Восстание в крепости - Гылман Илькин

— Опять на тебя напала меланхолия!.. Кошмар! Хандра твоя — верный признак близкой беды. Когда я вижу тебя в таком настроении, у меня опускаются руки. Что-то будет, что-то будет!

У Кукиева не было ни сил, ни желания отвечать жене. Он только махал рукой и терпеливо повторял ей:

— Успокойся, Тамара, пожалей свои нервы. Увидишь, все обойдется.

Это еще больше раздражало Тамару Даниловну.

— Он меня утешает! Можно подумать, я глупый ребенок! Сколько раз проверено: как только у тебя начинается меланхолия — в наш дом приходит беда. О, господи, как я страдаю!

Кукиев умолкал, чувствуя, что спор и пререкания с женой могут привести к очередному истерическому припадку, а это значит: к беде прибавится еще одна беда. Поэтому лучше помалкивать. Молчать, покориться и ждать веления судьбы.

Пристав предчувствовал, что ему не удастся спастись от когтей этого "бессердечного палача", — так он мысленно стал называть Добровольского в последние дни.

И Кукиев не ошибся: на третий день утром предчувствия начали сбываться. В кабинет пристава вбежал городовой, дежуривший в полицейском участке, и почтительным шепотом доложил:

— Приехали господин Добровольский.

В сердце Кукиева будто воткнули раскаленный ноле. Он вскочил с кресла и сделал было шаг к двери, чтобы встретить подполковника на пороге, но тот уже стремительно вошел в комнату, не здороваясь, подошел к столу и трясущимися от гнева пальцами принялся срывать перчатки. Левая бровь у Добровольского была вскинута вверх, что придавало его и без того злому, холодному лицу поистине дьявольское выражение.

Душа у пристава ушла в пятки. Он даже не знал, как вести себя, что говорить. Гневный взгляд подполковника буквально сверлил его. Однако гость молчал. Под этим взглядом пристав еще больше растерялся.

Наконец он неестественно улыбнулся.

— Прошу вас, господин подполковник, садитесь, пожалуйста.

— Я пришел сюда не сидеть, господин пристав, — небрежно бросил Добровольский, повернувшись к нему спиной.

Эти слова, сказанные с оскорбительной многозначительностью, не могли не задеть самолюбия пристава, однако у него не хватило смелости достойно ответить на них. Этот офицер, посланный на юг особым распоряжением императора Николая, важно носящий на своих плечах золотые погоны, мог в любой момент погубить его карьеру. При одной этой мысли пристав холодел.

Добровольский круто обернулся к Кукиеву.

— О причине моего к вам визита, господин пристав, вы, вероятно, догадываетесь…

Тот растерянно пожал плечами, его большая голова словно погрузилась в жирные плечи, и он стал похож на горбуна.

— Я полагаю, господин подполковник, что вас встревожило похищение арестованного солдата Дружина? Да, вчера вечером я случайно услышал об этом. Откровенно скажу, вначале я не поверил своим людям, подумал, что, случись это в самом деле, господин подполковник немедленно сообщил бы мне о происшествии. Но если это действительно так, мне очень жаль…

— Жалость оставьте при себе, — перебил пристава Добровольский. — Это чувство ведомо лишь слабым существам. Вам следовало немедленно принять меры. Ему жаль, видите ли!.. — Добровольский презрительно, мрачно рассмеялся.

— Разумеется, разумеется, господин подполковник, — поспешно заговорил пристав, — меры были приняты. — Пожалуйста, не думайте, будто арестованный преступник может бежать, а мы станем сидеть сложа руки, и ждать, когда он сам выдаст себя властям. Подобная халатность свидетельствовала бы о нашей политической слепоте, господин подполковник!

Добровольский подошел вплотную к приставу, надменно прищурился:

— О каких это принятых мерах вы говорите, господин Кукиев?

Пристав вдруг понял, что подполковник сам опасается неприятных последствий и напуган случившимся не меньше его, Кукиева. Он нарочно помедлил с ответом размышляя: "Вот оно что!.. Выходит, тебе и самому не очень-то весело. Все дуешься, важничаешь… Так и лопнуть недолго, господин начальник!"

Подполковник поморщился" выказывая нетерпение.

— Я слушаю вас, господин Кукиев!

Пристав пригладил усы.

— Хотя господин подполковник ничего не сообщил мне лично, я тем не менее не сидел сложа руки. Услышав о происшествии, я тотчас поставил на нога всех моих людей, дав им приказ обследовать все сомнительные места, взять под наблюдение все горные тропы и даже произвести обыски в домах подозрительных личностей. Напрасно только вы тотчас не поставили меня в известность о необходимости принятия мер…

Услышав, что поиски пристава пока не дали результатов, подполковник покачал головой, затем достал из кармана плоский серебряный портсигар и закурил. Из ноздрей его вырвались две тугие струи голубоватого дыма.

— Мы надеялись, они не успеют далеко уйти… — Казалось, Добровольский разговаривает сам с собой: он расхаживал по комнате, не обращая внимания на пристава. — Две мои роты днем и ночью прочесывали лес вдоль Балакендского шоссе, но на след беглеца напасть не удалось.

Желая напомнить подполковнику о своем присутствии, пристав кашлянул.

— Конечно, преступников не так-то легко схватить, — сказал он, упершись руками в бока. — Очевидно, они успели перевалить через хребет. В свое время, господин подполковник, я обращался к вам с просьбой помочь мне очистить эти горы от проклятых разбойников. Вы не дали согласия — и вот результат.

Слова пристава заставили Добровольского раздраженно поморщиться.

— Вы думаете, его освободили разбойники?

— Разумеется.

Добровольский мотнул головой:

— Ошибаетесь!

— Кто же тогда, господин подполковник? Или… возможно…

Он не докончил фразы, чувствуя, что может оскорбить подполковника.

— Наивный человек! — сказал Добровольский, уставясь на Кукиева злобным взглядом. — Разбойники!.. Разбойники — в горах! Арестованного Дружина похитили вот эти… — Он выхватил из кармана какие-то бумаги и потряс ими в воздухе. — Те, кто писал вот это!.. Те самые люди, о которых вы ничего не знаете. Ответьте мне, любезный пристав, какие меры приняты вами против тех, кто расклеивает эти листовки на крепостных стенах и на деревьях? Я жду, чего же вы молчите? Ведь именно у этих людей и надо спросить о Дружине. А вы уцепились за своих разбойников! Смешно, господин пристав! Смешно!

Земля опять начала уходить из-под ног Кукиева. Грозный взгляд Добровольского действовал на него, как глаза удава на кролика. Руки и ноги сразу стали ватными.

— Не можете, господин пристав, не можете!

Слова эти, как кувалда, оглушили Кусиева, однако он собрался с силами и спросил:

— Чего не можем, господин подполковник?

Глаза Добровольского злобно сузились. Приставу показалось, что сейчас он хватит его кулаком по голове и собьет с ног.

— Не можете управлять городом! Ясно? — Понизив голос, Добровольский добавил. — Я написал рапорт в Тифлис с просьбой, чтобы жандармское управление прислало вам умелого помощника. Если так и впредь будет продолжаться, город может скоро стать оплотом революционеров. Они подожгут даже кресло, на котором вы сидите! Мы загнали сюда матросов, чтобы они не помогали революционерам в центральных губерниях, а выходит, и здесь благодаря вашему попустительству пахнет крамолой. Не забывайте, вам придется отвечать за все это собственной головой! Отвечать перед государем!

У пристава пересохло во рту. Но он понимал, что не должен показывать Добровольскому своего страха. "Отступать нельзя, нельзя, нельзя! — твердил он про себя. — Стоит спасовать перед этим тигром — и он вмиг сожрет, только кости захрустят".

— Хотя господин Добровольский не уведомил меня официально о происшествии, я тем не менее выполнил свой долг. По-моему, вами в этом деле была допущена оплошность. Если бы нам вовремя сообщили обо всем, возможно, моим людям удалось бы напасть на след беглеца Дружина. Теперь посылайте на его поиски хоть целый полк — толку не будет. Если преступникам удалось переправиться через горы на Северный Кавказ, считайте, что они неуловимы. Таково мое мнение. Повторяю: полицию следовало бы ео-время известить о случившемся.

Говоря это, пристав не спускал взора с Добровольского, который, глядя пустыми глазами в окно, хлопал себя белой перчаткой по ладони и равномерно поднимался и опускался на цыпочках. Он держался так, будто, кроме него, в комнате никого нет и он не слышит обращенных к нему слов пристава.

"Может, мои доводы уняли его гнев? — подумал Кукиев. — Или же подполковник раскаивается в своей грубости, почувствовав, что был неправ, подвергая меня грубым нападкам и увидев, что заряд его не попал в цель?"