Вычислить и обезвредить - Светлана Бестужева-Лада

— Редкий кадр для истории, — пробормотал он себе под нос. — Жаль, опубликовать нельзя будет.

«Жаль, что даже рассказать никому ничего нельзя. А операция получилась красивая. Элегантная, можно сказать, операция. Со жребием и с подиумами это хорошо вышло. Неожиданно. Вроде, все по-честному, никто из пишущей братии не сможет качать права и жаловаться, что его сознательно затирают. Жребий — он на то и жребий, перст судьбы. Даже если этому персту чуть-чуть помогли, немножко направили… Победителей не судят, судят побежденных. Опять же своя рубашка… И на подиуме они все, гости наши дорогие, как на ладони, лишние передвижения, мельтешения исключаются. Пригодилось, все пригодилось.

И у нас головной боли было меньше. Никто за место под солнцем не бился, все четко организовано, никакой суеты. Не надо нам было нынче суеты. Нам международного скандала, кровь из носа, избежать требовалось.

Неужели справился? Да, справился! Теперь обо всех этих страстях можно думать в сослагательном наклонении. А можно вообще не думать. Нет, все, хватит. Не было у нас в Москве международного беспредела и не будет. Не должно быть.»

«Девятка» пошла на прямую демонстрацию того, что она в курсе намерений террориста. Рискованно, конечно, но риск себя оправдал. И фактор внезапности свою роль тоже сыграл, не без этого. Хотя играли, конечно, на грани фола. За шестьсот секунд до вполне возможного выстрела обезвредили террориста на глазах у ничего не подозревающей публики. Показали классную работу, обошлись без поддержки хваленой американской службы безопасности. Пусть у них по дюжине агентов на одного охраняемого полагается, а у нас… Еще Суворов, кажется, говорил, что воевать надо не числом, а умением. Правильно говорил.

«Все, дружище. Не дергайся. Проиграл. Я же говорил, что у нас не Даллас. Что это с тобой происходит, отчего в лице переменился? Ребята из „Альфы“ не нравятся? А ты назад ещё посмотри, за подиум. Увидел? Вот молодец! Там несколько наших „спортивных обозревателей“, „искусствоведов в штатском“ тобой интересуются. Сейчас, погоди, закончатся проводы, я к тебе сам подойду. Последнее прости скажу, только руки не подам, извини. У нас с тобой задачи разные. Проигравшего, конечно, пожалеть можно, только я этого делать не буду. Не жаль мне тебя ни капельки. Полез играть на чужом поле, будь готов к поражению. У нас не судят только победителей. Интересно, а у вас?

Только бы тебя случайно не уронили. Зачем нам шум? Нам шум не нужен. Мы люди незаметные. Президента с супругой провожаем. А это, между прочим, занятие очень даже ответственное, особенно когда на всякие неожиданности отвлекаться приходится. Зазевался, — а президента шлепнули. Как в Америке. Только мы, слава Богу, в Советском Союзе находимся, прямо в столице самого миролюбивого государства в мире. Идея понятна?

Ты, главное, стой прямо — ногами-руками не шевели. Не раздражай наших мальчиков, у них работа нервная, хлопотливая, ответственная, словом, работа. Понимаю — ты устал Так все устали, причем в основном по твоей милости, родной ты мой. Потерпи немного. Сейчас высокие гости попрощаются, как по протоколу положено, традиционными рукопожатиями обменяются, в объективы поулыбаются — и все. Отдыхай, милый, свободен. Отпустим мы тебя. Ты же ничего не сделал? Правильно? А значит, и отпустим. Езжай к своей невесте, разбирайся с нею на доброе здоровье. Нам со своими бабами проблем хватает, так что чужой головной боли не требуется.

Ну, давайте, Рональд — как вас там по батюшке, — поднимайтесь, поднимайтесь. Не забудьте проследить, чтобы дверцу за вами закрыли. Вот так. Вот так. Давай, „Боинг“, гони!»

Самолет дрогнул и медленно тронулся с места. И в ту же минуту полковник, не удержавшись, сделал в направлении представителей иностранной прессы красноречивый, понятный всем без исключения, не нуждающийся в переводе жест «от плеча». Потом посмотрел на оторопелые лица окружающих, рассмеялся и неторопливо направился к подиуму, откуда уже расходились иностранные корреспонденты. Только высокий темноволосый мужчина в больших затемненных очках не шелохнулся, словно и не заметил, что церемония проводов уже закончена. Стоял, по-прежнему положив руки на перила, не обращая внимания на людей рядом с собой.

— Пойдем со мной, — позвал полковник, уже сделав несколько шагов к Майе. Она смотрела на него круглыми от удивления глазами. — Переведешь прощальную речь. Я скажу — от имени и по поручению. Опять же голос его услышать интересно.

Майя послушно, но как-то отрешенно-замедленно двинулась следом. Полковник подошел к бельгийцу и полунасмешливо, полуучастливо спросил:

— Что, не вышло? Ну, не горюй, ещё не вечер…

— Придет время — будет и пора, — с акцентом, но вполне внятно вдруг ответил ему по-русски бельгиец. — Меня арестовали?

— Так, — крякнул полковник. — Еще и полиглот. Нет, не арестовали, не за что. Пусть тобой другие занимаются, я свое дело сделал. Свободен. Скажи спасибо, что не до тебя сейчас, не та обстановка.

— Спасибо, — серьезно ответил бельгиец. — А другие мной обязательно займутся, не сомневайтесь. В нашем роду мужчины редко умирают в своей постели. Я хотел быть первым…

— Ну, извини, — отозвался полковник. — Только у меня, видишь ли, тоже есть такой принцип — всегда быть первым.

Бельгиец внезапно снял очки и пристально посмотрел на Майю.

— Нельзя женщинам ввязываться в мужские игры, — почти неслышно сказал он. — Нет, не так. Мужчины не должны вовлекать женщин в свои игры, мы играем не так, как вы. Это неправильно. Простите нас, Майя.

Последнюю фразу он сказал не по-русски, а по-французски, так что поняла только Майя. Перевел взгляд на полковника и несколько секунд смотрел ему прямо в лицо, словно пытаясь что-то разглядеть за темными стеклами. Потом медленно покачал головой, резко повернулся и пошел к зданию аэропорта, где уже успели скрыться остальные иностранные корреспонденты.

— Что, черт побери, он имел в виду? — полурастерянно, полусердито просил полковник. — Майя, что он тебе сказал?

— Он простился со мной, — тихо ответила Майя. — Просто простился, как вежливый и воспитанный человек. Сказал: «Простите меня»…

— Что, интересно, он тебе такого сделал, если просит прощения?

Майя не ответила, а полковник, заглянув ей в лицо, увидел глаза, полные слез, готовых вот-вот пролиться.

Глава 12. Загадочная русская душа

Наверное, я просто сошел с ума. Во всяком случае раздвоение личности у меня явно налицо: с рассудительным, холодным, осторожным человеком во мне появился другой — импульсивный, эмоциональный, непредсказуемый. И первый с ужасом наблюдал за поведением второго, не имея никакой возможности контролировать его поступки. Я сознательно — ну, полусознательно! — сам себя вел к гибели. Но меня и так убивала мысль о том, что Мари потеряна для меня навсегда. Как бы ни сложились обстоятельства, даже если бы мне удалось осуществить то, ради чего меня послали в Москву, мы бы все равно больше никогда не увиделись. Единственное, чего я хотел, — это любой ценой сохранить жизнь Мари, моя собственная уже не имела для меня никакого значения.

Первую глупость я совершил, не сойдя ещё с трапа самолета, толком и не ступив на московскую землю. Поблагодарил пограничника по-русски. Зачем? А Бог его знает! Наверное, это сделал не тот, кого все теперь называют Пьером Дювалем, а тот, кого на самом деле должны были звать Петром Орловым. Прямой потомок старинного графского рода, вернувшийся, наконец, домой. Домой?

По дороге в другой аэропорт, на встречу президента Рейгана, я решил, что эта глупость была первой и последней. Я не имел права на капризы и прихоти, я должен был думать о том, что и как мне предстояло сделать. Благими намерениями…

Лайнер президента вот-вот должен был приземлиться. Я стоял в шумной толпе своих коллег и заставлял себя думать о том, не использовать ли этот момент — момент прибытия — для выполнения своей задачи. Как говорят русские, «раньше сядешь — раньше выйдешь». И вдруг я услышал рядом голос Мари. Она внятно — естественно, по-французски, — сказала:

— Дело не стоит выеденного яйца.

Я круто обернулся и увидел… В какую-то долю секунды мне показалось, что все это — сон. Мари? Но почти сразу же понял, что это не она, а просто удивительно похожая на неё девушка. И не нашел ничего лучше, чем спросить, не француженка ли она.

Нет, она была русской, советской русской. Но почему-то смотрела на меня так, как если бы увидела что-то из ряда вон выходящее. Я пытался спросить её ещё о чем-то легком, светском, но тут началась сумятица, все ринулись фиксировать исторический момент прибытия высокого гостя, и знакомство оборвалось, практически не начавшись. Я даже не успел узнать, как её зовут. Запомнил только глаза — как две капли воды, простите за банальность, похожие на глаза моей Мари.