Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа - Кристофер Гортнер

– Женщины не бездумные существа, созданные из ребра мужчины, чтобы вынашивать наше семя. Они тоже могут одарять мир знанием и искусством. Женщины на протяжении истории подняли нас до более высокой цели.

– Правда? – Я посмотрела на наши сцепленные руки.

Мои, казалось, потерялись в его – маленьких белых ковчежках, облаченных в красновато-коричневый бархат. Я снова посмотрела в его глаза, наслаждаясь физическим воздействием его взгляда.

– И кто же?..

– Ну, такие женщины, как… – Он прикусил губу. – Аспасия Афинская! – воскликнул он. – На нее среди других ссылались Платон, Аристофан и Плутарх. Она влияла на политические и художественные решения ее любовника Перикла, писала собственные сочинения, хотя ни одно из них не сохранилось.

– Но ведь она к тому же была куртизанкой?

– Да. – Он покраснел. – Но снискала уважение большинства знаменитостей ее эпохи. Ее единственную из афинских женщин приглашали на философские диспуты. А возьмите Гипатию Александрийскую. Она возглавляла школу платоников в ее родном городе. Сократ сообщает нам, что она настолько превосходила всех других, что ее можно назвать самым выдающимся мыслителем того времени.

– За что ее и забили насмерть камнями. – Я улыбнулась, чтобы сгладить мучительную гримасу на его лице. – Так что мы проделали полный круг до святого Бернардино и Савонаролы. Женщина, выражающая свои мысли, – опасное существо.

– Не для меня. – Он еще сильнее сжал мои руки и подтянул меня поближе; мне вдруг показалось, что мои пальцы размягчаются. – Я уважаю женщину, которая высказывает свое мнение, не боится бороться за свои убеждения и быть самой собой.

– Женщину? Или жену? – Он замер, пораженный, а я отняла руки. – Как, несомненно, понимает мой господин, это не одно и то же, по крайней мере для большинства мужчин.

Я хотела встать.

Он смотрел на меня:

– Я не принадлежу к большинству, как моя госпожа теперь уже наверняка заметила.

Больше он не стал брать меня за руку. И я остро ощутила, что, если сейчас я повернусь и уйду, он не попытается меня остановить. Он предлагал мне выбор, и мое сердце раскалывалось при мысли о том, что он из числа тех, кого я должна опасаться.

Он обладал силой, способной перевернуть все мое существование.

– Я с удовольствием провела с вами время, – сказала я, противясь желанию опустить ресницы в притворной скромности. – Благодарна вам, принц Альфонсо, за то, что просветили меня так, как я и не предполагала. Я навсегда запомню ваш урок.

– И я тоже. – Он встал. – Жалею лишь о том, что скоро должен возвращаться в Неаполь. А у меня такое чувство, что мы еще многое можем открыть друг другу. Вы позволите мне писать вам, донна Лукреция?

Не успев подумать, не успев усомниться, я поцеловала его. Он не вздрогнул, хотя от удивления замер на миг. Но потом его губы ожили и ответили. Отстранившись, я увидела то, на что и надеялась, – изумление на его лице, словно он вкусил что-то такое, чего никогда не сможет забыть.

– Да, – тихо ответила я, – вы можете мне писать.

Накинув капюшон, я развернулась, зная: задержись я еще немного, и буду вынуждена отдать ему то, что отдать пока не готова.

Как я и подозревала, Альфонсо Арагонский не попытался меня остановить.

Когда я вернулась, Пантализея расхаживала по внутреннему дворику моего палаццо.

– Где бы вы ни были, я буду молиться, чтобы он не оказался болтуном, – пробормотала она, увидев меня в воротах. – Это послание пришло несколько часов назад из палаццо вашего брата. Слуга сказал, дело срочное.

Я взяла у нее бумагу, всем существом ощущая тревогу. Очарование свидания рассеялось, как мираж.

– Я должна немедленно идти к нему! Чезаре вернулся. И он болен.

Глава 20

Я села в упряжные носилки и с Пантализеей и двумя сопровождающими отправилась в район Трастевере. Стемнело, туман окутал город, но узкие улочки и пьяцца были наводнены ворами, шлюхами и желающими пофорсить кондотьерами, ищущими развлечений под низкими карнизами. Факелы в руках вооруженных сопровождающих едко чадили. Двери и ставни таверн были широко распахнуты, изнутри доносился пронзительный хохот и звон кружек.

Когда мы добрались до палаццо Чезаре, мои сопровождающие постучали в ворота. Не отпирали целую вечность: я сжимала кулаки от нетерпения, а Пантализея взволнованно поглядывала из-под своего капюшона. Наконец донесся звук отодвигаемой щеколды.

Открылись боковые ворота. Мы вошли во двор и увидели дом моего брата, погруженный в темноту. Единичные факелы во внутреннем дворе проливали свет на кофры и сундуки, брошенные после приезда Чезаре из Неаполя, на тех же местах и с теми же веревками.

Перед нами встал открывший нам слуга. Даже не взглянув на него, я сказала Пантализее:

– Подожди здесь с охраной.

После чего сбросила капюшон и принялась подниматься на piano nobile, а потом поспешила по лоджии в апартаменты Чезаре.

Из темноты вынырнул чей-то силуэт, и я в испуге остановилась.

– Микелотто!

Я прижала руку к бьющемуся сердцу. Слуга моего брата поклонился. Во тьме я едва его узнала, но стоило ему заговорить, как его мрачный тон наполнил меня страхом.

– Донна Лукреция, вас не ждали.

– Не ждали? – Я вытащила смятую записку из внутреннего кармана плаща. – Я получила это послание от…

И вдруг я поняла, что не знаю, кто отправитель. Я стояла в нерешительности, но тут услышала за спиной Микелотто торопливые шаги. Он обернулся, и я увидела Санчу. Ее волосы были растрепаны, глаза казались огромными на осунувшемся лице. Мои страхи усилились. За все время нашего знакомства я впервые видела ее в таком состоянии.

– Лукреция, слава Богу! – Она схватила меня за рукав. – Где ты была? Я послала записку сто лет назад. Все это время жду тебя.

– Ты знала, где я была. В библиотеке. Ты сама помогла устроить…

Микелотто вклинился между нами, вынудив ее отпустить мое платье.

– При всем моем уважении, ваше высочество, – пробормотал он Санче, – не думаю, что мой господин хотел бы, чтобы сестра видела его в такое время. Не в том состоянии, в каком он сейчас.

Не давая Санче времени на ответ, я твердо сказала:

– Если я нужна моему брату, то хочет он видеть меня или нет, не имеет значения. – Расстегнув плащ, я уронила его на плиточный пол. – Прошу вас отойти в сторону.

Микелотто поднял мой плащ:

– Как скажете, моя госпожа.

Санча потащила меня к двойным дверям. Когда она остановилась, я всмотрелась в ее лицо:

– Ты написала, он болен? Что с ним? Лихорадка?

– Может, и лихорадка. – Голос ее дрожал. – Но я такой никогда не видела. Он приехал вчера. Не хотел, чтобы кто-нибудь знал об этом. Попросил меня встретить его здесь, сказал, что мы должны обсудить кое-что важное. Я, естественно, тут же пришла. Думала, он хочет…

– Да, – сказала я, сгорая от нетерпения. – Я знаю, что ты подумала. А что говорил он?

– Он, казалось, был в полном порядке. – Она принялась ломать руки. – Красив, как всегда, румян от солнца, и никакой усталости после скачки. Но он… он был в бешенстве. Как только я вошла в его комнату, он впал в неистовство.

– В неистовство? – Мне хотелось схватить ее, силою вытрясти из нее слова. – Из-за чего?

– Из-за Хуана.

Я застыла.

– Хуана? Но он же в Испании.

– Скоро он будет здесь. – Дрожа, Санча дышала ртом. – Отец вызвал Хуана. Жена-испанка родила сына, и его святейшество решил, что Хуан должен вернуться и возглавить военные действия против Орсини в Романье. Они отказываются присоединиться к Священной лиге, и твой отец хочет наказать всю их семью за помощь французам и призывы лишить его папского престола. Его святейшество хочет, чтобы Хуан стал гонфалоньером Папского государства[62].

– Хуан? Наш гонфалоньер? – Я чуть не рассмеялась от удивления. – Per Dio, это же несерьезно! Хуан ничего не понимает в командовании армией.

– Чезаре так и сказал. – Она снова взяла меня за руку, и я почувствовала лед ее пальцев. – Лукреция, он был в бешенстве. Я никогда его таким не видела. Он говорил… страшные вещи. Начал швыряться всем, что попадало под руку. Он словно разум потерял. Пот с него градом катил. Он так побледнел – я и в самом деле подумала: у него лихорадка. И до сих пор так думаю. Похоже, он очень болен. Я считаю, у него…

– Что? – Я с такой силой сжала ее руку, что она поморщилась. – Что, по-твоему, у него?

– Французская болезнь[63].

На страшный миг у меня потемнело в глазах.

– Невозможно, – пробормотала я. – Он всегда был сильный, здоровый. Если не считать приступа болотной лихорадки в детстве, Чезаре ни дня в жизни не болел.

– Он вышвырнул меня из комнаты. – Она отстранилась, сдвинула лиф своего платья и показала мне синяк на плече. – Он своими руками сделал это со мной! Я пыталась его урезонить, говорила, что не стоит так беситься, а следует сказать о своей озабоченности его святейшеству и отец прислушается к нему. Даже сказала, что сама могу поговорить с его святейшеством, – ты же знаешь, как он ко мне расположен. Но Чезаре стал грозить мне, обещал задушить, если я скажу кому-нибудь хоть слово. А потом вышвырнул из комнаты как собаку.