Автономное плавание - И. А. Намор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Спустя считанные секунды, когда Федорчук подбежал к месту подрыва, все было кончено – Пашка уже не дышал. В его мертвых глазах застыло удивление… подлостью и несправедливостью окружающего мира. Мира, в котором мишенью – нет, не случайной жертвой, а именно мишенью – становятся самые беззащитные существа, дети. Так они и лежали рядом, удивленно глядя в быстро зарастающее тучами утреннее небо: младший сержант Лукьянов, простой парень из русской деревни, и большая кукла в розовом платьице с блестками…
Потом Виктор так и не смог себе объяснить, почему он бережно достал куклу из рук погибшего товарища и положил в свой рюкзак. На самое дно. Казалось, из памяти выпали несколько часов. Федорчук бесстрастно выдержал жесточайший разнос от командира, отвечая в положенных местах уставными фразами. Внутри его образовалась пустота, никак не желавшая заполняться… Хоть чем-нибудь.
Через две недели, уже в Кабуле, Виктор попросился в группу сопровождения машины с продуктами и подарками для детского дома. Командир разрешил, зная, что Федорчук понимает фарси и может связать несколько расхожих фраз на этом языке. Попросился только для того, чтобы отвезти туда куклу… будь она проклята! И отдал… отдал первой попавшейся большеглазой девчонке в синем в красную полоску шерстяном свитере поверх ситцевого платьишка. И уже уходя, услышал, как та говорит тихим детским шепотом, будто не обращаясь ни к кому конкретно:
– Смешной шурави… куклу привез… Зачем? Ведь здесь нет детей…
* * *В этот момент к горлу Федорчука подступил комок, а на глаза стали наворачиваться слезы.
«Что ж я, сволочь, делаю! Куда меня несет!» – но резидент этого не увидел – вдруг закрыл глаза и, насколько позволял кляп, завыл, пытаясь порвать веревки, однако привязан он был на совесть.
Уняв предательскую дрожь во внезапно вспотевших руках, Виктор как можно резче и болезненнее выдернул кляп изо рта Кривицкого. Тот, казалось, не заметил нарочитой грубости и хрипло сказал, почти прокаркал:
– Девочку не тронь, сволочь белогвардейская. Она не виновата.
– Ошибаешься, очень даже виновата, – переход на «ты» прошел незаметно. Ничто так не способствует сближению двух взрослых мужчин, как хороший удар в лоб, – в том, что оказалась в опасном месте в опасное время. В том, что отец ее – редкая скотина – не озаботился о безопасности дочурки и прикрылся ею в своих шпионских играх, – тут Федорчука внезапно осенило: – Баб всяких принимает, пока жены дома нет…
– Вот же сучка французская! Сдала, тварь дешевая.
– Мерзко даже не это, – Виктор, казалось, не заметил последней фразы, – а то, что ждет тебя впереди. Гадалка из меня хреновая, но на пять лет вперед я тебе предсказание сделаю. Метеорологи от зависти удавятся. Слушай сюда, «рыцарь плаща и кинжала» недоделанный…
Дальнейшее было уже не интересно. Шифроблокноты, бланки паспортов, печати и штампы, спецчернила и спецперья, банальные пачки банкнот и столбики золотых монет. Через полчаса Виктор покидал магазин антиквара Лесснера с большим саквояжем, завернутым в бумагу так, чтобы походил на стопку книг. На лице его застыла полуулыбка, оскал, если приглядеться внимательно, но желающих разглядывать лицо молодого человека, неспешно идущего по улице с опущенной головой, не встретилось.
Даже обычно игривый, как все терьеры, Burste, которого Федорчук оставил на попечение официанту кафе перед визитом к «антиквару в штатском», весь обратный путь вел себя удивительно тихо и старательно не смотрел в сторону пусть временного, но хозяина.
В подсобном помещении магазина по адресу Celebesstraat, 32, остывал уже покрывшийся характерными синими пятнами труп капитана госбезопасности Вальтера Кривицкого. Маленький маузер лежал рядом с человеком, причина смерти которого заключалась в том, что в будущем история его жизни получила слишком широкую известность[58].
Прощание со старым ван Бюреном вышло теплым, хоть и слегка скомканным. Федорчуку не удалось отказаться от подарка, настойчиво предлагаемого внезапно проникнувшимся к нему чуть ли не отцовскими чувствами квартирным хозяином.
– Возьмите этот портсигар, он почти новый, а я недавно бросил курить. Возьмите, сделайте приятно старику, да и вам он лишним не будет, серебро как-никак, а вы человек молодой, путешествующий, может и пригодится когда-нибудь, да и обо мне вспомните добрым словом.
В результате контраргументы Виктора оказались слабее сказочной, насколько он знал европейцев, щедрости старика. Федорчук стал обладателем массивного, почти в три четверти фунта серебра, гладкого, без рисунков и надписей, портсигара.
– Чемодан, вокзал… куда? – задался Виктор естественным в его положении вопросом, но решение пришло само собой. – Конечно же в Гавр. Там – на пароход, три недели океанского путешествия и здравствуй, «город хорошего воздуха»: Буэнос-Айрес. Пусть его знания о Южной Америке ограничиваются прочитанными в детстве книгами чешских путешественников Ганзелки и Зикмунда, авантюризма нам не занимать, сами с кем хочешь поделимся. Пересидеть «в пампасах» год-другой, пустить корни, а дальше – на север, благо война Чако уже завершилась, и новых вооруженных конфликтов на континенте не предвидится. Сначала в Мексику, потом, если бог даст, можно и до Штатов добраться. И буду я не Андреас Кеек, а, например… в общем, кем захочу, тем и буду!
«Расписание пароходов знаешь, балбес? – быстро опустил себя с небес на землю Федорчук. – А то припрешься в Гавр и будешь торчать как… прыщ на лбу».
В Гааге оставаться смысла не было, близкое знакомство с местной полицией, пусть даже и в качестве свидетеля, в его планы не входило.
Для начала следовало попасть хотя бы в Брюссель, разобраться с новоприобретенным «имуществом» и заказать билеты на океанский лайнер.
«И всенеп-г-еменнейше, – мысленно подпустил ленинской картавинки Виктор, – пе-г-вым классом. Как там говорили древние греки: „Люди делятся на живых, мертвых и тех, кто в море?“ – и уж коли переходить в третью категорию, то стоит обеспечить себе там максимальный комфорт. Тем более что денег у меня теперь, как у дурака махорки!»
* * *Мягкий диван купе поезда, везущего Федорчука в Брюссель, располагал к дремоте, но не тут-то было. Расслабиться не получалось, хоть тресни, а мысль об ударной дозе алкоголя была отметена как провокационная и вредительская.
«Только гомеопатия! Никакой шоковой терапии», – мысленно провозгласил Виктор и, свернув пробку у купленной в вокзальном буфете плоской бутылки коньяка, сделал первый, осторожный глоток. На ум в этот момент откуда-то пришла странная аллегория с цыплячьей шейкой здравого смысла, хрустящей в мозолистых лапах реальности. Впервые за много лет захотелось перекреститься, настолько она была осязаема.
Последние несколько дней Виктор ощущал себя чем-то вроде механической игрушки, не лишенной проблесков интеллекта, но все-таки по определению тупой и ограниченной. Движущейся с маниакальным упорством к понятной, но от этого не становящейся своей, кровной, цели. Теперь, казалось, кончился завод пружины или сели батарейки, если говорить в терминах будущего. Что было причиной такого состояния, он даже не
