На узкой лестнице - Евгений Чернов

А когда-то все было по-другому, в далеком теперь уже времени. Учился он на шоферских курсах и жил в общежитии, восемь человек в комнате. И сначала это была одна душа. Все из пригородных селений, на еду поэтому не жаловались, животы были набиты всегда; читали, если попадалась хорошая книжка. Но, откровенно говоря, в общем-то было не до чтения. Кино — это вещь!

Отличаться ребятки друг от друга стали, когда вышли на самостоятельные деньги. Еще, наверное, с месяц жили они вместе, но у каждого вдруг появилась своя жизнь. Кому-то посчастливилось сразу хорошо устроиться, кому-то — нет. Иван Иванович повез домой в подарок ситцевый платок матери и коробку цветных карандашей сестренке, а кореш с соседней койки повез рижскую «Спидолу».

Все это, конечно, мелочи, а неприятно.

Через некоторое время, когда удалось подробней разглядеть платежную ведомость, Иван Иванович искренне удивился: гараж один, работу шофера выполняют как будто бы равную, а вот начисленные суммы отличались, и весьма. Так-то…

Машина блестела, как будто бы только с завода.

Интересно, а что тот чудик делает сейчас? Сидит на каком-нибудь пеньке или шастает, навешивая на себя паутину? Паутины в этом году ужас как много, даже в городских условиях. Конечно, неплохо бы всей семьей махнуть вот так же куда-нибудь в лесок, испечь картошки, чай заварить травами, пока еще не все травы позабыл. Только жаль, не выйдет все это: по воскресеньям в доме затевается большая уборка со стиркой.

В лесу было тихо и влажно. Крупные узорчатые листья сплошь укрывали землю. До удивления чист был каждый из них, как будто бы специально омыт и положен на свое единственное место. Сквозь сомкнутую высокую крону солнце до земли добиралось с трудом, и это тоже было прекрасно: листья, казалось, светились изнутри…

Старик чувствовал, как с каждым шагом, с каждым вздохом светлее становилась голова и давно позабытая бодрость наполняет тело. Старческие слезы подернули окружающее пленкой, он вытер их пальцем и с выспренностью семидесятилетнего подумал: вот она, взаимосвязь всего живого на этой земле, как чувствительно сейчас проявление этой взаимосвязи; он мог уйти из жизни, не испытав священной и высокой сопричастности.

А он бесился! Если бы кто знал, как бесился он, когда его отозвали из комиссии и сказали, что без цветочков-лютиков страна так же не может жить, как без нефти. Это был для него тогда, пожалуй, пик! Тогда он был готов всех «филармонистов» поместить в специальный заповедник, который огородить бы, чтобы они не разбежались. Вот там-то пусть бы что хотели, то и делали, хоть на скрипках играли. Единственное, на что они годны.

Нефть! Уголь! Сталь! Любой ценой! Все остальное — сантименты.

Со временем он стал крепко подозревать, что ранняя отставка была вызвана именно его непримиримостью, его жестокостью в отстаивании высоких интересов страны. Если вокруг пищат одни скрипки — государство погибает, разваливается на куски, расщепляется на молекулы. Старику не хотелось верить, что все поголовно были рады его уходу. Наверняка кто-нибудь считал, что это преждевременно, иначе не тянуло бы такой откровенной грустью от торжественных проводов, от перечня заслуг, зачитанных по бумаге, от шутливых сожалений, от упакованных в магазинную тару подарков, от бессрочного служебного удостоверения, с которым нигде и никогда не пропадешь.

Старик прутиком шевелил листья, передвигал с места на место и никак не мог додумать свою мысль. Почему же, в конце концов, так необходимо было увидеть кусочек живой, оставшейся жить природы? Постоять под застывшим в безветрии деревом. Как все меняется…

Впрочем, и мир сейчас стал другим!

Где они сейчас, те проблемы, которые волновали его тогда… Что-то с тех пор упростилось… И сейчас уже не кажется, как тогда, что для каждой проблемы существует одно-единственное решение. Зря, наверное, тогда летели щепки. Щепки-то, наверное, все же всегда летят и будут лететь… Но зря, что излишне много было тогда щепы.

Сами зачерствели, это, наверное, полбеды — все-таки что-то успели сделать. Душа огрубилась, но свое сделали. Худо, что черствость, или огрубление, как ни называй, каким-то искаженным уродливым эхом откликнулось в других.

Кружение головы от свежего воздуха стало нестерпимым. Старик выбрал местечко посуше, опустился на листья, на мягкий ковер, сшитый из пестрых лоскутьев.

Иван Иванович забеспокоился: доходит второй час, а клиент не появляется. Никуда он отсюда, конечно, не денется, но не прихватил ли его случаем какой-нибудь старческий недуг; вдруг откинул коньки… Но это глупости — чего бы вдруг, чтобы как-то сразу не стало человека. Здоровье и молодость таксиста не допускали этого. Но два часа есть два часа, в общем-то, повод для беспокойства. Можно и потревожить дедулю, постучать ногтем по циферблату, пора, дедуля, вроде того, пора…

Иван Иванович продрался сквозь кустарник, смахнул с лица паутину и огляделся: лес, пронизанный золотистым светом, просматривался хорошо, ровная земля, никаких бугров, никаких оврагов. А старика не видно; куда же она подевалась, пташка божья? Вот если бы он грибы собирал. Но не может человек дойти до такого, чтобы за грибами на такси. Будет каждый гриб золотом, и его не есть тогда, а на стенку бы вешать.

Таксиста все сильнее охватывало любопытство: что старик может так долго делать в лесу? И куда он мог подеваться? И таксист осторожно направился в глубь леса.

На старика он наткнулся неожиданно. Он увидел его стоящим на коленях и перебирающим листья. Таксист замер, хотел опереться плечом на ствол сосны, но вовремя вспомнил, что тот может быть клейким, отстирывайся потом, — и стал смотреть на старика. И показалось таксисту, что старик не просто перебирает листья, а раскладывает их в определенном порядке. Глупо, конечно, так думать, но что поделаешь, если подумалось: будто старик что-то припрятал здесь, а теперь маскирует место. Таксисту эта мысль здорово понравилась, она его просто восхитила, по крайней мере, эта глупая поездка приобретала значительный смысл.

«Каков, а? Надо же додуматься, — вдруг задрожав, подумал он. — Ну, дедуля, беда с тобой…»

— Эй, — негромко крикнул таксист.

Старик вздрогнул, обернулся, так резко крутанув головой, что она чуть было не оторвалась — шейка-то с мизинец толщиной… И таксист вздрогнул, увидев направленные на него совсем белые глаза, прямо такие белые, словно в голове были две сквозные дырочки и сквозь них просвечивался ствол ближайшей березы. Ивану Ивановичу стало не по себе, словно на него замахнулись палкой.

— Просто так гуляю, — сказал таксист, поднял ветку и понюхал.

Да! Вид у старика был такой, словно он только что сделал очень важную работу. Он не спеша поднялся, прихватил с собой несколько больших листьев и двинулся в направлении машины.

«А есть ли у него деньги?» — вдруг стрельнула мысль и засела так крепко, что пришлось переключать себя на другое.

Иван Иванович стал думать о собаках, выловленных собачатниками. Жили барбосы около магазина «Кулинария», а в их двор приходили поиграть с детьми. Два крупных пса, два братана, удивительно похожих друг на друга, добродушных и рыжих… И неожиданно разозлился: чего они, мешали? Все жить хотят.

— Домой, Иван Иванович, — сказал старик неожиданно теплым голосом.

— Бабье лето, приятные деньки, — сказал Иван Иванович.

— Последние денечки, — поддержал старик.

— На прошлой неделе, — сказал Иван Иванович, — кореш мой попал в аварию. Сам ничего, а вот клиент ключицу сломал.

— Надо же…

— Ничего страшного, кореш тут же заплатил клиенту.

— За что заплатил?

— За ключицу. Чтобы шума не было.

Старик обалдело уставился на Ивана Ивановича.

— Простите, и сколько же она стоит по нынешним временам?

— Двести рублей, — и засмеялся — какой же он неопытный, этот старик. Правду говорят: что старый, что малый.

Они развернулись возле уродливой сосны, и таксист подумал: прекрасный ориентир, как настырно старик выгребал к нему. Десяток дорог осталось позади, а свернули именно на эту.

Что в наши дни можно прятать? Деньги зарыть может только дурак, это временная ценность; хрусталь — слишком громоздко, тут не ямку, целую могилу надо рыть. А вот золотишко — да! Золотишко — другой коленкор. Знающие люди рассказывают, что его в нашем городе во время войны осело ой-ей сколько. Эвакуированные меняли его на продукты почем зря. А когда золотишка собирается очень много, его не особенно-то реализуешь. А этому, что рядом, вообще нет смысла реализовывать. Спрятать — это милое дело! Химия сейчас — царица, всяких мешочков, коробочек… Можно упаковать так, что сто лет пролежит, а то и всю тысячу. Иван Иванович не обратил внимания, но вроде бы с одного боку плащ старика отторбучивался. Конечно, если бы все знать заранее, можно было бы разглядеть получше, а то и пощупать, как бы невзначай. Зачем только люди прячут — вот второй вопрос. Иной хороший человек бьется в жизни, как Суворов, ему бы тысчонку подбросить, и все бы выправилось, как по нотам. Так нет, кто-то бьется, а кто-то прячет.