Сухэ-Батор - Михаил Колесников

Невиданная Москва… Там в Кремле живет и работает Ленин. Увидеть Ленина, разговаривать с ним!.. Заветные, сокровенные мечты…

В комнате, где жили Сухэ-Батор и Чойбалсан, висел портрет Ленина под стеклом. Добрый прищур глаз, ласковая улыбка под щетинкой усов. Как будто много-много раз до этого уже встречался с Лениным. Что-то свое, монгольское во всем его облике. Сухэ-Батор часами не отходил от портрета, все старался запечатлеть в своей памяти дорогие черты.

И оттого, что Ленин не похож на сказочного витязя в сверкающих доспехах, оттого он еще дороже, ближе, понятнее, и взор его согревает человеческой теплотой. Какие думы за его высоким белым лбом? Знает ли он, что горстка монгольских революционеров, преодолев все преграды, стремится к нему? Что скажет великий Ленин делегатам?..

Большого самообладания стоило Сухэ-Батору отказаться от поездки в Москву. Когда поезд, увозящий делегатов на запад, скрылся за поворотом, Сухэ-Батор еще долго стоял на перроне и глядел вдаль. Им овладела глубокая тоска, почти скорбь. Представится ли еще когда-нибудь такой случай?.. Он добровольно отказался от своей мечты. Другие увидят Кремль, Ленина…

Но Сухэ-Батор не имел права покидать Иркутск. Он был обязан держать связь с делегатами и в то же время руководить партийной работой в Урге через связных. Все новые и новые события назревали в Монголии, да и не только в Монголии, но и во всем мире. Он набрасывался на газеты, пытаясь разобраться в сложной международной обстановке, и с горечью убеждался, что еще плохо знает русский язык и многого просто не может понять. Правда, основное в газетных статьях он улавливал, но хотелось глубоко осмыслить каждый факт, взвесить его, оценить с пользой для аратской революции.

На выручку приходил Чойбалсан. Он свободно говорил и читал по-русски.

— Нам, монголам, нужна такая газета, как «Правда», — часто говорил Сухэ-Батор своему другу. — Через газету мы сможем разговаривать с самыми далекими кочевьями. Слова нашей правды, как разящие стрелы, понесутся по степи. Мы так и назовем ее — «Монгольская правда». Я мог бы обучить первых наборщиков.

Каждое утро Сухэ-Батор и Чойбалсан отправлялись на строевые занятия в школу красных командиров. Вернее, это были краткосрочные курсы. Они организовались недавно. Нормальная жизнь в Иркутске только еще налаживалась. Красная Армия вступила в город 7 марта 1920 года. Советы здесь были восстановлены еще в январе в результате восстания рабочих и солдат, руководимых Иркутским комитетом РКП (б).

Чойбалсана, как совершенно незнакомого с военной службой, зачислили в младшую группу. Сухэ-Батора после проверки поставили на командирскую должность. На берегу Ангары на полигоне он обучал красноармейцев владеть шашкой, на полном скаку преодолевать барьеры, рассекать одним ударом глиняное чучело, передавал тонкое искусство фехтования. На строевых кавалерийских занятиях не было ему равных. Стрелял он без промаха, чем приводил в восхищение командиров и бойцов. Он быстро сдружился с этими людьми и сразу же завоевал их уважение и доверие. Он был своим среди своих и очень гордился этим.

— Лучшего инструктора-кавалериста трудно подыскать! — говорил с восторгом начальник курсов, человек бывалый и знающий толк в верховой езде. — Оставались бы вы, Сухэ Дамдинович, у нас навсегда.

Сухэ-Батор только улыбался. Он вошел в новую для него среду как-то сразу и незаметно, и сейчас никто даже не мыслил, что в один из дней Сухэ-Батор может оставить курсы и уехать в свою далекую Монголию.

Но Сухэ-Батор не только учил, но учился и сам. Встречался он с Чойбалсаном на теоретических занятиях. Здесь все шло не так гладко, как на строевой. Он слабо знал русский язык, и очень часто Чойбалсан должен был переводить ему содержание лекций. Пытливость Сухэ-Батора не знала границ. Он не принимал слов на веру, то и дело задавал вопросы. И не раз случалось так, что после занятий Сухэ-Батор и преподаватель оставались вдвоем в пустом классе и беседовали до поздней ночи. И, к стыду своему, преподаватель иногда вынужден бывал сознаться, что не может широко осветить вопрос. Тогда обращались за помощью к компетентным людям. В каждую, самую запутанную проблему Сухэ-Батор стремился внести ясность и не мог успокоиться до тех пор, пока не докапывался до самой сущности. Он привык мыслить четко и образно. Такой же четкости требовал и от других. Он не боялся показаться смешным и неосведомленным. За короткий срок он должен был узнать бесконечно много, удержать всю сумму знаний в своей голове, чтобы понести свет ленинского учения в монгольские степи. Он работал очень много, а спал очень мало. Никакой мозг обыкновенного человека не смог бы вынести подобной нагрузки. Но даже железный организм Сухэ-Батора стал сдавать. Появилась бессонница. Кровь с шумом билась в виски, голова кружилась. Глубоко ввалившиеся глаза слезились. Кожа на запавших щеках приобрела землистый оттенок. Сказывалось и скудное питание. В конце концов Сухэ-Батор слег в постель.

— Воспаление легких, — определил врач. — Должно быть, продуло холодным ветром с Ангары. В госпиталь!

Но Сухэ-Батор запротестовал. Он чувствует себя не так уж плохо и просит оставить его здесь. После долгих разговоров его все же оставили. Чойбалсан прекратил занятия. Он страшился за жизнь друга и никому не доверял уход за ним. Он сидел на краю кровати, положив руку на горячий лоб Сухэ-Батора, и чувствовал себя бесконечно одиноким. Вестей от делегации, уехавшей в Москву, не поступало. Первая и последняя телеграмма была послана из Омска. Удалось ли им благополучно добраться до Москвы? В тылу бесчинствуют бандиты, и путь до советской столицы полон опасностей.

Через неделю Сухэ-Батор почувствовал себя лучше.

— Мы теряем драгоценное время, — говорил он слабым голосом. — Разве я ехал в Иркутск для того, чтобы валяться в теплой постели? Я ехал сюда учиться. Передай начальнику курсов, что я совершенно здоров. Ну, а если врач запрещает выходить на улицу, то пусть присылают преподавателя сюда.

Чойбалсан знал, что отговаривать друга бесполезно, и покорно отправился в штаб. Преподаватель не замедлил явиться. Это был начальник разведотдела 5-й армии. Он немного знал бурятский язык, имел большой боевой опыт и был в курсе всех событий на Дальнем Востоке. На столе, на койке и даже на полу появились листы топографических карт. Сухэ-Батор любил топографию. Оживал обыкновенный помятый лист, и перед глазами вставали горы, виделись пыльные дороги и глубокие лощины, реки и леса. Карта говорила своим языком, понятным прирожденному воину Сухэ-Батору. Как жаль, что не было карт, когда они воевали с изменником Бабужабом и его разбойным гуном Самбу! Единым взглядом можно охватить всю землю. Самбу тогда не ушел. Его пленили цирики Сухэ-Батора. А если бы была карта, то, возможно, это удалось бы сделать намного быстрее. Тактика тоже была своим близким предметом.