Государи и кочевники - Валентин Рыбин

— Якши-хан, — подсела к нему Хатиджа. — Ты бы сходил, навестил отца. Он, наверное, ждёт тебя, по делу ведь приехал.

— Я знаю, зачем он приехал. Самое лучшее сейчас — нам с ним не встречаться… — Якши-Мамед снял со стенки дутар, подкрутил калок и ударил по струнам:

Душа моя терзается от слов, горит в огне.Родной отец, услышав боль мою, заплачет обо мне.Не понял я его, а он меня не понял:Аллах, пошли проклятья сатане…

Якши пел, склонившись над дутаром, и не увидел, как отошёл в сторону килим и в кибитке появился Кият. Не поздоровавшись, и не нарушая блаженной минуты сына, он постоял немного и только потом кашлянул. Хатиджа, сидевшая спиной к выходу, мгновенно повернулась и встала.

— Вий, Кият-ага к нам пожаловал!

Якши-Мамед вздрогнул и быстро отложил дутар в сторону. На лице его изобразилась испуганная улыбка. Старик был хмур. Его прищуренные глаза выражали презрение. Власть его взгляда настолько была сильна, что Якши не выдержал, залепетал:

— Отец, я только приехал из Кызгырана… Там мы лошадей себе присматривали… Я ещё не отдохнул даже и не выпил чашки чаю. Я собирался к тебе…

— Хороших лошадей присмотрел? — спросил насмешливо Кият, прошёл в глубину кибитки и сел на почётное место.

— Ничего у них кони, хорошие, — отвечал Якши-Мамед, ставя перед отцом чайник, пиалу и вазу с конфетами.

— Надо будет купить тех лошадей, Якши, они могут пригодиться. Собираемся в Хиву наведаться.

— Кто собирается? — спросил сын, сделав вид, что не понимает, о чём идёт речь.

— Все собираются, — запросто отвечал Кият-хан. — И ты свою сотню поведёшь.

Якши-Мамед насупился и с минуту сидел молча, словно искал силы, которые смогли бы помочь ему в разговоре с отцом. «Ну что ж, что отец! — мысленно храбрился он. — Ради общего дела и отца не пощадишь!»— Наконец и вслух сказал, не менее храбро:

— Отец, я не знаю, каким ветром тебя опять подняло с места, но на этот раз ты зря сюда прилетел и своих урусов привёл. Ханы Атрека отныне не станут воевать за русских. Больше мы не допустим, чтобы проливалась кровь наших джигитов во имя чьих-то чужих интересов. Ныне мы бережём каждого нашего воина. Они нам пригодятся… Я и наш сердар Махтумкули не допустим, чтобы ты ездил по аулам Атрека и поднимал народ против Хивы.

Кият-хан внимательно выслушал сына и даже не повёл бровью. Потом сказал очень спокойно:

— Но вас ведь всего двое: ты да Махтумкули. А старшин приедет на маслахат много. Больше ста человек. Они и скажут, что нам делать. Если пойдёте против всех, вас двоих выкинем, как бешеных собак. Запомни!

Кият отодвинул пиалу и, покряхтывая, тяжело стал подниматься.

— Сядь, отец, не спеши, — забеспокоился Якши-Мамед.

— Сядьте, сядьте, хан-ага, зачем обижаться? — поспешила на помощь Хатиджа. — Я только что ужин поставила…

— Где твоя былая гордость, отец? Где твоя мудрость? — заныл Якши, видя, что старец сел на прежнее место. — Неужели ты не видишь, что мы только игрушка в руках царя?! Царь захочет — с голоду уморит.

— Ты, Якши, три года назад дал расписку царю в том, что берёшь, заимообразно шесть тысяч пудов муки? Ты не отдал ни зёрнышка, и русский царь не спросил с тебя ни зёрнышка. Нынче вышло всемилостивое повеление государя: не взимать с тебя взятого. А ты?!

— Спасибо твоему царю, отец. Но неужели эти шесть тысяч стоят того, чтобы мы вели своих джигитов под чужие пули и сабли? — Якши подумал и вновь перешёл в наступление: — Шесть тысяч пудов! Что такое шесть тысяч пудов по сравнению с тем, что мы отдали каджарам? Но мы бы и не отдали каджарам Гурген, если б не твой царь. Это по его воле установлена граница… Отец, пойми меня, я умру от горя, если не верну потомкам отнятые у нас земли.

— Э-хе-хе, — сожалеючи вздохнул Кият-хан. — Видно, прав наш Караш, когда жалеет, что ты раньше времени от русских ушёл, не доучился.

— Не усердствуй, отец, — с горечью попросил Якши-Мамед. — Ты готов меня унизить даже перед этим сопливым ребёнком.

— Нет, Якши, он не соплив. Он лучше тебя всё понимает. Он, например, сам догадался, что сейчас Англия и Россия из-за нас спорят — кому мы достанемся. Караш говорит: кто быстрее Хиву займёт, тот и туркмен подчинит себе.

— Ай, дурость какая-то! — возмутился Якши-Мамед.

— Нет никакой дурости, сынок. Англия весь Афганистан заняла. Теперь в Бухару и Хиву смотрит. Думаешь, зря туда стремятся и русские? Думаешь, и вправду царю нужны его пленные? Нет, сынок. Сейчас наступило время, когда мы трезво должны оценить обстановку.

— Самое трезвое — объединить племена и создать своё государство, — заявил Якши-Мамед. — Мы писали Каушут-хану, Караоглану и другим ханам Тёке и Ахала. Все они говорят вот так же, как сейчас я.

— Но никто не знает, как сделать своё государство, — с насмешкой сказал Кият. — Создать его — это всё равно, что сплести ахан, не имея под руками ничего, из чего бы получилась аханная сеть. Прежде чем говорить об этом, надо установить на туркменской земле прочный и долгий мир. А этот мир может наступить только тогда, когда возьмёт нас к себе Россия и не позволит топтать нашу землю никакому врагу. Вот тогда мы объединим все племена.

— Прости меня, отец, я не знаю, что тебе ответить, но ты не прав. Давай подождём маслахата, послушаем, что скажут остальные.

— Подождём, осталось недолго, — согласился Кият-хан. — Но не высказывай зла русским гостям… пожалеешь…

Кият вышел из кибитки старшего сына поздно.

Над Гасан-Кули лежала чёрная звёздная ночь. Возле берега залива, где стояли палатки русских, горели костры и виднелись людские силуэты. Прежде чем уйти к юрте Кадыра, Кият постоял и задумчиво посмотрел на русский лагерь. Якши-Мамед топтался рядом, ожидая, когда отправится на покой отец.

— Подумай, сынок, что будет с нами, если русские прогонят нас от этих каспийских берегов? — тихо проговорил Кият-хан и скрылся в темноте среди кибиток.

В ХИВЕ ТРУБЯТ КАРНАИ

Небольшое войско бухарского эмира Насруллы ночью переправилось через Амударью и осадило крепость Хазарасп. На другой день по наведённому лодочному мосту через бурную реку двинулась артиллерия. Хивинский гарнизон с трудом сдерживал атаки бухарцев, стреляя из бойниц крепости и сбрасывая со стен кирпичи и камни. Хазарасп едва не сдался врагам, но в самый критический час, когда бухарцы лезли на стены по лестницам и разрушали их из катапульт и пушек, со стороны Хивы показались разъярённые всадники Аллакули-хана. Рёв сотен ка-рнаев оповестил защитников крепости о приходе солнцеликого хана Хивы. Хазараспцы оживились и, словно львы, бросились сверху на наседавшего врага. Тут же подлетели передовые отряды Аллакули-хана, и участь бухарцев была решена. Немногим удалось достигнуть лодок и переправиться на другой берег. Почти все они погибли под стеками крепости, лишь немногим хан Аллакули даровал жизнь. Артиллерия хивинцев — огромные неуклюжие пушки, при каждой шестёрка лошадей — заняла позицию по западному берегу и обстреляла переправу. Пушки били до тех пор, пока последняя лодка переправы не отправилась на дно священной Аму. Хива-хан на белом в чёрных яблоках жеребце, украшенном нагрудником из золотых пластин, проезжался по берегу со своей многочисленной свитой и поносил нечестивцев. Наконец, когда на той стороне реки уцелевшие бухарцы сели на коней и верблюдов и подались прочь, Аллакули-хан повелел побыстрее привести к нему одного из бухарских юзбаши, захваченного в плен. Когда того, хлеща камчами по спине и покалывая пиками в спину, пригнали к хану, он распорядился:

— Заткните нечестивца в самую большую пушку и отправьте на тот берег. Пусть своих догоняет.

Артиллеристы-топчи схватили несчастного, сорвали с него одежду и сапоги и голого затолкали в пушечный ствол. Туда же вместили хороший пушечный заряд. Аллакули-хан собственноручно поднёс факел к фитилю, прогремел выстрел, и тело юзбаши, описав дугу в воздухе, не долетев до другого берега, шлёпнулось в волны.

— Жаль, — вздохнул Хива-хан. — К рыбам пошёл…

В тот же день Аллакули-хан занялся наведением порядков в Хазараспской крепости: усилил гарнизон, велел восстановить разрушенные кое-где стены, приказал хивинцам днём и ночью нести охрану берега. Войско хана заночевало в степи, а утром, до восхода солнца, отправилось назад, в Хиву…

Спустя три дня жители столицы встречали непобедимого льва пустынь и гор Аллакули-хана. Всё население вышло на улицы города. Карнайчи затрубили в трубы, а пиротехники выпустили в небо столько ракет, что казалось, с неба посыпались звёзды. Воины, вступив в городские ворота и увидев тысячи приветствующих горожан, ещё выше подняли пики, на которых, словно тыквы, торчали головы вояк Насруллы-эмира.

— С победой, солнцеликий!