Медальон льва и солнца - Екатерина Лесина

– Человек их пил, – перебила Марта, – и у него начинались головные боли.

– Не обязательно. На всех действие оказывалось разное, как правило, просто ухудшалось самочувствие, причем чем дальше, тем больше. Кстати, препараты и вправду на травах, в составе пока разбираются, но уже можно сказать об одном любопытном моментике… короче, не сразу они действовали, дозы-то махонькие, зато постепенно накапливаются, и даже если перестанешь пить, все равно действуют. Вот. В общем, дело не только в них… кто-то из банды – Викентий Павлович и Валентина Степановна, конечно, ссылаются на Людмилу Калягину, а та уже ничего сказать не может – оказался потрясающим химиком… или нашел подход к химику? Думаю, скорее второе, где-то наткнулась на идейку и приспособила, что называется. В общем, в некоторых домиках мебель проходила специальную обработку – вещество вроде полироли, фактически без запаха и в жидком состоянии безопасное. А вот пары его воздействовали на организм, но тоже не сразу, а постепенно. За неделю-две проживания человек получал достаточную дозу, чтобы в ближайшие несколько месяцев отправиться на тот свет, – Венька облизнул губы, наверное, устал говорить. А Семен сидеть устал, слушать все это. Фиг с два удастся доказать, что имел место преступный замысел, на суде Валентина Степановна точно от слов своих открестится – не дура же, понимает, чем такое признание грозит, а адвокат, если более-менее толковый, мигом переведет дело, что не знала госпожа директриса о том, что полироль, которой мебель чистили, вредна. И с таблетками тоже неувязочка, ну да, доктор рекомендовал, так из лучших же побуждений, а в экспертизе черным по белому написано – не яд. И, следовательно, все, о чем Венька распинается, – сказки и домыслы следствия, а из реального у них только два явных криминальных трупа. Прочее же… Даже если удастся раскопать, кто из бывших клиентов вдруг помер, то доказать, что в смерти виноват пансионат, точно не выйдет.

И знает это Венька, и обидно ему, и потому позвал этих двоих, и красуется, пытается себя героем показать. Ну и на здоровье, Семену не жалко, у Семена другие заботы – переезжать к Маринке в Москву или нет?

– И, значит, с одной стороны, человек сам принимал отраву, с другой – дышал ею и в результате болел. Сначала впадал в депрессию, даже в клинику ходить переставал, что было только на руку – кому нужна статистика о высокой смертности пациентов. Депрессия часто усугублялась алкоголем, и в результате – смерть после долгой болезни… Действовала схема безотказно, работали господа несколько лет. Вообще им повезло, точнее, не в везении даже дело, а в том, что Людочка умела находить клиентов так, чтоб в окружении не было желающих разобраться, отчего это вдруг любимая бабушка-дедушка-тетя-супруга заболели. Порой работали без заказа, а в счет платы брали освободившуюся квартиру. Нет, рано или поздно они бы все равно привлекли внимание, Людочка это знала и изначально не планировала заниматься своим бизнесом долго. Я так думаю, – уточнил Венька.

Планировала или не планировала, кто ж теперь разберет? Нету больше Калягиной, Рещина все еще в больнице, доктор под подпиской – смоется, как пить дать, а сделать-то ничего нельзя. Недостаточно оснований.

Тошно. Может, права Маринка? Бросить все к чертовой матери?

Марта вздыхает, Жуков хмурится, неглупые люди, сами все поняли. Каково им? Их едва-едва не убили, а выходит, что доказать, что и в самом деле убийство планировалось, – никак. Да, Людмила Калягина была умной. Стервой, беспринципной, но умной, хитро все придумала.

Венька, вытерев платком взопревший лоб, продолжил (говорил он чуть тише и как бы устало):

– Но выйти из игры хотела не только Калягина. Валентина Степановна прекрасно понимала ненадежность положения, очень переживала за дочь, но сделать ничего не могла, пока… пока не представился удобный случай. Но тут рассказывать не мне, точнее, если не я расскажу, то оно нагляднее будет. Только подождать придется, пару минут всего…

Жуков кивнул, Марта вымученно улыбнулась. Охотно или нет, но они были готовы ждать.

Марта

Кабинет крохотный и душный. Расположен в полуподвале, узкое, длинное окно выходит на черный асфальт, разогретый, раскаленный солнцем до полужидкого состояния. На асфальте белый комок бумаги и прилипший к битуму полиэтиленовый пакетик. Чуть дальше – выкрашенный желтым бордюр, пыльная трава и редкие вялые маргаритки. Из окна тянет бензином, копотью и едкой городской пылью, пробираясь в кабинет, запах мешается с прочими – туалетной воды, освежителя воздуха, табака и лимонной кожуры, сваленной горкой под горшком, из которого торчит печальный фикус.

Дышать в кабинете нечем. Но я дышу, и даже недовольства нет, сама ведь пришла, один звонок – не будете ли так любезны? – притворно-старомодная вежливость, за которой виделась насмешка, и собственный ответ – конечно, приду. Мне ведь интересно. И даже не столько узнать, что же за место такое – «Колдовские сны», сколько увидеть Жукова.

Увидела.

Поздоровалась, и он кивнул в ответ. Улыбнулся. Поднялся, уступая место у окна, того самого, откуда виден кусок асфальта и чертовы увядающие в безводье маргаритки.

Жуков изменился. Деловой костюм, рубашка, галстук… как в панцире, право слово. И физиономия его непрошибаемая – тоже панцирь, и улыбочка эта, в которой ни грамма искренности, полированная, лакированная, глянцевая, как обложка журнала. Ненавижу.

Стыдно. Я ведь сбежала от него утром, на рассвете. Избитый прием надоевшей мелодрамы – героиня с чемоданом гордо уходит, не оставив ни телефона, ни адреса, и потом, страдая, пинает себя за ту внезапную трусость и лицемерно твердит, что так будет лучше для всех.

У меня был номер его телефона, но я не звонила. И адрес могла бы найти, при желании, но не искала. А Шубин позвонил, предложил приехать – и помчалась. В мелодрамах героиня, несмотря на все совершенные глупости, в финале обязательно обретает счастье. А чем я хуже?

Ничем, но вот сижу у окна, гляжу на асфальт, пакет, желтый бордюр и маргаритки. Слушаю, делаю вид, что интересно.

Местами, конечно, и вправду интересно, но я ведь уже знаю все, или почти все, а подробности в данном случае несущественны. Уйти? Вениамин Леонардович обидится, он ведь готовил это представление с откровениями.

Пауза тем временем затягивалась, Шубин нервно поглядывал то на часы, то на дверь, видимо, человек, которому надлежало явиться, задерживался, и это обстоятельство весьма нервировало Вениамина Леонардовича. Наконец раздался вежливый стук, дверь распахнулась, Шубин, подскочив, громко провозгласил:

– Знакомьтесь. Кирилл Геннадьевич, полномочный представитель юридической фирмы «Беннингс, Золингейт и Долмачев».

В кабинет вошел молодой человек. Был он высок, строен, не по годам серьезен, причем большая часть этой серьезности приходилась на солидных размеров кейс и круглые очки в толстой роговой оправе. Готова поспорить, что стекла в них простые и со зрением у Кирилла Геннадьевича все в порядке.

– Кирилл Геннадьевич занимается делом весьма важным и ответственным. Будьте добры, присаживайтесь, расскажите господам… – Шубин вдруг смутился и замолчал.

– Фирма «Беннингс, Золингейт и Долмачев», основанная в тысяча семьсот девяносто третьем году, имеет великолепную репутацию надежной и… – начал Кирилл Геннадьевич. Говорил он чисто, акцент едва заметен, и вместе с тем невыразительно: с первых же слов хотелось зевать.

Жуков и зевнул, широко, во всю пасть, потом отряхнулся и громко попросил:

– Парень, а если покороче? Все уже въехали, насколько вы круты.

– Прошу прощения, – Кирилл Геннадьевич кое-как примостил кейс на краю стола. – Наша фирма предоставляет разного рода услуги, в данном же конкретном случае мы исполняем волю покойного господина Бартье, который…

Шубин не дал ему договорить:

– Который завещал все свое состояние некой женщине по фамилии Калягина, проживавшей в конце шестидесятых в небольшой подмосковной деревеньке. Либо же ее потомкам или иным родственникам.

– Именно так. К сожалению, удалось выяснить, что госпожа Калягина умерла практически сразу по возвращении господина Бартье на родину. А поиски ее дочери отняли много времени.

– А когда нашли, выяснили, что она тоже умерла. Зато есть Людмила Калягина, дочь Берты и внучка и наследница господина Бартье. А у той – сестра, Дарья Омельская, и двоюродная тетка – Валентина Рещина, до замужества Калягина, а у той – горячо любимая дочь Танечка.

– Да, – снова подтвердил Кирилл Геннадьевич, медленно наливаясь багрянцем. По-моему, он не привык, чтобы его перебивали. Шубин же, увлеченный рассказом, не замечал раздражения.

– Таким образом, имеем вот что: Рещина узнает о наследстве, причитающемся Людмиле от деда. Наследстве, полагаю, весьма приличном?

– Мы не имеем права разглашать информацию подобного рода…