Йоханн Гутенберг и начало книгопечатания в Европе - Наталия Варбанец

Глава VI

Анонимность гутенберговских изданий

Колофон Псалтыри 1457 г. Инициал из Псалтыри 1457 г.

У людей XIX–XX вв., привыкших отвечать своим именем за свои создания, сам факт анонимности изданий Гутенберга рождает недоумение. Правда, Средние века оставили множество безымянных памятников письменности и искусства. Изучение конкретных случаев вместо априорных объяснений — отсутствия самосознания личности, понятия личной славы и пр., находит, как правило, более весомые. А порой противоположные: город, монастырь, двор сеньора и т. п. и без подписи знали труды своего писателя, художника, мастера и известность его — вширь и в будущее — передавалась молвой, в письмах, в записях современников. Гуманисты были славолюбивы до мелочности, роль фиксированного авторства усвоили в процессе розысков античных текстов, но и Возрождение изобилует анонимами. И один и тот же человек одни свои работы подписывал, а другие нет. Также в книжном деле: образцы книгописного искусства часто анонимны, в рядовых списках встречаются колофоны полного состава. А здесь был не один список, а новый способ вообще делать книги. Даже Кремер пометил своим именем дату рубрикации В42. Фуст и Шеффер в первом же выпущенном ими издании возгласили свои имена. На этом фоне особенно странно, что изобретатель ни в одном себя не назвал. Впрочем, с оговоркой: ни в одном из изданий, дошедших до нас полностью. В отношении тех, которые известны по фрагментам, отсутствие колофонов — гипотеза. Из этой немоты Новое время делало выводы на свой лад: что он только изобрел и ничего не печатал — факт для ремесленного периода невероятный; что он хотел продавать печатные книги по цене рукописных (так объясняли особенности его шрифтов и тайну, окружавшую изобретение); что мимикрия под рукописную книгу и отсутствие колофонов диктовались опасениями протеста со стороны писцов. На взгляд своего времени отличия гутенберговских изданий от рукописных были разительны — чернотой типографской краски от коричневатости чернил, ригидностью и равномерностью шрифта от живых начертаний почерка (а работа Гутенберга над шрифтом и набором была направлена на то, чтобы это отличие подчеркнуть), натиском. Но, конечно, иного образа книги, чем тот, какой он застал, у Гутенберга быть не могло. Искали разгадку и в том, что он не понимал значения своего изобретения, или в некоем религиозном принципе. Пытались объяснить отсутствие его колофонов тем, что он ни в одном случае не обладал полнотой собственности (на типографию и издание). По последующей практике, начиная с Шеффера (см. гл. VIII) видно, что такой зависимости не было. Но Гутенберг был не просто печатником, а изобретателем книгопечатания, этим должен был определяться его колофон. Не сознавать значения своего изобретения он не мог. Оно было направлено не на любой предмет, а на книгу, роль которой в то время в глазах людей некнижных была даже большей, чем для книжников. Легенды об изобретателях разных времен и народов были в ходу и тогда, а вместе с тем — понятие изобретательской славы. Какое значение придавалось авторству изобретения, видно по ордонансу Карла VII, направлявшему Жансона в 1458 г. не просто в Майнц, где уже заявили о себе Фуст и Шеффер, а именно к мессиру Жану Гутенбергу, изобретателю. На страсбургском процессе в его поведении ощущается уверенность человека, сознающего ценность того, что он сделал. А подчеркивание его главенства свидетелями и условия, какими он обставлял приобщение к своему «предприятию с искусством», говорят о намерении закрепить изобретение за собою. Единственным способом утвердить себя как первоизобретателя, а вместе с тем — само изобретение в то время было заявить о них на каком-то образце, т. е. на типографской книге. По цеховым понятиям это предполагало такой образец, который демонстрировал искусство мастера, а также преимущества нового способа, т. е. шедевр в первоначальном смысле слова.

Какие бы требования он ни предъявлял к своему шедевру, объявление об изобретении после тяжбы с Дритценами становилось срочным. И можно утверждать, что какое-то издание с объявлением об изобретении за именем Гутенберга и именно в 1440 г. (т. е. сразу по достижении типографской техники) было: только таким — и никаким иным — образом в те времена могло произойти соединение изобретения с этим годом и с этим именем. И авторы некоторых ранних известий это издание воочию видели (Целль, Вимпфелинг по переезде в Страсбург и некоторые другие; см. гл. VIII). Их совокупность допускает частичную реконструкцию этого первого колофона. Поскольку при дате 1440 г. в качестве места изобретения в ряде случаев назван Майнц, можно заключить, что место выхода в нем указано не было, а Гутенберг обозначил себя по тогдашнему своему жительству и потому в некоторых известиях именуется страсбуржцем. Возможно, что формулировка технической стороны изобретения из этого колофона упрощенно отразилась в ордонансе Карла VII Жансону, где говорится, что Гутенбергу принадлежит «изобретение печатать при помощи пунсонов и литер» (invention d’imprimer par poingons et caracteres). Можно думать, что тот же колофон был повторен в 1442 г., и к нему возводить эту дату у Полидора Вергилия (он, вероятно, издания не видел, а только про 1442 г. слышал). В отношении Юниуса создается впечатление, что донат с колофоном 1442 г. (без места выхода) он видел сам: на фоне его романа эта реалия выделяется точностью. В 1531 г. у поборника ментелиновской версии Шпигеля тоже фигурирует 1442 — как год публикации изобретения, без конкретизации издания.

Псалтырь 1457 г. Фрагмент.

Это первичное объявление об изобретении могло иметь значение лишь в перспективе. Издания, являвшиеся его носителями, и еще неполная техническая завершенность равняли типографию с предтипографскими способами печати, продукция коих как низовая и утилитарная в книжной иерархии не котировалась. Посему и объявление о новом способе ее производства широкого резонанса вызвать не могло. Для признания изобретения как универсального способа производства книги, нужно было объявить о нем на издании универсального же значения, стоящем вровень с книгописным искусством. Сознавал ли Гутенберг уже тогда универсальное значение своего изобретения? В пределах своего книжного кругозора и целей бесспорно. Об этом говорят издания стадии DK 1: в них уже есть примыкающие буквы (которые, кстати, при рукописании были не нужны), т. е. решалась проблема равномерности вертикального чередования черного и белого, что было никчемным, если шрифт не предназначался для более высокой задачи. И вся дальнейшая траектория изданий и шрифтов Гутенберга свидетельствует, что к этой цели — к утверждению своего изобретения путем создания высокого типографского шедевра он — до тяжбы с Фустом — шел неукоснительно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});