Откуда пошел, как был организован и защищен мир - Александр Немировский

— Какое счастье! — воскликнула Кайкейя. — Я горжусь Рамой не меньше, чем собственным сыном. И он будет радоваться принесенной тобою вести. Прими за неё в дар это ожерелье.

Но капля за каплей вливала Мантхара в душу недалекой царской любимицы яд зависти. И наконец Кайкейя сама спросила совета, как сделать, чтобы царство досталось Бхарате.

— Удались в Дом гнева, — прошипела коварная советчица. — Предайся притворной печали. Супруг, увидев, что ты исчезла, бросится за тобою. И тогда ты выскажи две просьбы: пусть отправит Раму на четырнадцать лет в изгнание и назначит царем Бхарату.

— Но он верен своему слову и не нарушит его даже ради меня, отозвалась Кайкейя.

— Это верно! — воскликнула горбунья. — Но вспомни: когда ты вынесла раненого Дашаратху из боя, он обещал тебе на выбор два дара. Ты тогда от них отказалась, сказав, что жизнь с любимым — лучший из даров.

Злая женщина словно в воду смотрела. Отыскал царь свою любимицу в Доме гнева на голой земле, в затрапезном одеянии, без драгоценных украшений и бросился к ней со словами:

— Что стряслось? В чем причина твоей обиды? Чем я провинился перед тобой?

— Помнишь, — сказала Кайкейя, вставая, — ты обещал выполнить две мои просьбы?

— Конечно, помню, — воскликнул царь. — Я готов их выполнить и теперь.

— Тогда, — сказала Кайкейя, — пусть воцарится не Рама, сломавший лук Шивы, а мой сын Бхарата. Рама же пусть удалится на четырнадцать лет в непроходимые леса и носит одеяние из бересты, как положено отшельнику.

Услышав эти слова, царь потерял дар речи, когда же смог заговорить, объяснил Кайкейе, какой вред она готова принести государству и всему Солнечному роду, какую обиду причиняет она безупречному Раме, какой несмываемый позор навлекает на свое имя. Но глупая и завистливая женщина была непреклонна. Упал тогда царь к её ногам, умоляя пощадить его старость и любовь, которую он доказал своей жизнью. Но и это не помогло. И послал царь, никогда не нарушавший своего слова, возничего Сумантру за Рамой и Ситой.

Гроза

Рама и Сита ещё почивали, но перед дверью их спальни толпились друзья и слуги, чтобы, как всегда, приветствовать их с наступлением нового дня. Вот раздались тяжелые шаги Сумантры, царского возничего, и лица ожидающих засияли. «Конечно же, — думали они, — Дашаратха послал за Рамой, чтобы объявить ему решение, и поэтому возничему велено не дожидаться пробуждения, а немедленно вступить в брачные покои».

Когда за Сумантрой закрылись двери, все взоры были прикованы к ней, и каждый, в силу своего воображения, представлял, что происходит в опочивальне, что говорит возничий и как радуются Рама и Сита.

Но вот и они. Огромная прихожая наполнилась гулом приветствий:

— С прекрасным днем, царевич! Возвращайся царем. Будь счастлив, сын Каушальи!

Начало дня и впрямь казалось прекрасным. Ярко светило солнце, и лужайка перед дворцом, ещё не успев высохнуть, горела изумрудами. По ней туда-сюда с отвратительным криком расхаживали павлины.

— Павлины кричат к грозе, — проговорил Рама, обращая взор к небу, — но оно безоблачно.

Сита хотела ответить, но вдруг из кустов выскочила лань и потерлась головкой о её бедро. Сита и лань были словно две сестры, большеглазые творения Любви.

Видя это, Рама успокоился.

— Наверное, — сказал он, — царь и всегда благосклонная ко мне Кайкейя решили ускорить коронацию. Иначе зачем бы им понадобилось прерывать наш сон?

— Да! Да! — согласилась Сита. — Я уже вижу тебя в одеянии из тигровой шкуры и слышу, как ты произносишь слова обета.

У входа в город Рама и Сита сошли с колесницы и двинулись ко дворцу пешком. Тысячи людей сопровождали их. За Рамой закрылись ворота. Стихли приветственные крики. Толпа ожидала в молчании выхода нового царя, начала нового царства и новой жизни. Обняв Раму на прощанье, Сита удалилась в женские покои.

Рама один медленно поднимался по ступеням царской лестницы, стараясь сдержать бешеное биение сердца. Слуга, ожидавший Раму на верхнем пролете лестницы, повел его не в тронный зал, а в покои Кайкейи. «Наверное, подумал Рама, — в тронном зале ещё не все готово для церемонии и Дашаратха решил мне что-то сообщить».

Но почему царь весь в черном? Почему так бледно и сумрачно его лицо? Почему он тяжело дышит — будто рыба, лишенная воды?

— Царь просил меня передать тебе, — властно произнесла Кайкейя, — что ты сегодня же должен покинуть столицу и отправиться в изгнание на семь и ещё на семь лет. Готов ли ты выполнить приказание отца?

— Готов! — ответил Рама, складывая ладони.

И тогда Дашаратха обрел дар речи:

— Сын мой! У меня нет сил расстаться с тобой. Не уходи хотя бы сегодня. Уже близка ночь.

— Нет, государь. — ответил Рама. — Я обещал царице покинуть город сегодня и сдержу свое слово. Не печалься! Я вернусь через четырнадцать лет.

Изгнание

Почтительно приветствуя царевича, уже одетого в бересту, но не снявшего золоченых сандалий, Сумантра сказал:

— Взойди на повозку, доброславный, и я, как мне приказано, домчу тебя до цели.

И тогда из дворца выбежала Сита в грубом одеянии отшельницы. Напрасно умолял её Рама не покидать Айодхьи и дожидаться его возвращения.

— Я не должна и не желаю расставаться с тобою, — отвечала Сита. И добавила: — Я не вынесу разлуки.

Рама и Сита заняли места в повозке. Слуги сложили на её дно луки, мечи для Рамы, а для Ситы богатые одеяния и украшения, какие, рыдая, принес невестке царь. Дернул Сумантра поводья, и кони понеслись.

Высыпавшие на главную улицу люди умоляли замедлить бег коней, чтобы, может быть в последний раз, насладиться лицезрением Рамы и Ситы. В толпе был и царь в трауре, с лицом бледнее луны, когда её заглатывает демон Раху. Выбежала и мать Рамы Каушалья и со стоном, заглушаемым ударами копыт о мостовую, побежала за колесницей.

Оглянулся Рама и едва не ослеп от зрелища горя родителей.

— Гони, Сумантра! Гони! — вырвался из груди его вопль.

И повозка помчалась, как яростный вихрь, как голубь, настигаемый ястребом.

Но почему Сумантра вдруг сдерживает коней? Это Лакшмана, милый Лакшмана стоит на дороге! Совсем недавно в ярости он порывался убить Кайкейю, а если понадобится, и царя, впавшего в детство и потерявшего волю, а когда это вызвало гнев Рамы, с плачем удалился. Теперь все ясно! Как истинный брат, он решил разделить с Рамой изгнание.

Возмездие

Дашаратха долго не мог отвести глаз от удаляющегося облака пыли. Когда же пыль рассеялась, он пошатнулся и упал бы, если бы его не удержали с правой стороны Каушалья, с левой — Кайкейя. Обратив голову влево, царь сказал:

— Не касайся меня, негодная. Я больше не хочу тебя видеть. Я от тебя отрекаюсь.

Каушалья отвела Дашаратху в его покои. Изнуренный горем, царь уснул. Но ночью, открыв глаза, увидел сидевшую у постели Каушалью, которая охраняла его сон.

— Царица! — обратился он к ней. — Я хочу тебе рассказать о том, что случилось со мною в давние времена, когда ты ещё не была моей женой. Будучи совсем юным, я не помышлял о женитьбе, отдавая все время охоте. Не было лучника, равного мне, ибо я попадал в цель по слуху, не видя её. Это составляло предмет моей гордости. В один несчастный день я приказал запрячь колесницу и отправился к берегу Сарайю, надеясь в темноте подстрелить какого-нибудь зверя, идущего на водопой. Ночь была темной, ибо луна ещё была серпом, а не диском. Оставив колесницу, я направился к берегу и услышал идущий от воды звук, напоминавший сопение слона. Я наложил на лук стрелу и отпустил тетиву. И тотчас услышал предсмертный человеческий крик. Раздвигая заросли камыша, я бросился к воде и увидел лежавшего в крови юношу. Вода выливалась из опрокинутого кувшина. Открыв глаза, умирающий сказал:

— За что ты убил меня, царевич? Ведь вместе со мной ты лишил жизни моих родителей, дряхлых и немощных, для которых я пошел набрать воды. Пойдя по этой тропинке, ты найдешь их хижину.

Когда я вытащил из спины юноши стрелу, он испустил дух. И я понес его тело по указанной мне тропе и положил его перед стариками, обливаясь слезами.

И тогда старец сказал:

— Я мог бы тебя испепелить на месте. Но я вижу, что ты погубил моего сына без умысла и сам страдаешь от своей вины. Поэтому моя кара постигнет тебя не сейчас, а через много лет. Ты умрешь от тоски по сыну. Пока же помоги мне собрать сухих сучьев и удались навстречу своей судьбе.

На следующий день, уже придя к этому месту, я не застал стариков. Родители убитого мною юноши взошли на погребальный костер. Теперь я умираю, как мне предсказано, от тоски по своему сыну. Благословенны те, кто дождутся возвращения Рамы и Лакшманы вместе с Ситой.

Дашаратха внезапно замолк. Из его груди вырвался последний вздох.

Бхарата