Шелковые узы - Лиз Тренау

– Это не только твоя вина, – тихо ответила она.

– Если бы я признался отцу во всем, мы бы выплачивали пошлину каждую неделю, как он обещал гильдии, и они не требовали бы от нас столько денег, не говоря уже о штрафе.

– Так еще есть и штраф?

– Четыре сотни фунтов.

– Это невероятная сумма! Где вы ее возьмете?

Он покачал головой.

– А что будет, если не сможете заплатить?

– Наверное, мы станем банкротами.

Это слово возымело действие пощечины. Анна, конечно, знала, что оно значит, но она представить не могла, что такое можно будет сказать о предприятии «Сэдлер и сын».

– А что потом?

– Если мы не сумеем расплатиться с долгами до начала января, нам придется продать дело.

– А дом?

– Дом тоже. Он является частью предприятия.

– Но где мы… то есть вы… будете жить?

Он вздохнул.

– А где живут другие люди? Будем снимать жилье, наверное. Найдем работу, чтобы его оплачивать.

– У вас же, скорее всего, есть запасы шелка, который можно продать и погасить долги, да?

– Я уже пытался.

– Что ты пытался?

– Пробовал продать остатки французского шелка торговцу из другого города. Но кто-то узнал материал и проследил его происхождение. Это только ухудшило ситуацию. Надо заплатить больше налогов и еще один штраф. Единственный шелк, что у нас остался, это тот, что лежит на складе уже много месяцев или даже лет, с тех самых пор, как умер старый король. Он никому не нужен. Мода переменчива. – Уильям снова вздохнул. – Это все так не вовремя. Папа собирался подать письменное предложение на поставку шелка для приданого новой королевы.

– А будет новая королева? Я не слышала об этом.

– Никто не слышал. Это просто слухи. Молодому Георгу не позволят долго ходить в холостяках, поверь мне. Помни, что ему нужен наследник мужского пола. Все торговцы в городе мечтают обогатиться после того, как будет объявлено о свадьбе.

– Интересно, кого он выберет?

– Ходят слухи, он остановит свой выбор на какой-то германской принцессе. Но это не имеет значения, на самом деле, если мы сможем предложить модный товар высшего качества. А такого у нас сейчас нет. – Он сделал паузу и взял письмо Чарльза, снова перечитал его. – Я все испортил. Ты тоже пострадала, расстроилась помолвка.

– Не волнуйся об этом, кузен. Знаю, он твой друг, но, честно говоря, я не люблю его. И взгляды Чарльза очень сильно отличаются от моих.

– Однако он такая хорошая партия. Что ты будешь делать? Или у тебя есть другой кавалер на примете?

– Пожалуйста, не переживай за меня. Я просто поеду домой и буду спокойно жить в деревне.

– «Офелия, уйди в монастырь»?[45]

– Не совсем.

Сказав это, она поняла, что ей действительно очень хочется вернуться в Суффолк, увидеть отца и малышку Джейн. Эти знакомые лесные дорожки и шум моря…

– Я не знала, что ты читаешь Шекспира.

– У нас, мужчин, есть свои тайны.

– А так сразу и не скажешь.

На сей раз настала его очередь смеяться.

– Я буду скучать по твоим едким комментариям, кузина. Мне они всегда нравились. Девушка с твоим умом недолго станет предаваться радостям сельской жизни. А что с твоими планами изучить создание рисунков на шелке?

– Я собираюсь найти человека, который научит меня, – ответила она без особой уверенности в голосе. – Мне говорили, в Норидже процветает торговля шелками.

– Ты будешь приезжать к нам в гости?

«Девушка с твоим умом недолго станет предаваться радостям сельской жизни», – Анна задумалась над словами Уильяма и почувствовала, что отчаяние лишает ее сил.

Она вспомнила, как ей иногда было смертельно скучно в деревне, как она радовалась тому, что уедет в город. А что, если он прав? С другой стороны, жизнь в городе не принесла ей особой радости.

Было ли место, где она могла бы ощутить наконец долгожданное счастье?

18

Тот, кто часто захаживает в таверну и кому становится хорошо, лишь когда он напьется до беспамятства, становится неспособным на что-то другое; за ночным кутежом следуют утреннее похмелье и недомогание, и тогда то, что накануне было отравой, теперь воспринимается в качестве лекарства.

Суд над Ги назначили на первый понедельник нового года. Было все еще очень холодно, и снег, который шел на Новый год, превратился в ужасный коричневый лед, покрывший улицы Лондона скользким и опасным ковром. В неотапливаемой комнате со станками дыхание людей превращалось в пар, а пальцы быстро немели, что мешало работать. Им приходилось часто делать перерывы, чтобы согреться на кухне.

Накануне суда Анри принес в гильдию ткачей на Басингхолл-Стрит свою выпускную работу, аккуратно завернутую в бумагу. Ему пришлось прождать полчаса, пока неулыбчивый клерк готовил для него анкету, в которую молодой человек должен был вписать свое имя, возраст, адрес и расписаться. Увидев адрес в анкете, клерк тут же подобрел.

– Месье Лаваль – хороший человек, – сказал он. – И хороший ткач. Он вас тоже учил?

Анри кивнул.

– Мы с интересом изучим вашу работу, – сказал клерк, улыбаясь.

Анри вышел из здания весьма окрыленный этим приемом, поэтому лишь дома заметил, что забыл застегнуть куртку, а шапка и перчатки так и остались лежать у него в кармане.

Месье Лаваль дал Анри выходной, чтобы юноша смог посетить судебное заседание.

– Скорее всего, ты не сможешь изменить решение суда, но ему будет приятно увидеть знакомое лицо в зале. Будь осторожен, – добавил он. – Тебе запрещено говорить во время слушания, в противном случае тебя могут арестовать за неуважение к суду.

Когда Анри подошел к зданию суда, то увидел огромную толпу, собравшуюся там. Он подумал, что они ждут очередную казнь. На табличке, висевшей на стене, юноша обнаружил список всех заседаний, запланированных на этот день. Внимательно изучив его, он нашел имя Ги. Там было еще много осужденных людей, даже женщин. Их подозревали во взломе, повреждении имущества, ношении оружия и намерении убить ткача по имени Томас Пур. Казалось, все наемные рабочие этого района пришли поддержать коллег, и все они были в плохом расположении духа.

Образовалась такая сильная давка, что до мест для публики добраться не представлялось возможным, поэтому Анри остался ждать в коридоре. Слушания начались с опозданием, потому что каждое заявление суда толпа встречала протестами и бранью. Наконец все успокоились и, когда слушание открылось, новости в толпе стали передавать шепотом.

– Это Джон Валлин, о нем сейчас ведет речь Пур. Он говорит, они назвали его сыном шлюхи и пригрозили выломать дверь.

– Пур все еще выступает?

– Он говорит, что они порезали весь шелк и сломали станки.

– Он говорит, они напали на него даже несмотря на то, что он заплатил комитету…

– Вот ублюдки. Они говорят, Валлин вел себя буйно.

Потом рассмотрели дело Джона Дойла, которому предъявили те же обвинения. Ему повезло меньше, потому что, когда дали слово жене Пура, она сообщила, что Дойл был среди тех семи мужчин, ворвавшихся в их спальню и угрожавших ей пистолетом и ножом.

– Дойл назвал ее сукой и шлюхой.

– А разве это неправда?

Наступила долгая пауза.

– Что там сейчас происходит? – шепотом спросил Анри. Он затаил дыхание от волнения.

– Там Леметр, – сказал кто-то.

– Он мой друг. Пропустите! – крикнул Анри, пытаясь пробиться вперед.

Никто ему не мешал пройти. Наконец он смог взглянуть на зал заседаний. Юноша с ужасом увидел, что Ги посадили в деревянную клетку, на так называемую «скамью подсудимых», где вместе с ним находились два грузных охранника. Хотя его одели в нормальную одежду, Анри с трудом узнал друга, таким бледным и худым тот был.

Судья в большом парике и тяжелой красной мантии, подбитой мехом, обратился к Ги низким голосом:

– Ги Леметр, вы обвиняетесь в том, что десятого декабря с помощью силы и оружия ворвались в дом Томаса Пура с целью уничтожения определенного количества шелка, а также чтобы уничтожить станок и прочие профессиональные инструменты ткача. Далее в этом доме вы порезали и уничтожили вместе с другими людьми сотню ярдов бомбазина, принадлежавшего Томасу Хортону, вы также вместе с другими угрожали пистолетом женщине. Что вы можете сказать на это?

Ги окинул мутным взглядом зал суда. Один из охранников дернул его за руку.

– Мистер Леметр, вы должны ответить на вопрос! – гаркнул судья. – Что вы можете сказать в свое оправдание?

– Невиновен, сэр, – тихим голосом ответил Ги.

Ткач мистер Пур вернулся на свидетельскую трибуну и дал показания. Анри воспрянул духом, когда он сказал:

– Я узнал только голоса Дойла и Валлина, там было так темно, что ни я, ни кто-либо другой не смог бы распознать кого-нибудь еще.

– Но вы утверждаете, что знакомы с этим человеком.