не хватало привычного понятного выражения лица, чтобы понять, что ему сейчас стыдно или больно. Трофим стоял чуть поодаль, боясь попадаться на глаза Олесе, вот у того было очень много на лице раскаяния, но это не помешало ему приготовить новое ведро с водой. Собрат Лексы чуть отошёл, не вмешиваясь в дела Старшака, ведь Лекса так и оставался Старшим по городу, до решения Князя.

Леся больше не хотела говорить с Лексой. Она всё ему