Владигор. Римская дорога - Николай Князев

Плавт, бормоча что-то себе под нос, выплеснул воду прямо с балкона и, судя по возмущенным воплям снизу, на голову какому-то невезучему прохожему. Но этот факт ничуть не смутил старика Плавта.

— Вергилий! — обратился хозяин к виночерпию. — Подай гостям вина, пока этот лодырь бегает за водой!

Виночерпий уже собирался исполнить приказ хозяина, но Квинт его остановил.

— Погоди, это же новый кувшин! А ну-ка плесни мне, да и сам не забудь попробовать… — Квинт отхлебнул из своей синей стеклянной чаши и остался доволен. — Я сам когда-то был виночерпием и знаю все уловки этих мерзавцев. Чтобы самому урвать чашу фалернского вина, они льют побольше воды или добавляют уксусу. Я с одного глотка могу определить, в самый раз разбавлено вино водою или нет… Вот это в самый раз…

— Э, что уксус! — вступил в разговор сосед хозяина, пожилой мужчина в парике и просторной тунике из белого далматинского шелка, называемую далматиком, — в таких обычно щеголяли изнеженные юнцы, стараясь подчеркнуть свой изысканный вкус. — Я тоже был виночерпием в богатом доме. Так мы разбавляли хозяйское вино уриной. И, представь, господам это нравилось. Они даже жаловались, что вино без урины кажется им недостаточно ядреным. — Вольноотпущенник в далматике захихикал.

Тут наконец вернулся Плавт с тазиком чистой воды, и Владигор после процедуры омовения смог занять место за столом. Третьим на ложе оказался римлянин в тоге, на которого Владигор сразу обратил внимание, это был человек лет сорока, с правильным, красивым лицом. Его черные волосы изрядно тронула седина, зато глаза были живые и блестящие, как у молодого человека. Тонкие пальцы, отправлявшие в рот кусочки жаркого, вряд ли были приучены к обращению с мечом или копьем, но, глядя на его руки, Владигор подумал, что не хотел бы встретиться с ним на поле боя, ибо в этом человеке чувствовалась скрытая сила.

Меж тем сосед обратился к нему совершенно непринужденно:

— Скорее всего, ты принял меня за какого-нибудь обедневшего и залезшего в долги гражданина, который не гнушается подобным обществом, лишь бы иметь возможность вкушать обильную пищу. Ты ошибся, если подумал так. С другой стороны, меня можно счесть за одного из тех развращенных богачей, которые переодеваются в простую одежду и в обществе самом низком рыщут по притонам, находя особое удовольствие в общении с «новыми людьми», разбогатевшими в одночасье. И если ты так подумал, то опять ошибся. Потому что я явился в этот дом с определенной целью. Я надеялся встретить здесь тебя, Архмонт Меций Гордиан, чтобы поговорить о вещах чрезвычайно важных. Я — ритор Гай Фурий Мизифей, у меня своя школа в Риме, и ты наверняка слышал мое имя.

Владигор не счел нужным сказать «нет».

— Ты хочешь давать мне уроки риторики, Мизифей?

— Тебе — с радостью. Я уверен, ты умеешь учиться.

Владигор улыбнулся, польщенный словами ритора.

— Так что же тебя интересует?

Мизифей не торопился отвечать. Знаком он подозвал раба и велел наполнить свою чашу. Владигор последовал его примеру. Тем временем слуги принесли блюда с жирной рыбой и пряными соусами.

— Эй, Вергилий! — заорал хозяин, призывая раба, который был обязан подносить чашу с водой для омовения рук во время пира.

Но раб убежал на кухню. Квинт огляделся и, приметив, что сосед его успел задремать и даже начал негромко похрапывать, отер жирные ладони о роскошный далматинский шелк.

— Нечего так наряжаться, — хитро подмигнув Владигору, хихикнул он. — Я люблю свинину пожирнее. Пища телесная должна быть обильной и тяжелой. А пища духовная — возвышенной и эфемерной. Надеюсь, гости заметили, сколь знаменательны имена, которыми я нарек своих рабов? — самодовольно выпятив губы, спросил Квинт.

— О да, исключительно поэтично! — кивнул Филимон. — Вергилий! Овидий! Плавт! Надеюсь, в вашем доме можно сыскать и Гомера?

— Продал месяц назад, — вздохнул хозяин. — Парень оказался чересчур прыткий — лапал всех баб в доме без разбору. Между прочим, настоящий грек. Торговец на невольничьем рынке клялся, что этот Гомер сложит в мою честь эпическую поэму не хуже «Энеиды». Я истратил кучу денег на пергамент для лоботряса, и что же вышло? Он намарал всего четыре или пять строчек… Где же они? Ах, вот… — Квинт извлек из-под своей туники клочок пергамента и прочел, страшно коверкая греческие слова:

— «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,Грозный, который Ахеянам тысячи бедствий создал:Многия души могучия славных героев низринулВ мрачный Аид и самих распростер их                                                в корысть плотояднымПтицам окрестным и псам…»[1]

Здорово, правда? Жаль только, что не написал больше, мерзавец… А то бы уже Сатурналии, мой любимый праздник, он встретил в шапочке вольноотпущенника…

Мизифей не смог сдержать усмешки.

— Чего ты смеешься? — пожал плечами Филимон. — Это же подлинный Гомер.

Чтобы не оскорбить Квинта, Мизифей сделал вид, что поперхнулся рыбьей костью и закашлялся.

Услужливый хозяин тут же заорал:

— Эй, Вергилий, где тебя носит?! Принеси-ка поскорее перьев! Да медный таз побольше. Доминусу Мизифею поблевать охота!

— Нет, нет. — Ритор замахал в воздухе рукой. — Я просто подавился. Рыба чересчур вкусна.

— Да, рыба отменная, — кивнул хозяин. — Наверняка питалась мертвецами с затонувших кораблей. Я давно приметил — самая жирная и вкусная рыба водится в тех местах, где произошло большое сражение и утонуло много моряков и солдат.

Двое рабов, оба со страшенными физиономиями, — ясно, что хозяин покупал их потому, что они были дешевы, — принялись осыпать пирующих пригоршнями фиалок и розовых лепестков. Делали они это так неуклюже, что фиалки сыпались в вино и рыбу в таком количестве, что нельзя было после этого ни есть, ни пить.

— Как у тебя с аппетитом, Архмонт? — спросил Филимон, морщась.

— Нормально. А что?

— Пожалуй, в другой раз я пообедаю в таверне, — буркнул Филимон.

— Итак, продолжим нашу беседу, Архмонт, — предложил Мизифей, осушив свою чашу. — Я могу называть тебя этим именем?

— Да, честно говоря, оно мне больше по душе, чем то, которое мне пожаловали за заслуги в Аквилее.

— Ты непочтительно отзываешься о милости Цезаря, — заметил Мизифей. — Теперь, конечно, не времена Максимина, но все равно не следует забывать о доносчиках.

— Не думаю, что Марк будет их слушать.

— Возможно, юному Гордиану это и неинтересно. Но другие сумеют истолковать твои слова как изменнические. Но поговорим о Гордиане. Насколько я знаю, этот юноша многим тебе обязан.