Московские легенды. По заветной дороге российской истории - Владимир Муравьев

Иной характер носили «Вечера новой поэзии», на которых председательствовал В. Я. Брюсов. Он любил поэзию как явление и признавал законность существования в ней разных направлений, поэтому не позволял себе никаких оскорбительных оценок. «Своим спокойствием мэтра, — замечает литератор-современник, — он придавал какой-то вес забавам и почти хулиганству на эстраде». Брюсов считал, что новая поэзия, прежде чем обрести свой стиль, должна пройти путь проб и поисков, ошибок и достижений.

Но и на вечерах, руководимых Брюсовым, случались экстраординарные эпизоды. Одним из самых запомнившихся — выступление Сергея Есенина с чтением «Сорокоуста». Этот эпизод описан во многих воспоминаниях, привожу рассказ поэта А. Н. Арго:

«Курчаво-завитой, напомаженно-напудренный, широко расставив ноги и отставив корпус назад, размахивая руками, Есенин начал читать свой „Сорокоуст“ — поэму, в первое четверостишие которой, как известно, входит непечатное выражение, — в нынешних посмертных изданиях оно заменяется несколькими строчками многоточий. (Эти „непечатные выражения“ слово „задница“ и фраза „Не хотите ль пососать у мерина“. В Полном собрании сочинений издания 1997 года они напечатаны полностью. — В. М.)

В порядке устной поэзии, с эстрадных подмостков оно было произнесено полным голосом и вызвало естественную реакцию аудитории:

— Долой хулигана!

— Возмутительно!

— Как вам не стыдно! И это поэзия!

— Позор! Позор!

Свист, шум, крик был такой, что о продолжении выступления речи быть не могло. Есенин стоял молча, голубыми своими глазами поглядывал на публику и улыбался полунасмешливо, полурастерянно. Он, в сущности, знал, на что идет: непристойными словами в начале поэмы он привлекал внимание публики настолько, что мог быть уверен: обывательская публика в ожидании хотя бы новой непристойности не упустит ни одной строки из дальнейшего, а в дальнейшем-то следовали превосходные, громадного темперамента строки. Но скандал был отчаянный, обыватель, не вдаваясь в подробности, негодовал, возмущался озорством поэта.

Но недаром кораблем сего общественного мероприятия правил мудрый кормчий Валерий Брюсов. Он проявил в данном случае не только ум и такт, но еще и великую честность поэта.

Вставши во весь рост — как сейчас помню его стройную фигуру в знаменитом черном сюртуке, увековеченном на портрете Врубеля, — Брюсов поднял руку, призывая к порядку бушевавшую аудиторию.

Авторитет Брюсова был велик — он был первым поэтом прежнего времени… Его не все любили, но уважали в равной мере все читатели, и старые и новые.

Так стоял он с поднятой рукой и, когда собрание наконец успокоилось, произнес:

— Я, Валерий Брюсов, заявляю всем вам, что стихи Есенина, те, которые он сейчас прочтет, — лучшее из всего написанного на русском языке в стихотворной форме за последние двадцать лет.

И затем Есенину:

— Продолжайте!

Есенин закончил чтение, и аудитория не могла не оценить замечательное его стихотворение».

Так возмущавшие слушателей в 1920 году выражения, слово «задница» и фраза «Не хотите ль пососать у мерина», в нынешние времена уже никого не шокируют, и в полном собрании сочинений С. А. Есенина издания 1997 года печатаются полным текстом, без многоточий.

Бурные литературные вечера проходили в Политехническом музее до середины 1920-х годов, затем они изменились, превратившись в официоз, жестко регулируемый идеологической цензурой.

Новый бурный расцвет вечера поэзии в Политехническом переживали в 1960-е годы — годы «оттепели», тогда пришли в поэзию Б. Окуджава, А. Вознесенский, Е. Евтушенко, Р. Рождественский и другие.

Расцвет и широкая популярность поэзии, нетрудно заметить, приходятся на пору великих надежд на лучшее будущее, которые основываются не на беспочвенных мечтах, а на уже имеющихся в обществе признаках, фактах, предпосылках.

Справедлив, наверное, и обратный силлогизм: не звучат стихи в Большой аудитории, не покупают поэтических сборников — значит, нет в обществе ничего устремленного в будущее, непоэтический строй — непоэтическое время.

В конце 1970-х — начале 1980-х годов на площади рядом с «Детским миром» и на месте Гребневской церкви встали новые огромные, облицованные черным гранитом мрачные корпуса ведомства КГБ (архитекторы Б. В. Палуй, Г. В. Макаревич). В правом здании устроен проход внутрь двора, к дому Стахеева, в котором находится музей В. В. Маяковского.

30 октября 1990 года в сквере перед Политехническим музеем состоялось открытие еще одного памятника на Лубянской площади — памятника жертвам коммунистического режима, жертвам Лубянки и всех ее бесчисленных отделений, филиалов и лагерей ГУЛАГа.

Это первый с 1917 года и единственный до сих пор памятник Москвы, поставленный не правительством (на иных из них, как, например, на памятнике Н. В. Гоголю, установленном в 1951 году, специально отмечено надписью: «От правительства Советского Союза»), а самим народом.

Соловецкий камень. Современная фотография

Памятником стал валун, привезенный с Соловецких островов — первого советского лагеря, открытого в 1922 году, где чекисты всласть и вволю могли измываться над своими жертвами — священниками, профессорами, бывшими гимназистами, офицерами, которые предпочли эмиграции службу родной стране, монахами и монахинями, подростками из интеллигентных семей, были там врачи и поэты, ученые и актеры, философы и юристы, инженеры и строители, дипломаты и агрономы, крестьяне и политики — цвет нации. В Соловках чекисты отрабатывали технику пыток и убийств, придумывали виды каторжных работ, создавали систему унижений и превращения человека в «лагерную пыль» — в безвольного, потерявшего человеческий облик раба. Особенно раздражало чекистов, что эти измученные, полуживые мужчины и женщины, старики и дети (на Соловках находилась группа арестованных бойскаутов) умирали, но сохраняли человеческое достоинство… Вот из этого ада, со знаменитых Соловков, был привезен в Москву, к стенам Лубянки, камень.

На гранитном пьедестале, на который положен валун, надпись, сообщающая, что «этот камень с территории Соловецкого лагеря особого назначения» и что он «установлен в память о миллионах жертв тоталитарного режима».

В 1925 году, весною, на Страстной неделе, в Великий четверг заключенный Соловков Михаил Фроловский написал стихотворение, которое может быть названо первым предчувствием Соловецкого камня-памятника:

Спит тюрьма и трудно дышит,Каждый вздох — тоска и стон,Только мертвый камень слышит,Ничего не скажет он.

Но когда последней дрожьюСодрогнется шар земной,Вопль камней к престолу БожьюПронесется в тьме ночной.

И когда, трубе послушный,Мир стряхнет последний сон,Вспомнит камень равнодушныйКаждый вздох и каждый стон.

И когда последний пламеньОпалит и свет и тьму,Все расскажет мертвый камень,Камень, сложенный в тюрьму.

Спит тюрьма и тяжко дышит,Каждый вздох — тоска и стон,Неподкупный камень слышит,Богу всё расскажет он.

Впервые о памятнике жертвам коммунистических репрессий публично заговорил Н. С. Хрущев 27 октября 1961 года на XXII съезде партии, посвященном разоблачению «культа личности Сталина». Тогда Хрущев назвал политических заключенных ГУЛАГа «жертвами сталинского произвола».

«Товарищи предлагают, — сказал Хрущев, — увековечить память видных деятелей партии и государства, которые стали жертвами необоснованных репрессий в период культа личности. Мы считаем это предложение правильным. Целесообразно было бы поручить Центральному Комитету, который будет избран XXII съездом, решить этот вопрос положительно. Может быть, следует соорудить памятник в Москве, чтобы увековечить память товарищей, ставших жертвами произвола. (Аплодисменты.)».

Вторично эта же идея была высказана 27 лет спустя — на XIX партийной конференции 1 июля 1988 года в заключительной речи М. С. Горбачева. «И еще, товарищи, — сказал он, — один вопрос, который был поднят накануне конференции и на ней самой, — о сооружении памятника жертвам репрессий. Вы, вероятно, помните, что об этом говорилось в заключительном слове на XXII съезде партии и было встречено тогда с одобрением. Поднимался этот вопрос и на XXVII съезде партии, но не получил практического решения. Как говорилось в докладе, восстановление справедливости по отношению к жертвам беззаконий — наш политический и нравственный долг. Давайте исполним его сооружением памятника в Москве. Этот шаг, я уверен, будет поддержан всем советским народом. (Аплодисменты)».