Штамм Закат - Чак Хоган

— Обними меня, — сказал Эф.

— Зачем это? — Зак даже немного отпрянул. — Я обниму тебя, когда увижу в Пенсильвании.

По лицу Эфа скользнула улыбка.

— Ну, тогда просто чтобы поддержать меня.

— Не понимаю, зачем нужны эти...

Эф притянул сына поближе и крепко обхватил руками. Мимо них вихрем неслись люди. Мальчик попытался вы­свободиться, но как-то не всерьез; отец еще раз стиснул его, поцеловал в щеку и отпустил.

Эф поднялся в полный рост. Теперь перед ним возникла Нора, она мягко толкнула его в грудь и оттеснила на не­сколько шагов. Карие глаза Норы сверкали, она буквально сверлила Эфа взглядом.

— Скажи мне наконец, прямо сейчас. Что это за план ты задумал? Что конкретно собираешься сделать?

— Я собираюсь сказать тебе «до свиданья».

Нора стояла очень близко к Эфу — ни дать ни взять воз­любленная, расстающаяся со своим ненаглядным, — вот только костяшки пальцев она сильно вдавила ему под са­мую грудину и еще поворачивала руку в ту и другую сторо­ны, словно ввинчивая кулачок в живот.

— Ну? После того как мы уедем — что ты собираешься делать? Мне надо это знать.

Эф посмотрел мимо нее на Зака — тот стоял возле Но­риной мамы и с сознанием долга держал ее за руку.

— Я хочу попробовать остановить этот ужас, — сказал Эф. — А ты что думала?

— Я думала и думаю, что уже слишком поздно, и ты зна­ешь это. Поехали с нами. Если ты делаешь это ради стари­ка, — имей в виду, я испытываю к нему те же чувства, что и ты. Однако все кончено, мы оба понимаем это. Поехали с нами. Попробуем произвести перегруппировку. Продума­ем наши следующие шаги. Сетракян поймет.

Эф просто физически ощущал, с какой силой Нора тя­нет его за собой, — он чувствовал эту тягу куда острее, чем боль от костяшек, впившихся ему в грудную кость.

— Здесь у нас все еще есть шанс, — сказал он. — Я верю в это.

— У нас, — с нажимом произнесла Нора, давая понять, что имеет в виду их двоих. — У нас тоже все еще есть шанс. Если мы сейчас оба выберемся отсюда.

Эф стянул с плеча последнюю сумку и повесил ее на пле­чо Норы.

— Здесь оружие, — сказал он. — На тот случай, если воз­никнут какие-либо неприятности.

На глаза Норы навернулись слезы ярости.

— Знай: если ты тут кончишься, наделав глупостей, я — клянусь! — возненавижу тебя навеки.

Он коротко кивнул.

Нора поцеловала Эфа в губы и крепко обхватила его ру­ками в прощальном объятии. Внезапно ее рука наткнулась на рукоятку пистолета, заткнутого за пояс на спине Эфа. Глаза Норы потемнели. Она откинула голову, чтобы взгля­нуть Эфу в лицо. На какую-то секунду он подумал, что сей­час Нора выдернет пистолет и заберет его себе, но вместо этого она снова прильнула к Эфу и уткнулась ему в лицо так, что губы оказались возле самого уха. Щека Норы была мокрая от слез.

— Я уже ненавижу тебя, — прошептала Нора.

Она отодвинулась от Эфа, повернулась, подхватила маму и Зака и, более не оборачиваясь, повела их к табло отправления поездов.

Эф подождал несколько секунд, во все глаза глядя, как уходит его сын. Когда мальчик дошел до угла, он обернул­ся, высматривая отца. Эф помахал, высоко подняв руку, но Зак не увидел его. Эф вдруг почувствовал, что «Глок», зат­кнутый за пояс, стал намного тяжелее.

Доктор Эверетт Варне, директор Центра по контролю и профилактике заболеваний, сидел в бывшей штаб-квартире проекта «Канарейка» на углу 11-й авеню и 27-й ули­цы. Он подремывал, откинувшись на спинку офисного крес­ла, которое еще недавно, как и весь этот кабинет, принад­лежало Эфраиму Гудуэдеру. Звонок телефона потревожил его сон, но не настолько, чтобы Варне пробудился. Для это­го потребовалось дополнительное вмешательство — на пле­чо директора легла рука специального агента ФБР.

Встряхнувшись от сна, Барнс сел прямо. После корот­кой передышки он чувствовал себя посвежевшим.

— Вашингтон? — попробовал угадать директор. Агент покачал головой.

— Гудуэдер.

Барнс нажал на мигающую кнопку настольного теле­фонного аппарата и снял трубку.

— Эфраим? Где ты?

— На Пенне. В телефонной будке.

— Ты в порядке?

— Я только что посадил сына на поезд, уходящий из го­рода.

— Вот как?

— Я готов приехать.

Барнс посмотрел на агента и кивнул.

— Рад слышать. Для меня это большое облегчение.

— Я бы хотел видеть тебя лично.

— Оставайся там, где ты есть. Я уже в пути.

Барнс положил трубку. Агент подал ему пальто. Барнс был в полной военно-морской форме, со всеми регалиями. Они вышли из главного здания и спустились по ступенькам на тротуар, возле которого был припаркован черный вне­дорожник доктора Барнса. Директор уселся на пассажир­ское сиденье, агент включил зажигание.

Удар был нанесен совершенно неожиданно. Барнс даже не понял, что происходит — не с ним, а с агентом ФБР. Тот повалился вперед и уткнулся подбородком в кнопку сигна­ла — раздался непрерывный гудок. Агент попытался под­нять руки и тут же получил второй удар, пришедший с зад­него сиденья. Мелькнул пистолет, зажатый в чьей-то руке. Потребовался еще один удар, чтобы агент вырубился окон­чательно и обмяк, привалившись к дверце.

Нападавший соскочил с заднего сиденья, открыл води­тельскую дверь, вытащил потерявшего сознание агента и свалил его на тротуар, словно это был большой мешок с грязным бельем.

Затем Эфраим Гудуэдер вспрыгнул на водительское си­денье и захлопнул дверь. Барнс открыл дверцу со своей стороны и попытался выйти, но Эф втянул его внутрь и притиснул ствол пистолета — нет, не к голове, а к вну­тренней стороне бедра. Только доктора и, возможно, про­фессиональные военные знают, что человек может вы­жить после ранения в голову или шею, но выстрел в бе­дренную артерию влечет за собой неминуемую смерть.

— Закрой, — сказал Эф.

Барнс повиновался. Эф уже набрал скорость и вел вне­дорожник по 27-й улице.

Барнс заелозил, пытаясь отодвинуться от пистолета, упиравшегося ему в пах.

— Пожалуйста, Эфраим... Ну пожалуйста... Давай пого­ворим...

— Отлично! Начинай.

— Могу я, по крайней мере, накинуть ремень? Эф резко свернул на перекрестке.

— Нет! — рявкнул он.

Барнс увидел, что Эфраим успел сунуть какой-то пред­мет в держатель для чашки, располагавшийся между ними. Это был фэбээровский значок в форме щита. Ствол писто­лета по-прежнему жестко упирался в ногу Барнса. Левая рука Эфа уверенно лежала на рулевом колесе.

— Пожалуйста, Эфраим, будь очень, очень осторожен...

— Начинай говорить, Эверетт. — Эф посильнее нажал пистолетом на ногу Барнса. — Какого черта ты все еще здесь? Все еще в городе? Хочешь занять место в первом ряду партера, так?

— Я не знаю, на что ты намекаешь, Эфраим. Я там, где больные люди.

— Ну да, больные, — пренебрежительно фыркнул Эф.

— Зараженные.

— Эверетт... если ты продолжишь говорить в том же духе, пистолет возьмет да и выстрелит.

— Ты пил.

—А ты лгал. Я хочу знать, почему до сих пор не объявлен этот чертов карантин

Ярость Эфа, казалось, заполнила весь салон машины. Он резко вильнул вправо, чтобы избежать столкновения с искореженным и разграбленным автофургоном, стояв­шим посреди улицы.

— Ни одной мало-мальски компетентной попытки лока­лизовать очаг, — продолжил он. — Почему позволили, что­бы пожар разгорался? Отвечай!

Барнс прижался к дверце и заскулил, как маленький мальчик.

— Это совершенно вышло из-под моего контроля, — хныча, сказал он.

— Дай-ка мне угадать. Ты просто подчиняешься прика­зам, правильно?

— Я... я согласился на эту роль, Эфраим. Пришло время, когда нужно было сделать выбор, и я его сделал. Этот мир, Эфраим... тот мир, который, как нам казалось, мы знали... он на грани.

— Вотте на! Быть не может!

В голосе Барнса вдруг появились ледяные нотки.

— Самое умное — это поставить на НИХ. Никогда не бро­сай на кон свою жизнь, Эфраим. Все крупнейшие обще­ственные институты уже подорваны, прямо или косвенно. Говоря это, я имею в виду, что они либо развращены, либо извращены. Причем разложение идет в высших эшелонах власти.

Эф резко кивнул.

— Элдрич Палмер.

— Это что, имеет какое-то значение на данном этапе?

— Для меня — имеет.

— Когда пациент умирает, Эфраим, — когда никаких на­дежд на поправку уже нет, — что делает хороший врач?

— Борется до конца.

— Чтобы продлить агонию? Неужели? Когда конец бли­зок и неминуем? Когда спасти пациента уже невозможно — ты что, предлагаешь паллиативное лечение и оттягиваешь неизбежное? Или же ты все-таки предоставляешь события их естественному ходу?

— Естественному?! Боже, Эверетт!..

— Я не знаю, как еще можно назвать происходящее.

— Я называю — эвтаназией. Всей человеческой расы. А ты стоишь поодаль в своей военно-морской форме и на­блюдаешь, как эта раса умирает на операционном столе.