Белладонна - Карен Молинэ

— А мама Бетси говорит, что ты грустишь, — утверждает Брайони. Слава Богу, она на время оставила тему о шпионах. — Бетси говорит, ее мама видела, как ты забираешь меня после школы, и хочет узнать, почему ты грустная. Потому что папа умер?

От детей не только одно мучение, иногда они бывают до того прямодушны, что хоть плачь. Эту девочку даже не придётся учить на шпиона, она и так все ловит на лету.

— Да, — отвечает Белладонна. — Иногда я в самом деле очень скучаю без папы, и мне делается грустно. Но потом я вижу тебя и опять радуюсь.

— А я знаю песенку про шпионов, — говорю я Брайони. — Хочешь послушать? — Она кивает, и я начинаю петь:

Шпионы, шпионы, шпионы, шпионы, шпионы, шпионы,Тонны и тонны и тонны и тонны шпионов, шпионов,шпионов.И ничего не сказать,И ничего не взять,Потому что вокруг опять и опятьТонны и тонны и тонны шпионов, шпионов, шпионов,Тонны и тонны шпионов.

— Хорошая песенка, — хвалит Брайони. — Спой еще.

— Но эта песенка не только про шпионов. Ее можно петь про массу других вещей, — говорю я и пою:

Вагоны, вагоны, вагоны, вагоны, вагоны, вагоны,Тонны и тонны и тонны и тонны вагонов, вагонов, вагонов…

— Мне про шпионов нравится больше, чем про вагоны, — хихикает Брайони.

— А если про батоны? Они вкусные, их можно резать на ломтики и намазывать вареньем. Черничным, клубничным, яблочным. Давай вместо вагонов петь про батоны.

— Давай, — радостно откликается Брайони. — Хочу на десерт батон с вареньем.

— Сегодня у нас на десерт яблочное пюре, — отвечает Белладонна. — А завтра можем сделать батоны с любым вареньем, какое захочешь.

В тот же вечер, немного позже, Белладонна сидит со мной в кабинете. Клуб еще не открылся.

— Когда приедет Джун? — спрашивает она.

— Наверное, дней через десять, — отвечаю я. — Они приглашены на «Ночь в Касбе».

— Хорошо, — говорит она. — Тогда завтра мы с тобой на несколько дней съездим в Виргинию. Мне нужно сменить обстановку, и я хочу посмотреть дом. Скажи Джеку и Маттео.

Я стараюсь не выказать удивления. Недель шесть назад мы присмотрели большой дом на плантации, но до сих пор Белладонна ни словом не заикнулась об этом.

— Я хочу убедиться, что, при необходимости, мы можем быстро переехать туда, — добавляет она ровным голосом. — Я не могу рисковать — вдруг Брайони что-нибудь узнает. У нее и так голова забита шпионами. Понимаю, ты не виноват, но что, если она проснется ночью и увидит, как мы возвращаемся из клуба, или нечаянно подслушает что-нибудь безобидное и начнет расспрашивать? Что, если у кого-нибудь хватит ума вычислить, кто мы такие? Что мы тогда ей скажем? Я этого не вынесу. Честное слово, Томазино, не вынесу. Это становится слишком рискованным.

— Не просто рискованным, — добавляю я. Хоть она и не обращает на меня внимания, поправляя парик, она знает, что я прав. Кроме того, я собираюсь разубедить ее в том, что мы можем в любую минуту собрать чемоданы и уехать, прежде всего потому, что мы не должны смиряться с мыслью о поражении. Особенно теперь, когда мы так близки к цели. Теперь, когда я получаю массу удовольствия, хозяйничая в клубе «Белладонна».

— Мне трудно поверить, что женщины возлагают столько надежд на меня. На то, что такая, как я, решит все их проблемы, — сказала мне Белладонна накануне, после того, как последняя из ее расстроенных дамочек ушла, сияя счастьем оттого, что знаменитая красавица в маске удостоила ее своим вниманием. Задумывалась ли эта дама о том, как неисчерпаема щедрость Белладонны, о той цене, какую она сама за это заплатила? А Белладонна сидела у себя в кабинете, печальная и поникшая. — Их надежды терпят удар за ударом, но все-таки возрождаются, — добавила она. — А на что надеяться мне?

— Все впереди, — сказал я ей. — Ты должна верить, что все впереди. Леандро однажды сказал мне, что приблизиться к богам мы можем только одним путем — создать что-то, будь то родить ребенка, изваять скульптуру или испечь буханку хлеба к обеду. Или найти решение загадки. И это своего рода утешение.

— Утешение в чем? — спросила она. — Я сотворила это существо и обречена не делать ничего другого, только каждую ночь сотворять его снова и снова на потеху дуракам и отчаявшимся женщинам. Неужели в этом мое единственное предназначение? Сколько еще ночей я смогу выдержать? Восседать за столом или прохаживаться по залу, оделяя гостей своим благословением, будто святая? Сколько еще женщин у меня хватит сил облагодетельствовать? Сколько благотворительных фондов мы учредим? Сколько денег я раздам? Играть в щедрость — это фарс, Томазино, честное слово, фарс. Знаешь, когда я выхожу погулять, то беру с собой пачку двадцатидолларовых банкнот, и окрестные нищие уже стыдятся брать у меня деньги. Ты можешь в это поверить? Даже они считают меня чокнутой.

— Не считают.

— Откуда ты знаешь? Тебе известно, что я вытворила на днях?

Я качаю головой. Мое колено тревожно подергивается. «Где же Маттео?» — думаю я. Почему его нет? Я не могу справляться со всем в одиночку. Мне нужен старший брат, я хочу, чтобы он вошел и что-нибудь сделал. Он умеет успокаивать Белладонну, а я не умею. Пусть сделает все что угодно, только бы она перестала говорить так.

— Я вышла купить рождественские подарки и увидела в «Мейси» маленького мальчика. Он стоял у витрины и пожирал глазами электрическую железную дорогу, примерно такую же, как мы подарили Элисон Дженкинс для сына. Его мама сказала: может быть, Санта-Клаус и принесет ее, но по ее лицу я поняла, что она не может себе этого позволить. Мне стало невыносимо жалко мальчика, я заговорила с ней и сказала, что нечаянно подслушала их разговор. Попросила позволения купить для них эту железную дорогу. Она, естественно, отказалась и очень обиделась, тогда я сказала, что не хотела оскорблять ее, просто у меня самой когда-то был маленький сын, и она окажет мне огромную любезность, если разрешит им помочь. Она дала мне адрес, скорее для того, чтобы отвязаться, и ушла.

— И ты послала железную дорогу к ним домой? — Никто не может отказать Белладонне, даже когда она снимает добровольно надетую на себя маску отчуждения.

— Конечно, — ответила она. — Но дело не в этом. Томазино, я теряюсь. Кто меня утешит? Куда мне идти? — Она подхватила веер и выскочила из кабинета, хлопнув дверью так громко, что у меня лязгнули зубы.

Когда через несколько дней Джек просит Белладонну уделить ему время, я предполагаю, что речь пойдет о приготовлениях к встрече с Джун и Джорджем. Но все-таки я почти не удивляюсь, когда он просит меня оставить его с Белладонной наедине. Никаких проблем, говорю я ему и быстренько устраиваюсь в укромном уголке, откуда мне слышен весь разговор.

— Джек, я очень рада, что вы решили встретиться со мной, потому что хочу вас кое о чем спросить, — говорит Белладонна, когда Джек сел. — Разговаривали ли вы с Томазино о шпионах в тот день, когда Брайони пришла домой из школы и застала вас в столовой?

— О шпионах? — в замешательстве спрашивает он. — Не припоминаю. В доме мы никогда не говорим о таких вещах. — Он сдвигает брови, размышляет. — В последний раз, когда я говорил с Томазино в столовой, мне кажется, речь шла о яблочном пюре. Бьянка как раз варила его, и запах шел по всему дому. Может, мы упомянули «северный пион» или какой-нибудь другой сорт.

Да, верно. Теперь и я вспомнил. Какой я болван, что умудрился забыть такой важный разговор.

— Понятно, — говорит Белладонна, ничуть не смягчившись.

— Что-нибудь не так?

— Нет, — отвечает она, но по ее настроению я понимаю, что у нас многое, очень многое не так, как надо.

— Белладонна, — говорит Джек. — Можно задать вам личный вопрос?

Джек нервничает. Я никогда не видел его таким, и он слишком хороший профессионал, чтобы выказывать свои чувства, но я все понимаю. Хотя из его прически не выбивается ни один волосок и белоснежная рубашка накрахмалена, как всегда, я вижу, что в его душе медленными волнами поднимается возбуждение. Мое сердце трепещет от жалости к несчастному парню, снедаемому любовной жаждой. Он достаточно умен и понимает, что его любовь обречена, но отчаянно желает испытать судьбу.

Я непременно должен найти ему подходящую женщину. Подтолкнуть его к флирту с Элисон или кем-нибудь еще, и поскорее. Джек достоин восхищения. Я понимаю, что мне — да, впрочем, и Белладонне — нелегко признать, что он чудесный человек, потому что мы склонны ненавидеть практически все существа мужского пола, перегруженные тестостероном, которого так не хватает мне.

— Зависит от того, что это за вопрос, — огрызается она.

— Простите, что вторгаюсь в вашу личную жизнь, — храбро выпаливает он, — но мне хотелось бы знать, могу ли я сделать что-нибудь, чтобы вам стало легче.