Суть вещи - Алёна Алексина

Лиза наконец поднимает голову. Незнакомых людей она впускает в поле зрения понемногу, не сразу, и потому сейчас ловит свой взгляд в боковом зеркале машины – почему-то сухом и чистом. Как это вообще возможно? Лиза ярко завидует зеркалу.

Вспомнив о луже, она оглядывается, ища, куда бы из нее выйти, чтоб не провалиться еще глубже, и, увидев свои же следы в мокрой белесой каше, выходит прямо в них. Каша вокруг ног быстро чернеет, штаны облепляют щиколотки. Лиза растерянно смотрит на ноги, не понимая, что бы еще предпринять. Женщина за рулем смотрит на нее, ничего не говоря. Кто она? Почему она вдруг остановилась?

Бешено сигналя, мимо проносятся другие машины. Лиза прижимает наушники поплотнее к ушам. Слышать сигналы невыносимо.

Женщина вдруг машет ей. Приходится чуть отодвинуть наушник.

– Извините, – говорит она, и голос уже не салатовый, а скорее лавандовый, хотя все еще приятный. – Кажется, вы из-за меня в лужу угодили. А я еду, смотрю: девушка идет. Дай, думаю, приторможу, может, подвезу. А то мало ли. У меня племянница примерно вашего возраста, ей почти двадцать, и она постоянно вляпывается во всякие неприятности, ну и я подумала: вдруг у вас тоже неприятности. Ваша тетя, если у вас есть тетя, наверняка выручила бы мою племянницу. Так. О чем это я. Отряхните ноги, если получится, и полезайте в машину. Я вам подогрев сиденья включу. Наверняка окоченели уже, сегодня только по прогнозам оттепель, а так промозгло, что колени ломит. Чего ждете? Забирайтесь давайте, раздумывать потом будете. А то меня сейчас собьет кто-нибудь из этих.

Лиза запрещает себе думать. Потому что думать – это долго. И потому что она наверняка решит не садиться в машину. А ей бы надо сесть. И потому, что в лавандовую женщину и правда сейчас кто-нибудь врежется, тогда ее машина заденет и Лизу. И тогда пропадет не только Лиза, но и вся информация, которую помнит только она. Погибнуть никак нельзя.

Лиза дергает ручку задней дверцы, но женщина машет ей рукой:

– Вперед садись!

Захлопнув дверцу изнутри, Лиза мгновенно пропитывается теплом, идущим от сиденья и вентиляторов. Внутри поднимается горячая волна благодарности и почти ликования. Она справляется! Без бабушки! Без таблеток! И пусть ноги снова мокрые, да пусть они тысячу раз мокрые, но теперь все будет хорошо, Лиза почему-то уверена. Она несколько раз поправляет наушники, чтобы удобнее сидели на ушах, и внимательно вглядывается в отражение в ветровом стекле: губы женщины движутся, она то и дело чуть поворачивает голову к Лизе – видимо, чтобы удостовериться, что Лиза ничего не слышит.

В очередной раз столкнувшись взглядом с отражением женщины, Лиза нашаривает в кармане доставшийся ей вчера смартфон, вглядывается в его корпус при свете дня. На экране – едва заметные потертости. Она мгновенно проваливается в чужую реальность – видит чьи-то длинные пальцы, бегающие по экрану. 9213. А бармен сказал, 9123. Перепутал, просто перепутал! Тщательно прицеливаясь, она вбивает новый код – и он срабатывает: экран распускается, как цветок, позволяя ей войти. На верхней полоске возникают два индикатора: связь и, чуть погодя, интернет. Две полоски, три, пять! Спасибо тебе, чувак с рыжей бородой.

Вдруг возвращается радость. С неожиданным удовольствием Лиза рассматривает свои мокрые ноги – она наконец снова их ощущает, и это ощущение не назвать приятным, но им и положено быть мокрыми. В конце концов, у порядочного полководца всегда ноги мокрые, как иначе. И пусть в ее полку лишь один солдат, она все равно победит. Уже побеждает.

Лиза отказывается от нарастающей в ногах ломоты, чтобы насладиться другим ощущением, долгожданным. Ей снова интересно. Она с удовольствием разворачивает черную меловую доску с разводами от старой гнилой тряпки / пахнущую травой бамбуковую циновку с перебитыми кое-где плашками / безбрежную глянцево-белую, электронную, со следами синего маркера / небольшую пробковую, с алюминиевыми бортиками и несколькими разноцветными кнопками, воткнутыми там и сям, – да, вот это то, что надо. Первым делом она делает кнопки красными, для контраста, а затем группирует их в правом нижнем углу, чтобы были под рукой. Не торопясь, с удовольствием она заполняет доску листочками, на которых крупными буквами выведены незнакомые имена и мелко, едва заметно, напечатаны хорошо известные ей адреса. Кнопки слегка сопротивляются и приятно скрипят, глубоко вонзаясь в хрустящую бумагу и зернистую поверхность доски, соединяя их собою. Хорошо пахнет пылью и немножко дубовой корочкой – как бабушка заваривала в детстве от поноса.

Но что сказать этим людям? Можно ли сразу приступить к делу, или они тут же прогонят ее? Лиза не умеет разговаривать с незнакомцами. Никогда не разговаривает с чужими. Есть только одно исключение – когда она приходит от агентства. Здравствуйте, – скажет Лиза. – Меня к вам прислали. – Это просто и привычно. – Можно войти? – вежливо спросит Лиза.

Откуда-то из-под диафрагмы поднимается ликование, и Лиза встряхивает своими красивыми браслетами еще и еще раз – она так давно не слышала их звона. Восторг растет, заполняет ее целиком, и она все быстрее трясет руками, раскачиваясь на теплом сиденье, все глубже погружаясь в яркий серый внутри себя.

Когда вокруг вдруг раздается грохот и крик и Лиза взлетает над сиденьем, едва не разбив нос о лобовое стекло, она не сразу понимает, что произошло.

Дверца распахивается, и в проеме появляется женщина, которая только что отражалась в стекле. Она хватает Лизу за руку и выволакивает на улицу. Наушники съехали с одного уха, и теперь Лиза слышит, что в голосе женщины салатовый смешался с лавандовым и получился свинец – блестящий, серо-синий, упругий и гибкий. Свинец, свинец… Что же он напоминает? Женщина хватает Лизу за наушники, Лиза отшатывается, наушники летят в грязь, и теперь Лиза слышит хорошо:

– …всем ненормальная! Тебя в больницу надо! Лечить надо! На улицу не выпускать! Вон отсюда пошла!

Лиза не может понять, реально ли то, что она слышит. Внезапно вся улица, уставленная старыми двухэтажными домиками, едет влево. Лиза не уверена, что правильно поняла слова женщины. Нужно уточнить.

– А племянница? Племянница как же? – спрашивает она на всякий случай, хотя уже не уверена, была ли у женщины племянница.

– При чем тут племянница?! Ты себя с нормальными не равняй! И почему вам позволяют одним шататься? Пошла отсюда, я сказала, а то задавлю! Давить вас надо, уродов таких. Прямо в роддомах! И зачем только я остановилась!

Лиза присаживается в грязь и бережно поднимает наушники. В один из амбушюров натекло грязной жижи, стряхнуть ее не выходит, подушечка из серой превратилась в черную, напиталась гадостью. Но второй амбушюр нормальный, а значит, выбрасывать