Капитал Российской империи. Практика политической экономии - В. Галин

к — кредитными рублями; з — золотыми рублями

За три года войны Россия заняла за границей почти в 1,5 раза больше, чем за 20 предшествующих лет интенсивной, догоняющей индустриализации. В обеспечение кредитов во время войны в «союзную» Англию была вывезена почти треть всех золотых резервов России[80]. Внешний долг России к 09.1917 составлял примерно 3 млрд. ф.ст. по курсу (1913 г.), что было в 1,5 раза больше предельных репараций с побежденной Германии, которые она, по мнению Дж. Кейнса, физически могла выплатить (2 млрд. ф.ст.){879}. Даже с чисто технической точки зрения вернуть этот долг было невозможно: отношение внешнего долга к экспорту из России в 1913 г. превышало соответствующее отношение предельных германских репараций (по Кейнсу) к экспорту из Германии в 1913 г. почти в 5,5 раз!{880}

И этот долг никто не собирался списывать: требования полного и безусловного погашения всех внешних обязательств царской России неизменно предъявлялись ко всем правительствам Белых армий, получавшим помощь интервентов. Признание долга было первым условием предоставления помощи и признания. Правительство Колчака, уже на третий день с момента своего появления, приняло «к непременному исполнению» все денежные обязательства по внутренним и внешним государственным займам всех прежних правительств России{881}. Принципиальную важность вопроса подчеркивала и статья из The New York Times (1920 г.), где отмечалось: «Прежде всего, Врангель признает действующими обязательства царей перед другими странами»{882}.

Совокупный внутренний и внешний долг России и Германии более чем в 1,5 раза превышали их национальный доход в 1913 г. Немецкие кредиторы потребовали от своего государства полного погашения внутреннего долга, что к 1922 г. вместе с требованием союзников о выплате первого транша репараций привело Германию к банкротству и обрушило курс марки в петлю гиперинфляции[81].

Отношение госдолга и предельных репараций с Германии (по Кейнсу) к национальному доходу в 1913 г.{883}

Аналогичная судьба ожидала и Россию, если бы она только попыталась сделать первый платеж по своим обязательствам[82]. Тем не менее, «союзники» после интервенции требовали от советского правительства полного погашения всех внешних долгов[83].

Русский представитель во Франции граф А. Игнатьев в связи с этим приходил к выводу, что союзники, видимо, рассматривали Россию не иначе «как будущую колонию»{884}. Большевики отказались выплачивать долги прежних правительств, по поводу чего Великий князь Александр Михайлович заметил: «Никто не спорит, они убили трех моих родных братьев, но они также спасли Россию от участи вассала союзников»{885}. Другой представитель прежней русской элиты А. Бобрищев-Пушкин писал: «Россия, обремененная многомиллиардным долгом союзникам, бывшая накануне совершенно невероятных комбинаций чужих и своих капиталистов, которые все запустили бы в ее тело свои когти после войны, после ее же победы, Россия, заведенная до Октябрьской революции в безысходный международный и внутренний тупик, от этой революции только выиграла… Теперь же тяжело, но выход есть…»{886}

Даже если бы Россия имела внутренние ресурсы для мирного эволюционного развития довоенными темпами, ей просто не дали бы этого сделать. Мировой рынок был уже занят гораздо более сильными и агрессивными конкурентами, которые не оставляли России шансов на мирное развитие. Сама Россия уже превратилась для них в объект колониальной экспансии.

Поражение же России в мировой войне было предрешено еще до ее начала: констатируя эту данность после начала войны, П. Струве отмечал, что «при прочих равных условиях неэкономического свойства (техническое оборудование армии <…>, качество “солдата”, подготовка руководителей, “дух” армии, цельность национально-морального сознания всего народа) практически важным для войны экономическим моментом является только богатство страны, т.е. степень накопления в ней капитала в вещественной и денежной форме»{887}.

Война расходует, уничтожает накопленный капитал, тем самым она приводит к резкому и глубокому нарушению баланса между капиталом и численностью населения (между потреблением и производством), и когда этот дисбаланс достигает критического уровня, поддержание внутренней стабильности обычными мерами становится невозможно. Это объективный закон, но «даже сегодня люди, особенно государственные деятели, не совсем понимают, что в действительности означает “война на истощение”», — отмечал А. Керенский уже в эмиграции{888}.

Совокупная мобилизационная нагрузка за время участия в войне{889}

Отражением величины данного дисбаланса является совокупная мобилизационная нагрузка, которая за 3,3 года участия России в Первой мировой превысила данный показатель для всех стран, участвовавших в войне[84]. Это был порог, за которым начиналась революция, и не только в России, но и в Германии.

Революции стояли на пороге и у ведущих европейских демократий. У. Черчилль в этой связи отмечал: «Чем ближе мы знакомимся с условиями борьбы, тем отчетливее сознаем, на каком маленьком, тонком и опасном волоске висел наш успех»{890}.

По словам Г. Уэллса: «Если бы мировая война продолжалась еще год или больше, Германия, а затем и державы Антанты, вероятно, пережили бы свой национальный вариант русской катастрофы. То, что мы застали в России, — это то, к чему шла Англия в 1918 г., но в обостренном и завершенном виде…»{891}[85]

Критичным параметром в методике расчета «совокупной мобилизационной нагрузки» является удельный уровень экономического развития страны.

Достаточно наглядно, в данном случае, его отражает уровень развития промышленности, отнесенный к численности населения.

Как видно из графика, по этому показателю, несмотря на высокие темпы роста, Россия отставала от своих основных конкурентов в разы.

Доля в совокупном промышленном производстве (пяти стран — лидеров), к численности населения в 1913 г.{892}

Итог подводил известный монархист, депутат Государственный Думы В. Шульгин: это «приговор всем нам, всему правящему и неправящему классу, всей интеллигенции, которая жила беспечно, не обращая внимания на то, как безнадежно в смысле материальной культуры Россия отстала от соседей. То, что мы умели только петь, танцевать, писать стихи в нашей стране, теперь окупалось миллионами русских жизней. Мы не хотели и не могли быть «Эдисонами», мы презирали материальную культуру. Гораздо веселее было создавать мировую литературу, трансцендентальный балет и анархические теории. Но за это пришла расплата…»{893}

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

Динамит образования

Получив образование, они еще острее ощутят несправедливость своего положения! Не поколеблет ли это безопасность государства? Ибо рабы, получив образование, вряд ли захотят и далее быть рабами!

Н.Тургенев{894}

Мы рассмотрели основные факторы, определяющие экономический рост: землю, труд, капитал, рынок сбыта, время, затронули возможности влияния на них. Нерассмотренным остался только один фактор, которого мы коснулись лишь вскользь, — это технический прогресс. В основе технического прогресса лежит образование. Как же обстояло дело с ним в Российской империи?

Первые шаги в направлении бесплатного общего государственного образования сделает Екатерина II, которая выпустит Национальный статут образования, устанавливающий преемственную двухуровневую систему школ, единую для всех сословий, кроме крепостных. Однако эти начинания популярностью не пользовались, и власти были вынуждены вербовать учеников в школы принудительно{895}. Тем не менее, именно за время правления Екатерины II доля расходов на образование в российском бюджете выросла на порядок, а в рублях — более чем в 20 раз. В эпоху Александра I развитие просвещения продолжилось, в 1801 г. Александр I упраздняет тайную экспедицию и отменяет цензуру, «запрещения на выпуск всякого рода книг и музыки», введенные его отцом Павлом I.

В 1802 г. учреждается Министерство народного просвещения. В 1803 г. было издано новое положение об устройстве учебных заведений, включавшее: бессословность и бесплатность обучения на низших его ступенях, преемственность учебных программ. Всей системой образования ведало Главное управление училищ, созданное в 1803 г. Появилось 6 университетов, а в 1804 г. вышел Университетский устав, предоставлявший университетам значительную автономию: выборность ректора и профессуры, собственный суд, невмешательство высшей администрации в дела университетов, право университетов назначать учителей в гимназии и училища своего округа.