Роман - Сорокин Владимир Георгиевич

Тут Антон Петрович сделал знак Акиму, тот остановил лошадь, дядюшка спрыгнул на землю, отошёл и встал чуть поодаль, благоговейно скрестив руки на груди. Слушатели замерли, губы их уже начали расползаться в улыбке.

– Стою вот так, кругом тишина, только сосны поскрипывают. А там вдали слаабо-слаабо бренчит Кузнецова телега. Но чу – остановилась. Доехал, значит, до камня. Опять тишина. И вдруг на весь лес…

Антон Петрович глубоким вздохом набрал в грудь побольше воздуха и стал кричать так оглушительно, громко и протяжно, с таким воодушевлением, что все сидящие в телеге закачались от смеха, а лошадь, как от выстрела, испуганно присела, оглядываясь и прядая ушами.

– Здорооооово!!!

– Здорооооовоооо!!!

– Как доехаааал!!!!

– Ничавооооо!!!

– Хороши лошааадки!!!!

– У тебя тоже хорошиии!!!

– Ну что, столкуимсиии?!!!

– Столкуимсиии!!!!!

– А сколько за девкой дааашь?!!

– Да не обииижуууу!!

– Две коровы дааашь??!!!

– Даааам!!!!

– Лошадь даааашь?!!

– Две даааам!!!

– Овечек даааашь?!!

– Дюжину даааам!!!

– Холстинки даааашь?!

– Дааааам!!!!

– Девка-то работящаааая???!!!

– Работащааааа!!!!

– Прясть да ткать умеет??!!!

– Умееет!!!

– А к моему-то пойдёёёт?!!!

– Пойдёёёттт!!!

– Сама-то не крива?!!

– Нееет!!!

– Не горбааата?!!

– Неееет!!!

– В церкву ходиииит?!!

– Хооодиииит!!!

– Сынов рооодиииитт??!!!

– Рооодииит!!!

– Ну а мы тоже не гооооль!!!

– Скоко лошадеееей?!!

– Двееее!!!

– Скоко короов?!

– Двееее!!!!

– Семья большая?!!!

– Семьдуууш!!!

– Сынов три?!!!

– Трииии!!!

– Баб три?!!!!

– Триии!!!

– Ну, по рукааамм?!!!

– По рукаам!!!

Антон Петрович кричал, раскрасневшись, присев, растопыря ноги и чуть разведя руки на манер орущего мужика. Он искусно изображал Кузнеца – истошным высоким голосом – и мокровского мужика – густым надрывистым басом. Сосновый бор гудел от этой переклички, слушатели смеялись изо всех сил.

– Антоша… Антоша… – хохотала, обливаясь слезами, тётушка.

Роман смеялся, упав спиной на сено.

– Ох, лихо мне! – причитала Аксинья, кончиком платка вытирая выступившие слёзы.

– Ах-ха-ха-ха!!! – заразительно хохотал Аким, откидываясь назад и скаля белые зубы. Лошадь косилась на них, беспокойно поводя ушами.

– Вот так-то старички шутили! – заключил Антон Петрович, садясь в телегу с довольным видом сделавшего своё дело человека.

– Антоша… Антоша, ты просто настоящий мучитель! – проговорила Лидия Константиновна, в изнеможении склоняясь к нему.

– Да что ты, радость моя. Я твой верный раб, сатрап и вассал! – весело бормотал он, целуя её хрупкие руки.

– Антон Петрович, вам цены нет! – Роман обнял дядю за плечо.

– Ох, потешили-потешили! Ах-ха-ха!!! – не унимался Аким, поддёргивая вожжи и трогая лошадь с места.

Телега дальше поехала по мягкой, устланной хвоей дороге. После соснового бора потянулся смешанный лес, постепенно перешедший в частый бесконечный березник. Дорога стала забирать вправо, березник опять сменился старым лесом, изредка пересечённым заросшими просеками. По одной из этих просек и пролёг путь.

Буйно разросшийся малинник обступил дорогу. Тётушка потребовала остановиться, и некоторое время все, кроме Акима, собирали мягкие прохладные ягоды.

Потом поехали дальше, женщины угощали мужчин из ладоней. Просека неожиданно оборвалась, лес расступился, и телега въехала на широкий скошенный луг. Залитый солнцем, обрамлённый могучей лесной стеною, он был необычайно красив. Это был знаменитый Бабий луг, принадлежавший некогда деревне Усохи, пятнадцать лет назад сгоревшей дотла. Теперь луг косили для какого-то Вениамина Пантелеевича Селивёрстова, проживающего в верстах двадцати отсюда.

– Ох, лепота-то! – покачала головой Аксинья. – Поди, годов пять не была здеся.

– Да. Чистой лужок, – произнёс Аким, заставляя лошадь объехать поросшую осокой лужу. – Как же они с отседа возют? Далече так.

– Так-то вот и возют. Как возить-то? Как возили, так и возют.

Посередине луга стоял могучий раскидистый дуб.

– Аким, правь под дубок. Там бивуак раскинем, – приказал Антон Петрович. Аким послушно кивнул.

Когда подъехали и встали под дубом, Роман поразился величию старого дерева. Дуб был в добрых два обхвата, крона раскинулась густой зелёной тучей.

– Вот тут в тенёчке и постоишь. – Антон Петрович слез с телеги и протянул руки Лидии Константиновне.

Привстав, она обняла его за плечо, а он легко вынес её из телеги, поставил на землю.

– Как здесь красиво! – воскликнула тётушка, поправляя шляпку. – Антоша, а где же была деревня? Я не узнаю мест.

– Вон там, за березняком, – махнул рукой Антон Петрович.

– Там и стояла, родимая, – с припевом произнесла Аксинья.

– Дядя, отчего они сгорели? – спросил Роман, хотя хорошо знал, что Усохи сгорели ночью от шаровой молнии.

– У, брат, это особая история! – веско произнёс Антон Петрович, вынимая из телеги свой объёмный кузовок. – Стояла душная летняя ночь. Покой и безветрие царили кругом. Берёзовый лес темнел, понимаешь, неподалёку эдакой зелёной громадой. Покрытые соломой избы казались стогами сена. Цикады выводили свои рулады. И вот во время всей этой красоты вдали над полем показался светящийся шар. Он медленно плыл, приближаясь. Всё, понимаешь, замерло, а он всё плыл, и плыл, и плыл. Подплыл и ударил в трубу крайней избы. Крыша загорелась, заметались различные тревожные тени… (Аксинья украдкой перекрестилась.) Ну и сгорела деревенька Усохи в одночасье дотла!

– Грустная история, – промолвил Роман с полуулыбкой.

– Да, бедные мужики, – вздохнула тётушка.

– А что, грибы-то здесь будут?

– Как не быть. Тутова самые грибные места, – с готовностью ответила Аксинья.

– Если мы сегодня не наберём кузов боровиков, рублю себе руку по приезде! – торжественно объявил Антон Петрович, доставая часы. – Итак, Аким, встретишь нас через два, нет, через три часа у Гнилой канавы. За мной, милые мои!

Он размашисто зашагал в сторону леса. Роман, тётушка и Аксинья, подхватив свои кузовки, двинулись за ним. Лес, обступающий кругом Бабий луг, был исключительно берёзовым, старым. Мощные белоствольные деревья стройно тянулись вверх и высоко-высоко наверху раскрывались кудрявыми кронами. В лесу было прохладно, невысокая травка стелилась вкруг чёрных, бугристых оснований берёз.

– Ну, теперь идём веером, направление – норд, курсом на Недоруб и Гнилую канаву! – громко оповестил Антон Петрович и вдруг жестом патриция, повелевающего прикончить побеждённого гладиатора, указал перед собой: – Вот он!

Лидия Константиновна пошла по указанному направлению, возле могучей берёзы присела и со словами “Ой, какая прелесть!” вытащила из травы крепкий, толстобокий боровик.

– Смотри, Ромушка, какой красавец! – протянула она гриб Роману.

Он подошёл и взял гриб из тётиной руки:

– Это к удаче. Значит, белых наберём.

От влажного гриба шел мягкий неповторимый аромат, который заставил Романа затрепетать, вспомнить детские радости грибной охоты. Светло-коричневая шляпка боровика была с одного бока изъедена слизнем, крепкая ножка завораживала своим плавным текучим изгибом. Роман поднёс гриб к лицу и, закрыв глаза, с наслаждением вдохнул грибной аромат.

“Какая красота, – подумал он, рассматривая лежащий на ладони гриб. – Сколько подробной ювелирной работы проделано для такого невзрачного существа. Да и что такое гриб? Растёт из земли, незаметно в траве. И кому нужен? Обойдутся без него и люди, и животные. Неужели для одного слизняка сотворена эта плоть с мельчайшими прожилками, эта прелестная шляпка с белой подкладкой, этот чудный, ни с чем не сравнимый запах? Вряд ли. Вряд ли вообще есть причинность в природе, та причинность, что доступна нашей логике, по словам Канта – привносимая в мир явлений познающим субъектом. Нет её. Этот гриб создан не для нас. И не для слизняка. Вообще ни для чего. С тех пор как мы потеряли рай, всё это – ни для кого, ни для чего… Но, Боже, зачем же это так красиво?”