Вычислить и обезвредить - Светлана Бестужева-Лада

— Естественно, — ответила я уже гораздо спокойнее, поскольку откровенного вранья все-таки не услышала.

— Самое время, — усмехнулся Владимир Николаевич. — А тебе не приходило в голову, что до встречи с тобой у меня была какая-то личная жизнь? У тебя, кстати, тоже.

Резонно. Была. Тут уж крыть нечем.

— Прости, пожалуйста, — покаянно ответила я. — Ну, дура, ревнивая дура. Тем более, это — замечательное чувство, если тебе интересно, и его я испытываю впервые в жизни. И повторения, если честно, не хотела бы…

— По-моему, нет повода. Ладно, проехали. Чем ты сегодня занималась? Что-нибудь интересное видела… для твоих материалов в газету?

— Для газеты — вряд ли. Но впечатлений более чем достаточно. Познакомилась с несколькими журналистами. С одним даже погуляла.

— Иностранец? Откуда?

Почему, черт побери, он сразу понял про иностранца? Ах, да, он же наверняка меня видел в баре АПН. Я-то была слишком занята собственными переживаниями, чтобы сообразить — моя несанкционированная вылазка на экскурсию по вечерней Москве не останется незамеченной.

— Бельгиец. Говорит по-французски. И, по-моему, не в восторге от того, что приехал в Москву. А это ничего, что я с ним гуляла по городу?

— Лучше поздно, чем никогда… Ничего, раз ты мне об этом рассказала. Но я бы тебе посоветовал не сосредоточиваться на одном и том же персонаже. Могут неправильно понять.

— Кто теперь ревнует?

— Котенок, сейчас не время препираться. Я все сказал, ты умная девочка, все поймешь правильно. Где гуляли-то хоть? В ресторане?

— С ума сошел? По бульварам. Он хотел, чтобы я показала ему часовню Иверской божьей матери на Красной площади. А я даже не знала, что там такая есть. Неудобно получилось. Где она там? Ты знаешь?

— Ее давно снесли. Там теперь сквозной проезд. Так что ты вполне можешь быть не в курсе, ты же не гид «Интуриста». О чем вы с ним молчали?

— Да так, — замялась я. — О себе, о семье, о любимой книге… Обо всем и ни о чем.

Больше всего я боялась сказать правду: говорили о том, как я люблю тебя. И как ты этого не замечаешь. Но кажется, Владимир Николаевич был слишком замотан, чтобы вникать в тонкости моих интонаций.

— Ладно, будь умницей. Скоро увидимся.

— Как сегодня?

— Нет, по-другому. Вот закончится этот визит… Ладно, я тебе завтра обязательно позвоню. Все, пока.

— Пока… — уныло отозвалась я в трубку, откуда уже неслись гудки отбоя. Поворковали, называется. Но хотя бы проклятый вопрос с невесть откуда взявшейся Тамарой удалось прояснить. И действительно, чего бы я хотела? Мужику — за сорок, неужели я могла быть первой и единственной женщиной в его жизни? Быть бы последней в этом списке…

Давно молчавший внутренний голос, похоже, очнулся:

«Очень здравые мысли тебе приходят среди ночи. Помечтай, помечтай. Это не вредно, просто бесполезно».

«Заткнись, — невежливо отпарировала я. — Не порть хотя бы то, что есть. Я люблю, меня любят…»

«А эта информация откуда? По-моему, с той стороны никто даже и не намекал».

«Тогда — зачем? — не без надрыва спросила я. — Зачем весь этот цирк? Что он Гекубе, что ему — Гекуба? Заткнись, сделай милость. И без тебя тошно».

«Это ещё только преамбула, моя дорогая, а что ты запоешь, когда будет амбула? Если это кончится».

«Я умру. Просто — умру. Я не смогу без него жить».

«Ну да, конечно! Человек не может жить без трех вещей: воздуха, питья и пищи. Без остального — прекрасно может. Ну, не прекрасно».

Внутренний голос говорил совершенно справедливые вещи, но прислушиваться к нему я больше не стала. Хотя и заснуть уже не смогла. В эту мою первую, но отнюдь не последнюю бессонную ночь я написала несколько стихотворений. Их потом было много, стихотворений, не столько хороших, сколько разных. Но это «потом» длилось ровно столько, сколько длилась моя тоска по Владимиру Николаевичу. А притупилась, ушла тоска — закончились и стихи. Навсегда. Никогда больше я их не писала. Хотя…

Хотя, положа руку на сердце, в этом и не было особой нужды. Стихов ему — моей первой и единственной настоящей любви — было написано столько, что хватило на все случаи моей дальнейшей жизни. При необходимости я извлекала из памяти более или менее подходящее и, подогнав под конкретные обстоятельства, использовала. С большим, должна сказать, успехом. Ничто не ново под луной! Потом, много позже, я прочитала стихотворение кажется, Риммы Казаковой, и поняла, что все уже было. С кем-то. Когда-то.

«Не помню, кто сказал мне: прочиталСтихотворенье и как будто током…„Как вы узнали? Кто вам подсказал?Ведь это — я…“Но это был лишь кто-то.А тот, кому… А тот, кто… О котором…Которому…Тот так и не узнал!»

И уже на рассвете этой нескончаемой ночи меня поразило внезапная догадка: Пьер так утешал меня, так вовремя вмешался в разговор и вообще в ход событий, что… Но мы же говорили по-русски!

Выходит, он все понимал. Но даже намека на это не сделал, наоборот, подчеркнул, что ему очень повезло с персональным гидом-переводчиком по Москве.

Правда, интересно?

Глава 11. За шестьсот секунд до выстрела

Каждый человеческий организм имеет свои особенности: один не может заснуть после нескольких глотков слабенького чая, второй засыпает, как сурок, после чашки крепчайшего кофе, третий вообще неизвестно когда спит, четвертый, кажется, готов проспать не только звонок будильника или наиважнейшую встречу, но, как раньше было принято говорить, «все царствие небесное».

Полковник не был оригиналом, а к организму своему не очень прислушивался — работа диктовала свои условия, и этой работе подчинялось все. Ну, почти все. В данном случае ни о каком сне не могло быть и речи, поскольку до конца «высокого визита» оставалось всего ничего, а ситуация по-прежнему представляла собой задачку с тремя неизвестными.

Единственным светлым пятном на общем фоне было то, что затея с жеребьевкой сработала. Конечно, процессу немножко помогали заинтересованные люди со стороны, но это особого значения не имело, важен был результат. Никто ведь, кроме особо опасных зануд, не интересуется, каким образом кролик попал в шляпу фокусника. Главное — вытащили зверюшку, сорвали аплодисменты, а остальное… Остальное пусть так благополучно и остается за кадром. Чем меньше знаешь, тем лучше спишь.

«Забавно, право, ведь опять сработал принцип учета и контроля. С утра учли, кто, где и когда, затем всех ненавязчиво контролируем. Еще забавнее, что журналисты остались довольны, почти никаких претензий. Один только чудак пролетел, как фанера над Парижем: ему, оказывается, сделали важный заказ на какое-то конкретное событие, а по жребию он совсем в другом месте оказался. Кто он там у нас? Норвежец? Нет, кажется, швед. Скандинав, одним словом, не повезло мужику.

Ему, дурачку, в другом повезло. Рост-то у него почти подходящий, прямо баскетбольный, и телосложение ничего, в норме, по всем прикидкам ему персональная круглосуточная охрана полагалась. Так ведь почему отпал? Пьет, оказывается, так, что любого нашего Ваню или Васю за пояс заткнет, причем действительно пьет, а не прикидывается.

На радостях, что в Москву попал свидетелем очередной „судьбоносной встречи в верхах“, все деньги, какие с собой привез, пропил. Говорят, сильно на гонорар за будущий снимок рассчитывал. И — такой облом. Плакал этот швед, как ребенок, погорел синим пламенем, как его предки под Полтавой. Когда лес рубят — щепки летят. Пусть радуется, что с него подозрение в международном терроризме сняли. Правда, знать ему об этом совершенно необязательно.»

Подозрения, кстати, сняли не только со злополучного шведа. Из первоначального десятка подозреваемых сотрудники госбезопасности методично и скрупулезно отсеивали лишних. Какая при этом проводилась аналитическая работа — непосвященные (да и многие посвященные) могли только догадываться. Когда осталось пятеро, полковник мысленно перекрестясь, забраковал для себя тех двух журналистов, которые с явным трудом объяснялись на английском языке — одного англичанина и одного западного немца, хотя, по определению, данному им вслух самим же полковником, «рожи у обоих явно протокольные». Оставалось трое…

«Блокировать бы намертво этих троих, чтобы уж наверняка. Так ведь нельзя. Не пойман — не вор, а шуму может много получиться. Доказательств никаких, одни умозаключения. И полученная информация тоже стопроцентной гарантии не дает, ошибка всегда возможна. Мы этих трех заблокируем, а в Рейгана пальнет кто-то еще. Очень красиво получится, даже не с трех — с одного раза можно догадаться, кто как выглядеть будет, а времени почти нет. Его и раньше-то, считай, не было. Завтра Рейган улетает, осталось меньше суток… Думай, полковник, думай».