Роман - Сорокин Владимир Георгиевич

Волк вцепился в край рёбер, дёрнул, отчего туша лосёнка тоже дёрнулась. Кости захрустели под его зубами. Роман сжал нож правой рукой. Во всей этой сцене кровавого пиршества среди белоствольного, залитого светом леса было что-то омерзительно-непристойное. Эти утробные всхлипы, этот хруст молодых костей, эти бессильно отброшенные копыта и, наконец, эта серая голова-булыжник с глазами убийцы заставили Романа содрогнуться от ненависти.

Не помня себя, он поднял вверх кулак с ножом и с пронзительным криком бросился из-за берёз на волка. Вялый и малоподвижный до этого, волк мягко спрыгнул с туши и, злобно клацнув кровавыми зубами, побежал от Романа в глубь леса. Хвост его, толстый и неподвижный, как полено, волочился за ним. Волк бежал не очень быстро, мягко перебирая лапами, подбрасывая худощавый зад и часто косясь на Романа, который, наоборот, нёсся изо всех сил, держа руку с ножом наготове.

Видя, что противник не отстаёт, волк перестал оглядываться и прибавил ходу. Серое длинное тело его стало ещё длиннее и как бы распласталось над землёй. Расстояние между ними стало расти, Роман начал уже замедлять бег, но вдруг волк резко остановился и, развернувшись мордой к Роману, присел на напружинившихся лапах. Это было так неожиданно, что Роман тоже остановился.

Шагов десять разделяли их.

Зверь смотрел на человека жёлтыми глазами, скаля рот и слабо рыча. Хвост его поджался к ногам, словно пружина для прыжка. Роман облизал пересохшие губы и медленно двинулся к волку. В душе его не было и тени страха, желание схватки переполняло Романа, каждый мускул его был напряжён, кровь отлила от лица, сердце гулко стучало. Волк присел ниже, зарычал. Морда его и передние лапы были запачканы кровью.

Роман шёл на него.

Зверь слегка подался назад и с резким хриплым выдохом бросился на Романа. Прыжок его оказался настолько стремительным, что Роман лишь успел выставить вперёд левую руку, в локоть которой мгновенно вцепились волчьи зубы. Пошатнувшись, отступив назад, но не опрокинувшись, Роман изо всех сил ударил волка ножом в бок, короткое лезвие словно провалилось в пустоту. Волк мгновенно выпустил локоть и, вывернувшись, схватил зубами у предплечья руку с ножом. Роман в свою очередь схватил его левой рукой за загривок и упал на него. Волк завертелся всем телом, рыча и сжимая руку так, что Роман вскрикнул от боли и со всей силы ударил левым кулаком волка по голове. Волк выпустил руку. Роман тут же ударил его ножом по морде, потом по голове, схватив при этом левой рукой за шею. Но нож не вошёл в эту плоскую широкую башку и, скользнув по ней, словно по булыжнику, рассёк Роману палец на левой руке. Это придало силы и ненависти: не по-человечески зарычав, он прижал скалящуюся и кусающуюся голову волка к земле левой рукой, а правой стал наносить удары ножом в светлосерый бок. Волк задёргался, вывернулся из под руки, зубы его вцепились в бок Романа. Не щадя пальцев, Роман схватил его за морду, отстранился и со всего маха ударил ножом в широкую шею. Короткое лезвие ткнулось во что-то твёрдое, словно в камень. Волк задёргался всем телом, силясь вырваться, но Роман ударил ещё, ещё и ещё, всаживая нож в шею зверя. Лапы волка вытянулись, словно ища что-то в траве, он захрипел и задёргался уже бессильно, беспорядочно. Роман держал его до последнего, непрерывно нанося удары, и когда, наконец, это серое лохматое тело затихло, вытащил нож и в изнеможении упал на спину.

Бесконечные берёзы уходили в высокое синее небо, неразличимые листья слабо шелестели, солнце играло в их зелени.

– Я убил тебя… – хрипло прошептал Роман. – Я убил тебя, убийца…

Глаза его наполнились слезами, берёзы, небо, листва – всё смешалось в них.

– Я убил, – шептал он, плача и смеясь, – я убил тебя, убил.

Истерическая дрожь стала овладевать его телом. Раскинув окровавленные руки, правая из которых ещё сжимала нож, Роман дрожал, всхлипывая. На лице его содрогался каждый мускул, в голубых широко раскрытых глазах стояли слёзы, а побелевшие губы всё шептали:

– Убил… я убил тебя, убил…

Вскоре он закрыл глаза, перевернулся лицом вниз и после ещё нескольких минут дрожи впал в забытьё, которое было, по-видимому, чем-то средним между обмороком и сном обессилевшего человека…

Он очнулся от тупой ноющей боли. Приподнявшись, Роман сел.

Ныл укушенный бок, болел локоть левой руки. Роман посмотрел на свои руки – они были все в крови. Из рваных ссадин и пореза сочилась кровь, мизинец на левой руке распух и не сгибался. Морщась от боли, Роман сдвинул прокушенный, намокший кровью рукав куртки с локтя и обнаружил рваную рану. Правая рука тоже была покусана, но тут, к счастью, замша спасла руку от волчьих зубов.

Роман встал, зажав локоть. Перед ним лежал мёртвый волк – большой матёрый зверь. Пасть его была приоткрыта, помутневшие глаза смотрели в сторону. На волчьих голове и шее виднелись кровавые следы.

“Неужели я убил его? – подумал Роман, разглядывая зверя. – Я, вот этими руками? Убил волка, которого ни разу раньше близко не видел?”

– Я убил волка, – произнёс он, усмехнувшись. – Я убил волка!

Смех быстро вошёл в него, и Роман засмеялся, качая головой. Всё случившееся показалось ему каким-то детским сном, наваждением. Он смеялся, раскачиваясь над неподвижным волком, кровь капала на кремовые брюки.

Посмеявшись, Роман вспомнил, что он в лесу, что он совсем недавно собирал грибы, слышал, как аукаются родственники. Кузовок он бросил у берёзовой развилки, шляпу потерял, когда бежал за волком.

“Пойду к Акиму, – решил он, поддерживая начавшую побаливать руку, – он домой отвезёт… Или нет, прямо к Клюгину, тот перевяжет. А может, пойти дядю найти? Но где? Они ведь часа два ещё проходят… чёрт возьми, рука ныть начинает”.

Оттянув тяжёлый, пачкающий кровью рукав, он стал осматривать пораненный локоть.

“Да. Как он зацепил глубоко. Я и не почувствовал вначале ничего… Надо перевязать, чтоб кровь не шла…”

Опустившись на колени, он выпростал из брюк низ своей голландской рубашки, оторвал две не очень ровные полосы и перетянул локоть. Тонкая льняная материя сразу пропиталась кровью.

“Какой всё-таки неповторимый цвет, – улыбнулся Роман, – и мы его носим в себе, всё это в нас плещется, как в бочонке”.

Бочонок напомнил о воде. Роман облизал сухие губы: пить хотелось сильно.

“У Акима в телеге бочонок с квасом. Пойду к нему. К Гнилой канаве. Это тут рядом… А вдруг он ещё не поехал туда и стоит себе под дубом? Мне тогда его ждать придётся… Но хотя подожду, ничего страшного. Главное – там вода есть. Можно напиться”.

Он встал с колен, осмотрелся и, сориентировавшись по солнцу, гревшему уже не по-утреннему тепло, двинулся влево.

“А волка я найду потом, – думал он, запоминая место, – вот ещё прогалина, вон поваленная берёза. Найдём потом с Акимом, все умрут от удивления… ”

Рука болела и продолжала сочиться кровью. Пурпурные капли выступали на повязке и, успевая сверкнуть на солнце, падали вниз, на траву, на брюки, на сапоги.

Роман шёл, поддерживая руку, стараясь не замечать боль. Залитый солнцем берёзовый лес расступался перед ним величественно и неторопливо. Наверху перекликались птицы, кузнечики ожили в траве на прогалинах. Всё было радостно, светло, зелено, как будто ничего не произошло. “Вот ведь как красиво, – устало улыбался Роман, стараясь не сбавлять хода. – Только что я дрался со зверем, дрался насмерть, и мы оба рычали, стремясь скорее убить друг друга. А эти берёзы спокойно стояли, и ничто бы в них не дрогнуло, если б победил зверь, а не я. Нет, мы навсегда одни, одни на этом свете, и неоткуда ждать помощи. Господь оставил нас, когда мы отвергли райскую жизнь, и теперь мы в одиночестве. Лес, звери, трава – всё против нас, против человека. Эта трава, эти берёзы. Господи, я же убил волка! А зачем я бросился на него? А, да, он так отвратительно жрал лосёнка, так мерзко. Но какое мне дело? Они же одно целое – лес, волк, лосёнок, у них своя жизнь, зачем же я вмешался? Но это было так мерзко, что я, даже не раздумывая, бросился, и всё. Будто он ел ребёнка. Нет, я не жалею, что убил его. Я бы потом себе никогда не простил”.