Низвержение Жар-птицы - Григорий Евгеньевич Ананьин

и мальчику, он прижал ее к своим губам и не отнимал, пока не опорожнил всю, так, что когда вернулся к своей свите, то еле мог держаться в седле.

Охрана Василия не посмела выпытывать ни о младенце, будто свалившемся с неба, ни о подростке, невесть куда исчезнувшем. Всадники продолжили путь в прежнем направлении; Василий не отрывал глаз от ребенка, которого держал на весу перед собою; время от времени он покачивал его и даже пытался что-то напевать, в чем не было никакой нужды, поскольку малыш крепко спал. Лошадь царевича теперь вели под уздцы сотник и еще один солдат, ехавшие по бокам. Двигались неспешно – лишь чуть быстрее, чем пахарь ладит борозду, и потому в течение двух часов привала не делали и не останавливали коней, пока шорох из кустарника не вынудил все же натянуть поводья. Остерегаясь нападения волков или разбойничьей засады, воины потянулись к пищалям. Однако, увидев впереди всего-навсего крестьянку, один из них рассмеялся, а другой крикнул:

– Не засти тропку, баба! Мы хоть ребята справные, а баловаться с вашим племенем в походе служба не велит!

Женщина была простоволосая и в подоткнутом платье; грязь забрызгала ее исцарапанные ноги до колен, а в глазах, устремленных на Василия, светилась радость. Запинаясь, она вымолвила:

– Слава Богу! Боярин…

– Не боярин, а царевич, – поправил сотник.

– Ох ты!.. Прости глупую… – Женщина заговорила торопливо, так, что Василий еле разбирал ее слова. – Сына моего, Митяйку, лихие люди из зыбки выкрали, а сказывают, и на лихих не похожи: суконные-де у них кафтаны, и не латаны. Я уж обыскалась, ноги искровянила. А ты его нашел!.. – Крестьянка поклонилась в ноги царевичу. – Отдай же мне его! Скоро пробудится, грудь станет просить.

Василий побелел и постарался закрыть от нее младенца.

– Поди прочь! – произнес он.

Женщина оторопела:

– Что же это, царевич? Почто он тебе?.. Или не веришь? Думаешь, ошиблась? Да какая ж мать не признает своего сына!.. Соседей моих поспрошай, они люди не лживые!.. А хочешь – пытай меня!

Поднявшись, она сделала шаг по направлению к лошади Василия. Отняв одну руку от ребенка, царевич выхватил из-за пояса сотника заряженный пистолет и выстрелил в грудь крестьянке.

Женщина замерла и, раскинув руки, рухнула на раскисшую от недавнего дождя землю.

Жеребец Василия шарахнулся от мертвого тела; он бы, наверное, понес, не будь сотник начеку и не останови он сразу же перепуганное животное. Несколько солдат спешились, желая если не похоронить труп, то хотя бы убрать его с дороги, но царевич раздраженно приказал двигаться дальше. Ребенок проснулся; испуганный громким хлопком и запахом дыма, он начал плакать, и Василию стоило немалых усилий успокоить его. Тем временем день потихоньку подходил к концу; надлежало позаботиться о ночлеге и как можно лучше обеспечить им царевича. Поэтому отряд свернул направо, к деревне, которую сотник углядел издали. Присмотрев избу побольше, Василий распорядился выгнать оттуда хозяев и занял ее вместе с ребенком; там же кстати нашлась колыбель и молоко для младенца, поскольку корову успели подоить. Охрана царевича разместилась неподалеку в палатках; двое солдат стали на часы у дверей избы. Сделав последний обход и распределив очередность караулов, сотник не обнаружил Тимофея Стешина, прежде спавшего вместе с простыми ратниками, о чем счел нужным уведомить Василия; склоненный над люлькой царевич будто бы его и не услышал. Он словно и вовсе не интересовался тем, что происходило за порогом скромной крестьянской горницы. Лишь когда в ней совсем стемнело – раньше, чем на улице, ибо затянутое пузырем окно выходило на восток – Василий приказал зажечь лучину, причем расположить ее так, чтобы пламя не било в глаза ребенку, но освещало его лицо. Местные жители – народ по преимуществу робкий – поначалу были взбудоражены визитом грозных гостей, но постепенно успокаивались, и деревня затихала; лишенные в эту ночь крова нашли приют у односельчан. Василию в неестественно малолюдной избе вдруг померещилось, что солдаты бежали, бросив его и младенца, и он шагнул к двери, чтобы удостовериться в обратном. Действительно, стража не только была на месте, но, казалось, активно препятствует кому-то проникнуть в дом, судя по шуму, долетавшему до царевича. Потом он стих, дверь распахнулась, и в избу шагнула Марфа, отпихнув одного из часовых, не решившегося применить по отношению к ней грубую силу.

– Где он? – с порога спросила она у мужа.

Невиданная ранее, почти обморочная слабость заставила Василия ухватиться за счастливо подвернувшийся под руку стул: царевич никак не ожидал, что жена его здесь отыщет. Он вспомнил, что обещал послать к ней гонца, как только будет решено дело с Федькой. Очевидно, Марфа в нетерпении предпочла двинуться со своей свитой навстречу нарочному, рассчитывая перехватить его на единственной дороге, ведущей от Собачьих скал к столице, но так и не преуспела в этом.

– Ты клялся, что вернешь мне сына! – напомнила Марфа, в упор глядя на Василия.

Царевич затрепетал.

– Вот! – произнес он, вытягивая палец к колыбели.

Марфа приблизилась к ней и, вытянувшись, посмотрела на ребенка, после чего развернулась, вся красная и в поту, как только что из парной.

– Это что? – в ярости спросила она.

Царевич не ответил.

– Да ты белены объелся или пьяный вусмерть, как твой братец? Я – мать! Думаешь, свое дитя от других не отличу? (Василий похолодел, вспомнив, как то же самое говорила несколько часов назад убитая им крестьянка). Где ты его откопал? Почему молчишь? Так вот ты мне что из путешествия приволок! Сейчас увидишь, как дорого я ценю такие подарочки!

Кинувшись к люльке, Марфа выхватила из нее младенца и высоко подняла его над головой. Тотчас же Василий бросился к жене, обхватил ее за шею, как прежде с ним самим когда-то делал Федька, и, не дожидаясь, пока царевна опомнится и окажет сопротивление, дернул: сила неожиданно вернулась к нему.

Раздался хруст; тело Марфы обмякло, осело, и она повалилась к ногам мужа, когда тот отпустил ее, чтобы подхватить падающего ребенка. Охрана, которая прибыла с ней, видела все это поверх плеч караульщиков, но не успела вмешаться. Забрать уже бездыханную царевну она также не попыталась и через пять минут покинула деревню, разнося по свету весть о новом преступлении Василия. Царевич ласково коснулся губами лба младенца и, не кладя его обратно в зыбку, шепнул:

– Спи! Тебя никто не посмеет обидеть!

Дверь в избу после страшной сцены так и осталась растворенной, и вскоре послышался отчетливый стук капель о ступени крыльца: дождь, возобновившийся еще до появления Марфы, теперь