Восстание в крепости - Гылман Илькин

— Расул ограбил человека! Позор! — Мухаммед был взволнован и не замечал, что говорит по-азербайджански и Дружин не понимает его. — Крестьянин залез в карман к крестьянину!.. Насильник! Негодяй!

Голос атамана задрожал.

Воцарилось тяжелое молчание. Дружин не представлял себе, что будет дальше. Вдруг Мухаммед поднял руку и, показав на лесную тропинку, закричал:

— Убирайся вон! Чтобы и духу твоего здесь не было! Нечестивец! Если бы не этот человек, наш гость, я придушил бы тебя на месте.

Расул стоял бледный, не смея сказать ни слова.

— Чего ждешь? Тому, кто лезет в карман ближнего, нет места среди нас! Убирайся, говорю! — Он приказал гачагам. — Возьмите его винтовку, а самого проводите отсюда подальше.

Гачаги забрали у Расула карабин, обыскали и повели по тропинке куда-то в сторону. Мухаммед угрюмо смотрел вслед провинившемуся. Когда Расул скрылся за деревьями, он пробормотал чуть слышно:

— Пусть не пойдет тебе впрок материнское молоко!

Скоро гачаги вернулись. Мухаммед вынул из кармана архалука паспорт, который Бахрам за день до этого переслал ему через пастушонка Азиза.

— Вот твоя бумага, — сказал он Дружину. — А теперь — в путь. Нам тоже следует переменить место, — этот грабитель, пожалуй, на все способен. Кто может поручиться, что он не предаст нас?

Гачаги быстро погасили костер и оседлали лошадей. Полянка в один миг преобразилась, сделалась неуютной, нежилой.

Гачагам предстояло проводить Дружина до границы с Дагестаном.

Глава пятая

До города оставались считанные километры.

Едва фаэтон выехал из-под густой тени вековых ореховых деревьев, фаэтонщик Узун Гасан натянул вожжи. Лошади остановились посреди огромной лужи, образовавшейся от дождя, который прошел два дня назад.

Узун Гасан, недовольно ворча, спрыгнул прямо в грязь. Он оглянулся по сторонам, словно хотел увидеть кого-то, затем прошел к задку фаэтона и, подобрав чуть ли не к самой груди полы длинной, пыльной чухи [16], начал осматривать железный обод правого заднего колеса. Потом присел на корточки.

Перед выездом из Цнори верх фаэтона был поднят. Узуну Гасану видны были внутри фаэтона только ноги — две пары ног. Пассажирами его были сегодня муж и жена. Мужчина сидел, закинув ногу за ногу. По голубому канту на брюках можно было догадаться, что это чиновник. Шелковые кремовые чулки на сухощавых ногах женщины сделались серыми от дорожной пыли. За всю дорогу от Цнори супруги не обменялись и десятком фраз. Если бы не назойливый запах крепких папирос, которые курил мужчина, Узун Гасан мог бы подумать, что его пассажиры все время спят.

До захода солрща оставалось немного. Тени высоких грабов и дубов, подступавших с двух сторон к дороге, стали совсем длинными. Густые заросли орешника справа, шагах в двадцати от дороги, казались рядом с могучими замшелыми стволами деревьев небольшими зелеными холмиками. Гниющая листва и застоявшаяся, подернутая изумрудной плесенью вода у кустов распространяли зловонный запах.

Фаэтонщик Узун Гасан все сидел на корточках у заднего колеса, покачивая головой и что-то бормоча себе под нос. При этом он бросал взгляды на липовые деревца, растущие возле телеграфного столба, на котором черной краской была выведена цифра 5.

Из зарослей орешника вышел смуглолицый худощавый подросток лет двенадцати — четырнадцати, без шапки, с длинным пастушьим кнутом в руках, и приблизился к столбу.

На лице фаэтонщика мелькнуло довольное выражение. Пастушонок приветливо и в то же время как-то многозначительно смотрел на Узуна Гасана, гладя рукой большую пастушью сумку, висевшую у него на боку.

— Эй, сынок! Что стоишь и глазеешь? — Голос старого фаэтонщика был с хрипотцой. — Ступай сюда, помоги обод подвязать. Надо же случиться такому!.. Проклятое колесо! Нарочно ждало, пока в грязь заедем!

Парень подбежал к фаэтону, шлепая по грязи огромными чарыками.

— Как же это случилось, Гасан-ами? — спросил он и, нагнувшись, тоже стал смотреть на заднее колесо фаэтона.

А Узун Гасан продолжал ворчать вполголоса:

— Нет, ты скажи, как это называется?.. Такую дальнюю дорогу проехали без приключений, а у самого дома вдруг соскакивает обод. Заклепка проклятая отлетела! Э-эх! Ну и работенка у нас! Вся жизнь проходит вот так, на дорогах. Помоги-ка, сынок! Давай как-нибудь прихватим обод вот этой проволокой. Лишь бы до города добраться!..

Мальчуган молча присел на корточки у задней рессоры.

Фаэтонщик извлек из кармана моток старой медной проволоки и начал обматывать ею обод ничем не поврежденного колеса. Пастушонок помогал старику. Из орешника доносилось мычание коров и телят.

— Скучают без тебя твои подопечные. С травой как?.. — спросил Узун Гасан, дружелюбно поглядывая на парня.

— Неплохо. После дождя выше колен поднялась.

— Как со скотом? Падежа нет?

— Пока все благополучно.

— Надеюсь, и мой буйволенок здоров?

Хотя пастушонок сидел рядом, Узун Гасан разговаривал с ним намеренно громко.

Сидевший в фаэтоне мужчина закашлялся и сплюнул. Из-под кожаного верха выплыло лиловато-серое облако табачного дыма.

— Что случилось? Почему стоим? — спросил он низким, простуженным голосом, в котором слышалось нетерпение.

— Обод соскочил с колеса, господин, — ответил Узун Гасан. — Не беспокойтесь, сейчас закрепим его.

Пассажир умолк.

Перестав заниматься колесом, фаэтонщик снова огляделся по сторонам и быстро развязал небольшую торбу с сеном, висевшую на фаэтоне позади, над колесной осью. Он сунул туда руку, порылся вытащил пачку каких-то бумаг и протянул их парню. Тот мгновенно спрятал бумаги в пастушью сумку.

Узун Гасан приник к уху пастушонка и зашептал:

— Стой на дороге, пока не отъеду. Чтоб не увидели твоего лица.

Он вытер грязные руки о полы длинной чухи, поднялся на облучок и тряхнул вожжами.

Фаэтон тронулся.

Пастушонок продолжал неподвижно сидеть на корточках. Когда фаэтон отъехал подальше, он встал, поправил свою сумку и зашагал к липовым деревьям, у телеграфного столба.

Начало смеркаться. Фаэтонщик поленился зажечь фонари. Перед въездом в город на избитой ухабистой дороге старый фаэтон заколыхался из стороны в сторону. Всякий раз, когда колеса провалились в яму, экипаж резко кренился набок, казалось, он вот-вот перевернется.

В такие минуты сзади раздавался раздраженный женский голос. Но старый фаэтонщик делал вид, будто ничего не слышит, и продолжал погонять лошадей, явно стремясь поскорее добраться до города.

Очевидно, тряска дала выход раздражению, давно переполнявшему душу женщины. Начав ворчать, она уже не могла остановиться и с каждым мгновением все больше распалялась.

— Говорила тебе, Игнат, не соглашайся! Ну, не глупо ли?.. Бросить такое райское место, как Сухум, и ехать в эту дыру! Нет, умный человек так не поступит!

Муж молчал. Это еще больше злило женщину. Она заговорила громче:

— Ведь ты знаешь, что нам говорили про это захолустье?! Вот увидишь, после морского климата у меня в этих горах будет разрыв сердца. Впрочем, тебе-то что?.. Тебя наградят еще одним орденом, а я буду расплачиваться своим здоровьем! Нет, я просто поражена: неужели во всем Тифлисе не нашлось никого другого, чтобы заткнуть в эту дыру? Ну конечно, в хорошее место тебя не послали бы!.. А здесь, говорят, каждый день беспорядки. С потемкинцами и в России не могли сладить, как же сладишь с ними ты?!

Наконец терпение у мужа лопнуло, — жена явно стала болтать такое, о чем следовало бы молчать.

— Ладно, хватит! — грубо оборвал он ее. — Держи язык за губами! Что раскричалась на всю округу?! И на нервы жаловаться нечего. Сама виновата, не жалеешь их!

Но слова мужа только подлили масла в огонь. Женщина окончательно вышла из себя. От гнева голос у нее сделался скрипучим, хриплым.

Пока супруги продолжали перебраниваться, фаэтонщик тихо мурлыкал себе под нос какую-то грустную песенку.

Темный вечер сделал смутными очертания города. Изредка на углах попадались тусклые фонари. Фаэтон петлял по узеньким улочкам. Было свежо. От крупов лошадей шел пар.

На главной улице фаэтонщик обернулся к пассажирам:

— Куда прикажете, господин?

— К дому пристава Кукиева, — глухо ответил мужчина.

Через несколько минут фаэтон остановился перед чистеньким, пригожим двухэтажным особняком с балконом.

Избавившись от неприятных пассажиров, Узун Гасан облегченно вздохнул. Он поехал по главной улице, собираясь в конце ее свернуть наверх, к своему дому.

Перед церковью было многолюдно. Очевидно, вечерняя служба только что окончилась. Узун Гасан так и не зажег фонарей. Поэтому ему приходилось криком предостерегать прохожих на площади: "Эй, берегись!"