Этот путь для савана - Джеймс Чейз

– Кто эти парни? – спросил он. – Что они здесь делают?

– Простая мера предосторожности, – ответил Маурер. – Мне не хочется рисковать. Если Феррари попробует какой-нибудь из своих трюков на мне, ему придется плохо.

Голович ничего не сказал, но почувствовал, как холодок пробежал по его спине. Неужели Маурер, действительно, верит, что все эти вооруженные люди смогут защитить его от Феррари, если тот вздумает расправиться с ним? Неужели он такой слепой и самонадеянный дурак?

Машина остановилась у величественного входа.

– О'кей, Эйб, составь эти списки и приходи к ленчу. Яхта стоит неподалеку. Может быть я уеду сегодня же вечером, – сказал Маурер, вываливаясь из автомобиля.

– Джек, – хрипло спросил Голович, – что же будет со мной, если ты уедешь?

Маурер уставился на него так, словно не поверил тому, что он услышал.

– С тобой? – спросил он, нахмурившись. – Ну, думаю, ты как-нибудь устроишься. – Он по-волчьи оскалился. – Может, у меня появится какая-нибудь идея, когда ты придешь к ленчу.

Трое вооруженных парней сидели в холле. Увидев Маурера, они вскочили и вытянулись.

– Оставайтесь здесь, ребята, – сказал он, – и смотрите в оба.

– Будьте уверены, босс, – ответил один из них. – Все будет в порядке.

– Дай-то Бог, – усмехнулся Маурер и вошел в большую гостиную.

Долорес стояла у открытого окна, выходящего на веранду. В простом черном платье она выглядела стройной и привлекательной. Она была бледна, под глазами залегли тени.

– Здравствуй, Долли.

– Привет, Джек, – отозвалась она.

– Приготовь мне коктейль, пожалуйста. Он подошел к окну и посмотрел вниз на большой сад. Почти везде стояла охрана, некоторые даже с автоматами в руках.

– Сейгель попытался прикончить Феррари, – сказал Маурер, пока Долорес готовила ему коктейль. Он сел в кресло спиной к окну. – Но Феррари всадил в него нож. Поэтому я принимаю некоторые меры предосторожности, пока Феррари не покинет город.

Долорес никак не отозвалась на это сообщение.

– Ну, Долли, последний раз мы с тобой вместе пьем. Я навсегда покидаю этот город.

– Вот как? – отозвалась она ровным безразличным голосом.

– Да. Я уеду во Флориду, – продолжал Маурер. – Я говорю синдикату “гуд бай”. Во Флориде много возможностей для человека с моими способностями и деньгами. Мне теперь нужно решить, что делать с тобой.

– Тебе не стоит обо мне беспокоиться, – ответила она, не глядя на него, и отошла к окну.

– О, я не собираюсь о тебе беспокоиться, Долли, – сказал Маурер и засмеялся. – Я, правда, не думаю, что Эйб будет хорошим мужем. Он уже почти совсем развалина. Сегодня с ним, возможно, что-нибудь случится. Ты будешь об этом жалеть?

– Нет.

– А ведь ты надеялась, что он подберет тебя, Долли.

– Удивляюсь, откуда у тебя такие мысли? – спросила она. Она смотрела вниз на длинный пролет лестницы, соединяющий одну террасу с другой. По ступенькам поднимался маленький человечек в черном костюме и черной шляпе. Это был Феррари. Он шел медленно и мягко. Его руки были в карманах, лицо поднято, глаза устремлены на окна веранды.

Он прошел мимо одного охранника, затем мимо другого. Никто не двинулся с места. Они только смотрели на него, на крошечную угрожающую фигурку, двигающуюся как привидение.

– Значит, я ошибся, – сказал Маурер. – Ты, вероятно, не была бы против Сейгеля?

– Нет. – Долли отошла от окна и медленно прошла через комнату к двери. – Значит, ты не хочешь, чтобы я поехала с тобой, Джек?

– Он, улыбаясь, смотрел на нее.

– Ты никуда не поедешь, Долли, совсем никуда.

– Понимаю, – задумчиво протянула она, открыла дверь и вышла в холл.

Поднимаясь вверх по лестнице к своей комнате, она с удивлением спрашивала сама себя, когда же Большой Джо успел захватить организацию. Он, должно быть, не терял ни минуты. Думала она и о том, какой же будет ее дальнейшая жизнь с Феррари.

Войдя в спальню, она села на кровать.

Долли закрыла глаза и стала ждать выстрела, который сообщит ей, что она становится имуществом Феррари и вдовой Маурера.

И все же он прозвучал так неожиданно, что воспринялся ею так, будто она испытала физический удар. Она вздрогнула, наклонилась вперед, закрыв лицо руками, и, впервые за много-много лет, зарыдала навзрыд.

Она плакала не по Мауреру, она оплакивала себя.