Первый советник короля - Борис Алексеевич Давыдов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ясновельможное панство, пусть это будет нам полезным примером. Настало время для самых решительных действий. Видя ужасную ситуацию, в которой оказалась Отчизна, испытывая мучительную боль от ее страданий, я готов выступить против злодея и зрадника Хмельницкого, а также против его нечестивого союзника, крымского хана, полчища коих держат в осаде Збараж. Конечно, я мог бы спокойно отсидеться в своих волынских владениях, среди дремучих лесов и болот. Тем паче что мне приходилось выслушивать от вас немало незаслуженных упреков, даже оскорблений. Но сейчас не время для обид, нужно спасать Отчизну. Я готов отдать для этой святой цели всех своих людей, все состояние, даже собственную жизнь, если потребуется. Но у меня не будет возможности согласовывать с вами каждый свой шаг, просить позволения сделать то, что мне представляется необходимым. На войне промедление недопустимо, порой бесценна даже минута! Я не собираюсь также терпеть надзор и поучения комиссаров, назначенных Сеймом. Ни мне, ни Отчизне не нужен новый разгром, подобный тому, который случился под Пилявцами. Поэтому я согласен взять на себя всю полноту ответственности, но при условии предоставления мне чрезвычайных полномочий по образцу римской диктатуры. Иными словами, я должен стать региментарием[41] с неограниченной властью».
Поднялся негодующий гвалт. Далеко не сразу, с немалым трудом удалось восстановить относительное спокойствие.
– Продолжайте, пане! – велел Ян-Казимир, дрожащей рукой утирая пот со лба.
– «Разумеется, эти полномочия будут действовать лишь в тех местностях, где ведется война, и не дольше шести месяцев с момента вашего согласия, если вы милостиво решите его изъявить. Заверяю всем, что дорого для истинного приверженца святой католической церкви, клянусь ранами Создателя и жизнью моих детей, что хочу лишь одного: уничтожить врагов, угрожающих самому существованию Отчизны нашей, вернуть ей мир и благополучие. Больше мне ничего не нужно. Речь Посполитая обливается кровью и стонет. Ее надо спасать, и я готов к этому святому делу. Но, повторяю, я должен иметь право поступать так, как считаю нужным, не тратя драгоценного времени, не спрашивая ничьего позволения, ни с кем не советуясь, ни перед кем не отчитываясь. Я согласен предстать перед коронным судом после истечения срока моих чрезвычайных полномочий и ответить за все свои поступки и приказы, если мне будет предъявлено обвинение. Решайте же, панове! Речь идет всего о шести месяцах и только о тех землях, где льется кровь. Наша любимая Отчизна смотрит на вас с надеждой и слезами. Я буду ждать письменного ответа, уповая на мудрость вашу и благоразумие. Покорный слуга его королевской милости и ясновельможного панства, князь Иеремия-Михаил Корибут-Вишневецкий».
Канцлер, окончив чтение, медленно свернул лист пергамента. На его бледном лице выступили капли пота, губы мелко подрагивали.
– Матка Бозка! – с благоговейным ужасом произнес кто-то. – Диктатура, и где? В Речи Посполитой, оплоте свобод человеческих! До чего мы дожили! Уж не спутал ли князь нашу страну с Московией?
– Однако же он в чем-то прав, бывают исключения… – робко возразил его сосед. – При чрезвычайных обстоятельствах! Пример римлян весьма показателен.
– Кроме того, если ограничить такие полномочия жесткими условиями, большой беды в том не будет, – подхватил третий сенатор. – Например, надо указать, что они действуют только в русских воеводствах! А любая попытка применить их на коронных или литовских землях будет означать государственную измену, со всеми вытекающими последствиями.
– Да-да, и строго шесть месяцев, ни днем больше! – подхватил четвертый.
– Можно ли верить этому спесивому честолюбцу?! – вскипел пятый. – Он пытается обмануть нас, панове! Прикидывается невинной овечкой, радеющей лишь об интересах государства, но волчьи клыки-то остались прежними!
– Ясновельможное панство! – поднялся шестой, торопясь прервать разгоравшийся гвалт. – В столь тяжкую минуту хороши любые средства, которые могут пойти на пользу Отчизне и во вред ее недругам. Если даже князь втайне лелеет какие-то честолюбивые замыслы, что с того? Главное, чтобы он в самом деле обрушился со всеми своими силами на Хмельницкого и крымчаков! Нам от этого одна лишь выгода!
– Воистину так! – подхватил седьмой. – Независимо от того, одержит ли князь Вишневецкий победу или потерпит поражение, снимет ли осаду со Збаража или будет вынужден отступить ни с чем, наши враги понесут большие потери и будут ослаблены. Надо отдать ему должное, полководец он хороший, а его люди храбры и искусны в воинском деле. Но ведь и сам князь в любом случае тоже ослабнет! Его войско будет обескровлено. Так какой опасности от него можно ждать?
Многие сенаторы одобрительно закивали. Действительно, войны без потерь не бывает. А уж учитывая, какие огромные силы привели враги под Збараж…
– Каково мнение твоей королевской милости? – спохватившись, обратился Оссолинский к Яну-Казимиру.
Король помедлил с ответом. На его лице отразилась досада, смешанная с мучительным сомнением.
– Я полагаю, надо дать князю такие полномочия, – произнес он наконец. – Но, разумеется, только в пределах обозначенного срока и только на землях русских воеводств!
– Истинно, истинно! – раздались крики согласия.
– А я категорически против! – вскочил Николай Потоцкий. Но его порыв встретил лишь слабую поддержку.
– Ну, а что скажет пан великий коронный маршалок? – спросил канцлер Казановского.
Тот медленно поднялся с видом человека, которому предстоит исполнить чрезвычайно неприятную, но неизбежную обязанность.
– Твоя королевская милость, ясновельможное панство! Ни для кого не секрет, что я всегда враждебно относился к князю Вишневецкому, считая его особой, опасной для государства. По многим причинам, среди которых на первом месте – его непомерное честолюбие. Однако иной раз необходимо перебороть личные чувства и убеждения ради пользы общего дела. Сейчас именно такой момент, – Казановский перевел дыхание, обвел пристальным взглядом притихших сенаторов. – Отчизна на краю гибели, и если князь готов спасти ее, нельзя отталкивать его протянутую руку! Я голосую за то, чтобы удовлетворить его пожелание. Разумеется, с теми ограничениями, о которых уже было сказано.
«Матка Бозка, пусть его убьют под Збаражем! – мысленно взмолился маршалок. – Знаю, что желать смерти ближнему своему – смертный грех. Но это будет наилучшим выходом! И для Отчизны, и для всех нас. Это страшный человек, он ни перед чем не остановится».
Пан Казановский зябко передернул плечами, вспомнив тот вечер, когда к нему примчался перепуганный канцлер и рассказал о содержимом короба, подброшенного к дверям его особняка…
– На бога, твоя королевская милость, панове! – вскричал Потоцкий, лицо которого побагровело от гнева. – Я вижу, что вы
