Лебединая песнь. Последняя война - Роберт Маккаммон

Сестра вынула ее из сумки. Камни, вделанные в стеклянное кольцо, вспыхнули яркими цветами радуги. Отражения затанцевали по стенам комнаты, и лица Сестры и Дойла Хэлланда стали пятнистыми. Он втянул в себя воздух, потому что он в первый раз мог наконец хорошенько рассмотреть ее. Глаза его расширились, искорки сверкнули в его зрачках. Он протянул руку, чтобы коснуться ее, но в последний момент отвел ее.

— Что это такое?

— Просто стекло и камни, сплавившиеся вместе. Но…

Прошлой ночью, как раз перед вашим приходом…

Эта вещи сделала нечто чудесное, нечто такое, что я не могу объяснить.

Она рассказала ему про Джулию Кастильо и понимание ими друг друга при разговоре на своих языках, когда их соединяло стеклянное кольцо. Он сидел, молча слушая.

— Бет сказала, что это волшебная вещь. Об этом я судить не могу, но знаю, что эта вещь довольно странная. Видеть, как она подхватывает биение моего сердца… А как она светится… Не знаю, что это такое, но я наверняка не выкину ее, будьте уверены.

— Венец, — мягко сказал он, — я слышал, как Бет сказала, что это может быть венец. Похоже на тиару, правда?

— Пожалуй, да. Хотя и не на такую тиару, какие выставлялись в витрине «Тиффани». Я имею в виду…

Она вся изогнута и выглядит колдовской. Я помню, как хотела сдаться. Хотела умереть. И когда я нашла ее, она заставила меня думать, что… Я не знаю, думаю, что это глупо.

— Продолжайте, — настаивал он.

— Она заставила меня подумать о песке, — сказала ему Сестра. — Песок, наверное, самая бесполезная вещь на свете, но вот посмотрите, во что может превратиться песок в правильных руках.

Она провела пальцем по бархатистой поверхности стекла.

— Даже самая бесполезная вещь может стать прекрасной, — сказала она. — Она лишь требует правильного подхода. Но созерцание этой прекрасной вещи и держание ее в руках заставляет меня думать, что я не такая бесполезная. Она заставляет меня оторвать от пола свою задницу и жить. Я раньше была тронутой, но после того, как нашла эту вещь… Я перестала быть ненормальной. Может быть, часть меня все еще ненормальна, я не знаю, но мне хочется верить, что не вся еще красота в мире умерла. Мне хочется верить, что красоту можно спасти.

— В последние дни я не так уж много видел красивого, — ответил он, — кроме этой вещи. Вы правы. Это очень, очень красивый кусок утиля, — он смутно улыбнулся. — Или венца. Или всего того, во что вы собираетесь верить.

Сестра кивнула и стала вглядываться в глубину стеклянного кольца. Под слоем стекла нити драгоценных металлов горели как бенгальские огни. Биение света в глубоком светло-коричневом топазе привлекло ее внимание; она чувствовала, что Дойл Хэлланд смотрит на нее, слышала потрескивание огня и порывы ветра снаружи, но светло-коричневый топаз и его гипнотизирующий ритм, такой плавный, такой устойчивый, заслонили от нее все. О, подумала она. Кто ты? Кто ты? Кто ты?

Она заморгала от неожиданности.

Больше она не держала стеклянное кольцо.

И больше не сидела у огня в доме в Нью-Джерси.

Ветер кружил вокруг нее, и она чувствовала запах сухой, сморщившейся земли и…

Чего-то еще. Что это было?

Да. Она теперь поняла. Это запах горелой кукурузы.

Она стояла на обширной, плоской равнине, а небо над ней было закрученной массой грязно-серых облаков, сквозь которую выскакивали бело-голубые пики молний. Обугленные кукурузные стебли лежали у ее ног, и единственное, что выделялось среди этого страшного пустыря, был круглый куполообразный холм в сотне ярдов от нее, похожий на могилу.

Я сплю, подумала она. На самом деле я сижу в Нью-Джерси. Это сонное видение, картина в моем мозгу, вот и все. Я могу проснуться, когда захочу, и опять буду в Нью-Джерси.

Она посмотрела на странный холм и заинтересовалась, насколько далеко она может раздвинуть границы своего сна. Если сделать шаг, подумала она, распадется ли эта картина на кусочки, как кадры в кино? Она решила выяснить и сделать один шаг. Сонное видение не распалось. Если это сон, сказала она себе, тогда, Господи помоги, я иду во сне где-то далеко от Нью-Джерси, потому что я чувствую этот ветер на своем лице!

Она прошла по сухой земле и кукурузе к холму, но пыль при этом не заклубилась у нее под ногами, и у нее было ощущение, что она плывет над пейзажем как дух, а не взаправду идет, хотя и знала, что идет ногами. Когда она приблизилась к холму, то увидела, что это куча из земли, тысяч обгоревших стеблей кукурузы, кусков дерева и цементных блоков, спрессованная вся в единое целое. Неподалеку был перекрученный железный предмет, который мог быть когда-то автомобилем, а другой лежал в десяти-пятнадцати ярдах от первого. Другие куски железа, дерева и обломки были разбросаны вокруг; тут лежал патрубок бензонасоса, там обгоревшая крышка чемодана. Обрывки одежды, одежды малыша, валялись тут же. Сестра прошла — прошла во сне, подумала она, — мимо колеса от фургона, наполовину погрузившегося в землю, и тут нашла остатки от вывески, на которой сохранились различимые буквы «П…О…У».

Она остановилась в ярдах двадцати от похожего на могилу холма. Забавная вещь — видеть сны, подумала она. Мне бы лучше видеть во сне толстый бифштекс и фруктовое мороженое.

Сестра огляделась по сторонам, но ничего кроме опустошения не увидела.

Но нет. Что-то на земле привлекло ее взгляд, какая-то маленькая фигура, и она пошла к ней. Кукла, поняла она, когда подошла поближе. Кукла, у которой сохранился лишь клок шерсти, приклеенной к телу, с двумя пластмассовыми глазами с маленькими черными зрачками, которые, знала Сестра, будут двигаться, если ее поднимать. Она встала над куклой. Вещь была ей чем-то знакома, и она подумала о своей умершей дочери, усаживающейся перед телевизором, закрывая его собой. Повторный показ старого сериала для детей, называвшегося «Улица Сезам», были ее любимыми телепередачами.

И Сестра вспомнила, как ребенок показывал на экран, восторженно крича: «Пирожковый Обжора!»

Пирожковый Обжора. Это именно он лежал сейчас у ее ног.

Что-то в этой кукле здесь, на этой опустошенной земле, затронуло струну страшной печали в сердце Сестры. Где теперь этот ребенок, которому принадлежала эта кукла? Унесен ураганом? Или засыпан и лежит мертвым под землей?

Она нагнулась, чтобы подобрать куклу Пирожковый Обжора. И ее руки прошли сквозь нее, как будто она или это видение были из дыма.

Это — сон, подумала Сестра. Это ненастоящее! Это — мираж в моем сознании, и я иду по нему во сне.

Она отступила от куклы. Это было самым замечательным из всего, что сохранилось, если только ребенок, потерявший ее, когда-нибудь придет сюда обратно.

Сестра только зажмурила глаза. Теперь я хочу вернуться, подумала она. Я хочу вернуться туда, где была, подальше отсюда — …

За ваши мысли.

Сестру ошеломил этот голос, как будто кто-то нашептывал ей в ухо. Она посмотрела в его сторону. Над ней было лицо Дойла Хэлланда, застывшее между огнем от камина и отражением от камней.

— Что?

— Я сказал: пенни за ваши мысли. Куда это вы унеслись?

Действительно — куда? — удивилась Сестра.

— Далеко отсюда, — сказала она. Все было, как прежде. Видение исчезло, но Сестре чудилось, что она все еще чувствует запах обгоревшего зерна и ветер на лице.

Сигарета догорала в ее пальцах. Она сделал последнюю затяжку и потом щелчком бросила ее в камин. Он положила стеклянное кольцо обратно к себе в сумку.

В своем сознании она еще ясно видела земляной холм, колесо фургона, искореженные остатки автомобилей и Пирожкового Обжору с голубой шерстью.

— Где я была? — спрашивала она себя и не находила ответа.

— Куда мы направимся утром? — спросил Хэлланд.

— На запад, — ответила она. — Мы все время идем на запад. Может быть, завтра мы найдем автомобиль с ключом зажигания. Может быть, найдем каких-нибудь людей? Не думаю, что в ближайшее время будут проблемы с едой. Можно насобирать достаточно, пока будем идти. Во всяком случае, с едой у меня никогда особых хлопот. Хотя с водой все же проблемы будут.

Раковины в кухне и ванной в этом доме пересохли, и Сестра решила, что ударные волны разрушили повсеместно водопровод.

— Вы действительно думаете, что где-нибудь будет лучше? — он поднял свои обожженные брови. — Ветер разнесет радиацию по всей стране, и если взрывы, пожары и радиация не уничтожат людей, то это сделают голод, жажда и холод. Я бы сказал, что идти больше некуда, не так ли?

Сестра глядела на огонь.

— Как я сказала, — наконец выговорила она, — никто не обязан идти со мной, если не хочет. Я теперь хочу поспать. Спокойной ночи.

Она заползла туда, где под коврами сгрудились остальные, и легла между Арти и Бет, и постаралась заснуть, а ветер выл за стенами.

Дойл Хэлланд осторожно потрогал железную пластину в своей ноге. Он сидел, слегка нагнувшись вперед, и его взгляд переходил с Сестры на сумку, которую она прижимала к себе. Он задумчиво хмыкал, докурил сигарету до фильтра и бросил ее в камин. Потом устроился в углу, лицом к Сестре и остальным, и смотрел на них наверное минут пять, глаза его блестели в темноте, а затем он, откинув голову назад, уснул сидя.