Суть вещи - Алёна Алексина

каждый небрежный росчерк рояля придется заплатить грохотом аплодисментов. Невозможно. Да еще без таблеток. Лиза хорошо понимает, что сойдет с ума, оказавшись внутри этого шторма. Даже если допустить, что можно заткнуть уши, закрыть глаза и переждать, даже если забыть о том, что билет стоит немалых денег, которых у нее нет и взять неоткуда, остается главный вопрос: кто ее к нему подпустит? Он звезда, а она бездомная сумасшедшая в грязной одежде, неспособная двух слов связать с теми, другими, нормальными людьми.

Ей просто необходимо на что-то опереться, найти какой-то порядок в своей голове, и она мысленно выводит формулы теста множителей Лагранжа – трудно найти что-либо столь упорядоченное – и тут же видит пришпиленные к пробковой доске листочки, которые вдруг вздрагивают, будто подхваченные ветром, выстраиваются в шеренги и из разрозненных воинов становятся грозным войском, нумерованным списком, первый пункт которого – совсем не Ян. В конце концов, до концерта еще двое суток. Бабушка говорит: “Надо еще дожить”, и Лиза теперь понимает, что бабушка имеет в виду. Нужно как-то дожить.

Первые по списку – Коробейниковы. Лиза хорошо помнит адрес: улица Ленина, 15–21, хорошо помнит дом – один из немногих жилых в этой части улицы: уютная угловая четырехэтажка с замусоренными балкончиками, а в основании угла – мансардная надстройка с тремя квадратными окнами по каждому из фасадов. Лиза знает, что если сейчас направо по Островского, то минут через семь наступит улица Ленина, а еще через шесть – нужный дом. Как хорошо, что город такой маленький.

Нужно шагать. Лиза шагает, стараясь думать только о том, как избежать очередной ледяной лужи. Она гонит от себя мысли о раскисшей обуви, снова опустевшем желудке и тех фразах, которые придется произнести, чтобы объяснить Полине Михайловне Коробейниковой, кто она такая и по какому праву собирается вмешаться в ее частную жизнь.

Лиза автоматически подсчитывает количество квартир и уверенно направляется ко второму подъезду. Рядом с каждой дверью – металлическая панель домофона, но Лизе везет: нужная дверь распахнута настежь и приперта серым бетонным обломком. На этом Лизино везение заканчивается, потому что прямо на нее вылетает неопрятный мужик с растрепанной бородой, в нелепой крошечной майке поверх волосатого пуза и куртке, которую он держит над собой, будто на улице дождь.

Мужик хватает ее за плечи, трясет:

– Скорая? Почему так долго?! Где машина? Она совсем кончается! Скорее! Шевелись, девочка! – он тащит Лизу вверх по лестнице.

Она никак не может решить, что предпринять. Вообще-то ей нужен третий этаж, поэтому она представляет мужика лифтом, несущим ее к цели. Главное – вовремя сойти. Пролетая мимо обдерганного по углам дерматина с отлетевшей единичкой, она отталкивает мужика что есть сил, он кулем валится на ступеньки впереди и чуточку съезжает по ним – почти к ее ногам, а она, глядя на его нелепые колени, пятится до двери и, не давая себе времени на раздумья, вдавливает кнопку звонка.

Краткий птичий пересвист разлетается по квартире, будто она большая и совершенно пустая, но когда дверь – будто за ней кто-то ждал – открывается, Лиза видит, что крошечная прихожая заставлена какими-то коробками, через которые робко проталкивается далекий мутный свет кухонного окна. Его немедленно загораживает женщина неопределенных лет, повисшая на мотающейся туда-сюда двери. Чтобы начать говорить, Лизе нужно сконцентрироваться на каком-нибудь объекте ниже лица, но взгляд рикошетит с распахнувшегося до засаленного пояска пятнистого фланелевого халата с грязно-розовой перемычкой лифчика в морщинистом проеме к ногам в сизых домашних чунях, одна из которых в носке, а другая отчего-то нет, и оттуда обратно, к вялому русому пучку с редкими седыми волосками на глубоких залысинах.

– Полиция? – выплевывает женщина. – Все вчера сказала!

Лиза коротко мотает головой. За спиной топчется мужик. Он уже собрал себя с лестницы, но отчего-то не уходит.

– Я думал, это фельдшерица со скорой, – сообщает он женщине. – У нас там теща отходит. – И вдруг вскидывается: – А чо я стою-то тут с вами! – и скатывается с лестницы, крича уже откуда-то снизу: – А чо молчала-то? Тьфу!

– Здравствуйте, – наконец говорит Лиза. – Коробейникова Полина Михайловна? Прислали к вам. Лиза.

– Лиза, значит, – хмыкают чуни и правый носок. – Если не полиция, так из газеты, штоле? Чего хочешь-то? На беде моей подняться? А в глаза чего не смотришь? Стыд еще не весь растеряла?

– Из агентства, – говорит Лиза наперекор фланелевому пояску. – Можно войти?

Это последняя заготовка, больше сказать нечего. Обычно после этих слов Лизу всегда пускали. Теперь она ждет, что скоро можно будет снять хлюпающие ботинки – или правильнее будет войти так, не разуваясь? Грязными и мокрыми носками она еще сильнее наследит, самой же прибирать потом. Лиза приподнимается на цыпочки, чтобы разглядеть, какого цвета пол, и понять, будут ли заметны на нем ее мокрые следы. Очень хочется разуться. Может, дадут тапочки? И попить?

– Польк, кто там еще?

Халат и чуни втягиваются в квартиру, повинуясь густому коричневому голосу. Лиза принимает это за приглашение и, пока халат вопит внутрь квартиры что-то нечленораздельное, во что Лиза даже и не вслушивается, идет следом. Вдруг у ее лица что-то взрывается, и дерматин с пропавшей циферкой захлопывается, мазнув на прощание облезлым мягким сгибом по ее правой щеке.

Отступив от захлопнувшейся двери, она ощупывает щеку – кажется, цела. “Нахуй пошла” даже ощупывать не хочется: вдруг снова взорвется? Лиза зачем-то опять звонит в дверь – может, чтобы послушать птицу в просторном пустом доме. Но за дверью тишина. Птица, видимо, тоже пошла нахуй.

Лиза садится на ступеньку и тщательно рвет первый из восемнадцати листочков, выстраивая оставшихся воинов заново, чтоб не видно было бреши в первом ряду. Задние выдвигаются вперед, и получается красивый квадрат с номером восемь во главе. Лиза внимательно читает надпись на шлеме восьмого воина. Она посидела бы еще, тем более что ноги почти согрелись, но у нее уже есть следующий адрес. Возможно, ей повезет. Возможно, этот воин сразится на ее стороне.

Она собирает все свое мужество, чтобы выйти из подъезда. Уже темнеет, идет снег, ощутимо похолодало. Лиза перебирает ногами улицы, не задерживаясь ни на секунду, гипнотизируя себя мерностью шагов. Она давно перестала чувствовать боль в желудке и холод, перестала волноваться о том, где проведет эту ночь, не думает о бабушке. Спустя сорок минут она вдруг ловит себя за руку, которая то и дело вытаскивает телефон и набирает номер Мити. Раньше далекая прогулка всегда означала долгий разговор, хотя можно ли называть это разговором? Мите вечно некогда, Лизе вечно не о чем, так что после короткого приветствия он обычно включал громкую связь, а Лиза слушала, что происходит в кабинете, молчала, а