Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа - Кристофер Гортнер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты не огорчена? – спросила Санча с беспокойством, какого я не ждала от нее. – Ты, вероятно, порицаешь меня за то, что я вышла замуж за одного, а в кровать легла с другим?
– Нет, – тихо сказала я.
Она ведь тоже делала только то, что для нее было естественно. Если уж Чезаре нужно иметь любовницу, то он, по крайней мере, выбрал принцессу, которая никогда не попросит у него больше, чем он может дать.
– Ну? Так ты согласна? – Она поспешила сменить тему. – Через несколько недель мой брат уезжает в Неаполь. До его возвращения у тебя не будет другого шанса.
Мне потребовалось одно мгновение, чтобы решить.
– Да. Давай так и договоримся. Между нами.
Глава 19
Я решила встретиться с ним в Biblioteca Apostolica, ватиканской библиотеке, в которой хранилась бесценная папская коллекция редких книг и кодексов, украшенных миниатюрами рукописей и древних свитков. Понаблюдав во время мессы за Альфонсо, который сидел с книгой на коленях, я сочла, что это идеальное место. Но Санчу мое предложение ошеломило.
– Не сад, не лоджия, даже не частный дом, а какой-то пыльный угол, набитый старыми бумагами? Лукреция, ты уверена? Вряд ли это годится для романтической встречи.
– Если я не ошиблась в твоем брате, он меня поймет, – заверила я.
В назначенный день я надела плащ с капюшоном и в одиночестве вышла из своего палаццо, сказав Пантализее и другим дамам, что папочка пригласил меня на ужин.
В детстве я однажды побывала в гулком зале библиотеки на цокольном этаже Апостольского дворца к северу от Cortile dei Pappagalli[60]. Я все еще помню это место. Мой отец тогда был вице-канцлером при папе Иннокентии. Он взял меня за руку и провел через приемную, украшенную недописанными фресками, в громадное помещение, разделенное на четыре части, используемые как скрипторий. Высокие ряды полок доходили до сводчатых потолков. Я смотрела на все это восхищенным взглядом, и мне казалось, что полки сейчас рухнут под грузом книг и бумаг. Я отметила тогда специфический аромат влаги, смешанной с пылью, и странный сухой запах, который навеял мне мысли о пустыне, хотя я никогда не бывала в пустынях. Когда я сказала об этом, папочка ответил: «Это запах знания, farfallina».
Тот же запах встретил меня, когда я сегодня перешагнула порог. Ко мне навстречу поспешил старший библиотекарь в темной мантии и шапочке. Откинув капюшон, я оглядела уже дописанные фрески на стенах и потолке: живописные сивиллы разворачивали папирусы у ног Архимеда и Ктезибия Александрийского[61].
Библиотекарь посмотрел на меня через толстые стекла очков. Потом взволнованно сказал:
– Его высочество уже прибыл. Вы просили приватности, донна, и потому я закрыл архив для посетителей, сославшись на необходимость инвентаризации новых поступлений. Однако прошу вашего прощения, боюсь… но я должен подчеркнуть…
Он запнулся, и я скрыла удивление. Неужели этот суетливый маленький человек и в самом деле решил, что я собираюсь заниматься любовью на куче его драгоценных рукописей?
Я прикоснулась к его рукаву. Он вздрогнул.
– Вам не о чем волноваться. Обещаю, все останется на своих местах. Ничего неподобающего не произойдет, но я должна просить вас сохранить это между нами. – Я извлекла кошель из-под плаща. – Это вам за труды.
Оценив размер взятки, он покраснел.
Громко шурша юбками по полу, я прошла мимо него.
Библиотека показалась мне еще более переполненной, чем я помнила, если такое вообще возможно. Книги и папки не вмещались в отведенные им места, вываливались водопадом, образуя неустойчивые нагромождения. Вдоль стен на скамье лежали груды свитков и пирамиды нераспакованных ящиков, запечатанных моей любимой печатью с изображением папских ключей и быка. Я направилась к ним и тут услышала голос словно из ниоткуда:
– Насколько я понимаю, его святейшество имеет страсть к письменному слову.
Я повернулась, и перед моим взглядом материализовался Альфонсо, появившийся из прохода между полками.
В руках он держал книгу. На нем был зеленый шерстяной камзол и темные рейтузы, мягкие сапоги из нубука плотно обхватывали мощные икры. В растрепанных волосах застряли клочья паутины и даже обрывки пергамента, будто он рылся в сваленных здесь кипах. Лицо его выражало блаженное удивление, словно он погрузился в сон и не хотел, чтобы тот кончался.
– Мой отец всегда любил книги, – сказала я, когда он приблизился.
И осознала, что мы здесь только вдвоем. Стоя на полу, он был не так изящен, как сидя в седле, двигался немного неловко, словно тесная одежда сковывала его. Вероятно, дело было не в природной неуклюжести, а просто он, в отличие от иных моих знакомых, не стал тратить время на отработку каждого жеста. И одежда его казалась плохо подогнанной, потому что для него это не имело значения. «Вероятно, нагой он великолепен», – поймала я себя на мысли и тут же смутилась.
– Посмотрите, какая прелесть! – Он подошел и протянул мне книгу.
Вернее, это была переплетенная папка, явно старинная, что объясняло почтение, с которым он ее держал. Прошитая вручную, во влажных пятнах, с выцветшими чернилами, папка была открыта на странице с изображением гиганта в алом плаще, раздутом ветром. Гигант был обвит извивающимися змеями, будто веревками, а за его ребра цеплялись два страдающих херувима.
– Лаокоон, – сказала я. – Он был жрецом в Трое и попытался разоблачить уловку с конем. Он и его сыновья Антифант и Фимбрей были удушены морскими змеями, насланными богами.
– Вы знаете эту историю?
Он говорил бархатным грудным голосом без той хрипотцы, что я слышала на дороге.
– Да, знаю. Это пьеса Софокла, пересказанная в «Энеиде» Вергилия.
– Этой копии «Энеиды» более четырехсот лет. – Он, казалось, был поражен, словно не мог в это поверить. – Я нашел ее там, в конце, среди других манускриптов из Императорской библиотеки Константинополя. Вы знали, что у вас тут есть книги из павшего города?
– Нет. Но это не моя библиотека. Она принадлежит его святейшеству.
– Да. Глупо с моей стороны. Откуда вы могли знать обо всем, что здесь хранится? – Он неожиданно улыбнулся, и в уголках его глаз появились морщинки. – Боюсь, среди книг я теряюсь. Забываю обо всем.
– Да, я так и подумала.
Я улыбнулась ему в ответ, хотя и сделала шаг назад – боялась утонуть в его глазах. Вблизи стало видно, что в них нет ни зелени, ни серых пятнышек, как у Санчи. В них были янтарные крапинки, как кристаллики турмалина, которые в рассеянном свете приобретали золотистый оттенок. С его широкими скулами и нечесаной гривой, он напоминал молодого льва.
Мы стояли в неловкой тишине, не зная толком, что делать дальше. Потом он сказал:
– Присядем?
Я последовала за ним вглубь библиотеки в нишу, где он обустроил гнездышко – уложил потертые подушки, переместил книги и рукописи на кафедру поблизости. Воздух здесь казался более спертым и сумеречным, тени удлинялись по мере того, как солнце двигалось над Ватиканом.
Он показал на незажженный ручной фонарь на полу:
– Библиотекарь предложил мне его – сказал, что в такое время солнечный свет вреден для глаз, но я не могу себе представить открытый огонь здесь. Малейшая неосторожность – и все сгорит. – Его пробрала дрожь. – Мудрость тысячи лет превратится в прах, как сейчас во Флоренции.
– Вы имеете в виду костры, которые разжигают по приказу Савонаролы?
Я отодвинула в сторону несколько книг в нише и села. Это было правильное решение – надеть простое платье без всяких украшений. Он пробормотал извинения, взял книги и положил на пол так осторожно, будто они живые.
– То, что делает этот человек, ужасно! Отнимает у людей самые прекрасные вещи. Сжигает тот мир, который построили Медичи, – столько великолепных произведений искусства погибло безвозвратно. Говорят, самого Боттичелли вынудили бросить в огонь некоторые работы. Как можно требовать уничтожения красоты?
– Разве Савонарола не проповедует, что если мы хотим приблизиться к Богу, то должны отказаться от искушений, которые ведут нас к греху? Он не первый, кто хочет избавить мир от идолопочитания. Святой Бернардино из Сиены проповедовал то же самое. Оба заявляют, что тщеславие – наиболее вопиющий грех человечества, – сказала я, с удовольствием наблюдая за тем, как на его щеках появляется румянец.
– Вы верите в это?
– Не думаю, что моя вера имеет какое-то значение. Я женщина, одно из низших творений Господа, если верить Савонароле. Он приказывал сжигать в своих кострах представительниц моего пола или забивать камнями и вешать. У него армии детей рыскают по городу в поисках нечистых и неправедных.
– Да нет же, ваша вера имеет значение.
Он подался ко мне поближе, и я почувствовала исходящий от него запах знания: пыли, старых бумаг и едва ощутимый – его пота. Все это создавало неописуемый аромат. Он схватил меня за руку, не чувствуя той дрожи, которая при этом прошла по моему телу.