Другая Грань. Часть 2. Дети Вейтары - Алексей Шепелёв

— Ты говорил, что хорошие люди встречаются редко, — напомнил Шипучка.

— Редко. Элло — единственный хороший человек на всю школу Луция.

После небольшой паузы Баракл добавил.

— С детёнышем, о котором ты рассказывал, хороших людей здесь будет двое. По мне этого слишком много. Как бы чего плохого не случилось…

Утро второго дня началось для "хорошего человека" Серёжки с пинка в бок. Уставший после непривычно больших нагрузок накануне, мальчишка не сразу понял, что ворвавшийся в сон звон колокола означает сигнал к подъёму. Широко распахнув глаза, он увидел стоящего над собой Лауса, который улыбался всё той же мерзкой улыбкой.

— Шустрей, Шустрёнок. За опоздание на гимнастику накажут всех синих.

Кое-как опоясавшись и натянув сандалии, мальчишка пулей выскочил во двор, успев занять своё место до наступления "штрафного времени". А потом началась гимнастика — точнее, утренняя зарядка, как в пионерском лагере. В школе, по телевизору и радио постоянно говорили, что зарядку должен делать каждый — для здоровья. Даже специальные передачи по радио крутили. Преподаватель говорит, какие упражнения делать и отсчитывает счёт, а пианист играет бодрую музыку. Но Серёжкины родители зарядку никогда не делали. Серёжка тоже не делал. И ничего, никто на здоровье не жаловался.

А вот в лагере не выйти на зарядку было нельзя: там вожатые за этим смотрели, и воспитатели. Но и всерьёз её никто не воспринимал. Махали руками, наклонялись и приседали — лениво, для видимости. Ну, что сделать, если уж так надо. На тренировке Серёжка бы никогда себе не позволил так сачковать, потому что знал: себе дороже. Не разомнёшься как следует, так ничего не получаться не будет. Считай, занятие прошло впустую. А ему всегда хотелось чего-то добиваться, побеждать. И когда занимался прыжками в воду, и когда, повзрослев, перешёл в секцию самбо. Но это — в секциях, а в лагере-то чего стараться? Если уж совсем честно, так он и в школе, на уроках физкультуры, не слишком напрягался: всё равно хватало на твёрдую пятёрку.

В этой школе, гладиаторской, не постараться было нельзя. Около каждой группы воспитанников прохаживался «наблюдатель» с плетью в руке. У жёлтых кто-то из мальчишек схлопотал по спине за недостаточное усердие. Серёжке вовсе не хотелось проверить насколько это больно на своей шкуре, поэтому он каждое упражнение выполнял на совесть, как и остальные «синие». Зарядка показалась ему слишком длинной, и к её окончанию он здорово устал, но повода для наказания Вену не подал.

После зарядки ребята снова разошлись по комнатам. Едва зайдя внутрь, Серёжка понял, что ничего хорошего его не ожидает: синие сбились в толпу, хмуро поглядывая на новичка.

"Бить не станут", — сообразил Серёжка. — "Я же сопротивляться начну. Будет шум, а во дворе полно докторов. Тогда что?"

Какое-то время, показавшееся мальчишке очень долгим, он так и стоял — один против всех. Напряжение нарастало, молчание становилось нестерпимым. Серёжка чувствовал, как всё сильнее и сильнее становится страх. В горле пересохло. Ещё немного — и он позорно задрожит на глазах у всей группы. Лучше уж пусть бы избили…

— Вот что, Шустрёнок, — произнёс, наконец, Лаус. — Говорим тебе по-хорошему: проси господина Вена, чтобы тебя от нас перевели.

— Куда? Загорать на берегу моря?

— Куда хочешь. К красным, к жёлтым, к оранжевым — нам всё равно. Только у нас тебе делать нечего.

— Это почему же? — мальчишка совершенно не ожидал такого разговора. Удивление было настолько сильным, что о страхе забылось самой собой.

— Мы — синие. Мы должны быть лучшие во всём. А с тобой мы лучшими не станем. Оранжевые нас точно обойдут.

— Почему? — упрямо повторил Серёжка. И приготовился к тому, что сейчас-то Лаус взорвётся. Но подросток терпеливо объяснил:

— Потому что зачёт в группе идёт по худшему. А ты будешь худшим из худшим. Ты мал, чтобы быть гладиатором.

— А я в гладиаторы и не просился.

— А мы-то тут при чём? Мы что ли тебя сюда продали? Почему мы должны твои сопли подтирать?

— А что, уже до того наподтирались, что устали? — парировал Серёжка.

— Неважно, — мотнул головой Лаус. — Не сейчас, так потом. Мы хотим быть лучшими, не мешайся под ногами. Проси, чтобы тебе от нас перевели.

— Вам надо — вы и просите.

— Нас не послушают. Не рабы решают, кому кем быть, — совсем по-доброму вздохнул Лаус.

— А меня послушают? Я что, не раб, что ли?

— Тебя могут послушать.

"А может, действительно попросить?" — подумал Серёжка. — "Мне то какая разница: синий или жёлтый? Да хоть серо-буро-малиновый в крапинку. А может, тут какой подвох?"

"Могут послушать". Могут. А могут ведь и не послушать. А могут и плетью обработать за такую инициативу. Это реакцию наёмников на свои просьбы Серёжка более-менее умел предсказывать. И то, с прыжками с мачты так обжёгся, что вспоминать тошно. А уж что на уме у кривого Вена — попробуй, угадай. В отличие от любившего порассуждать о том, каков должен быть правильный раб, Меро, из доктора синих лишнее слово можно было вытянуть только клещами. Покажет, объяснит, скомандует — а потом молчит, как респиратор.

Про респиратор — это такая поговорка у была у мальчишек в посёлке. Слово интересное и непонятное. А потом Серёжка увидел этот респиратор — ничего особенного: противогаз недоделанный.

В общем, предложение Лауса запросто могло оказаться очередной подлостью, вроде вчерашнего плевка в супе. Серёжке достанется, а Лаус и ребята не при чём. Нет уж, дудки. "Закладывать никого не стану", — решил мальчишка, — "но если хотите меня достать — рискуйте".

— Не буду я ни о чём просить. Это нужно вам — вот сами и просите.

— Всё равно попросишь, — ухмыльнулся Лаус.

— Посмотрим.

— Наше дело было предупредить, — оставил за собой последнее слово подросток.

Глава 8

В которой герои снова встречают препятствия на пути

Синее море, только море за кормой.

Синее море, и далёк он — путь домой.

Там, за туманами,

Вечными, пьяными.

Там, за туманами, берег наш родной.

— Что, старлей, что-то подозрительное на горизонте?

— Никак нет, товарищ майор. Горизонт чист, и опасности не видно. Только пассажирский лайнер на зюйд-зюйд-вест, дистанция — около четырёх миль.

— А что же ты там тогда высматриваешь своим орлиным взором?

— Ничего не высматриваю. Просто, любуюсь морем. Я люблю море.

— У, как всё запущено… — протянул Седов.

— А чем плохо, товарищ майор?

— Чем плохо? — майор тоже опёрся о палубные поручни, глянул вниз, на разбегающиеся от корпуса крейсера пенистые волны. — Тем плохо, что отвлекает от дела. Некогда нам тут красотами любоваться, понимаешь? Расслабимся, разнежимся, а нас тёпленькими возьмут, и будут нам тогда красоты… Так что для тебя, товарищ старший лейтенант, Средиземное море — не зона отдыха, а потенциальный театр военных действий. Из этого ты и должен исходить. Всё понятно?

— Так точно, товарищ майор, — вытянулся Балис.

— Вольно. Пошли обедать. К занятию итальянским подготовился?

— Si, senior maggiore.[3]

— Тогда побудь сегодня на политзанятиях, помоги Васильичу. Сядешь сзади, тетрадки и книжки разложишь — вроде как при деле, — продолжал майор, спускаясь по узкому трапу. — Дисциплину надо поддерживать.

— Дисциплина в порядке, товарищ майор.

Седов недовольно хмыкнул, но ничего не сказал: видимо, проступок Балиса был не настолько серьёзным, чтобы отчитывать виновного прямо перед дверями в офицерскую столовую, из которой, к тому же как раз выходили молодые лейтенанты. Взвод морской пехоты был прикомандирован к крейсеру "Михаил Кутузов" только на время визита в Италию, и небольшое отчуждение между экипажем корабля и морпехами, разумеется, существовало. Свои проблемы перед чужаками демонстрировать никто не собирался.

Балис голову недовольством Седова особо не отягощал. На младших офицеров от майора замечания лились щедрым потоком, но, во-первых, всегда по делу и, во-вторых, во взыскания они превращались только в случае действительно серьёзных упущений. Ну а в-третьих, если тучи на голову кого-нибудь из офицеров морской пехоты приносило со стороны, Седов всегда делал всё возможной, чтобы отвести неприятности.

В молчании офицеры заполняли подносы.

— Балис! — призывно донеслось от углового столика.

Гаяускас улыбнулся. Дальномерщик капитан-лейтенант Гинтас Тамошаускас был, кроме него, единственным литовцем на крейсере.

— Подсядем? — поинтересовался старлей у Седова.