Транзит - Эдмунд Купер

Опасения Барбары, что испытания, выпавшие на ее долю вчера днем и ночью, могут повредить ее ребенку, похоже, оказались необоснованными. Чувствовала она себя совершенно нормально и не сомневалась, что если не случится ничего страшного, то ребенок увидит свет в положенное ему время.

Она была рада, что забеременела. Только теперь она поняла, как сильно ей хотелось иметь от Авери ребенка. К тому же, учитывая, что Мэри тоже была в положении, ей казалось, что это должно еще теснее сблизить их всех четверых.

Они сидели с Авери у костра и, чтобы не уснуть, развлекались придумыванием имен. Если родится мальчик, Авери хотел назвать его Язоном. Барбара возражала, что другие дети (какие другие дети?!) будут над ним смеяться. Она полагала, что мальчика следует назвать Эндрю. Но у Авери в классе однажды был Эндрю - отвратительный тип с перочинным ножом, который он охотно испытывал на своих одноклассниках. В общем, никаких Эндрю. Так они и играли - прелестная, бессмысленная игра. Им казалось, что прошло уже много часов. Исчерпав все возможные мужские имена, они в конце концов сошлись на имени Доменик. Тогда они взялись за женские.

И в этот миг и произошла трагедия.

Из палатки, где спали Том и Мэри, и раньше доносились какие-то приглушенные звуки - так, ничего особенного. И вдруг Авери и Барбара услышали сдавленный стон - даже неясно чей - то ли Тома, то ли Мэри. Затем стон перешел в пронзительный, отчаянный крик, и они поняли, что это все-таки Мэри.

И тут же из палатки выскочил Том.

- Ради Бога! - бормотал он. - Ради Бога! Что-то случилось с Мэри!

С Мэри и в самом деле что-то случилось.

Барбара опасалась выкидыша, а Мэри нет. Но волнения последних дней, как оказалось, не прошли для Мэри даром. Ее организм решил облегчить себе жизнь единственным доступным для него способом. А расплачиваться за это приходилось Мэри.

Им удалось оттащить Тома. Авери заставил его заступить на дежурство... по крайней мере, на то время, пока они постараются помочь несчастной Мэри. Впрочем, что они могли для нее сделать?..

Но Авери к Барбара раньше никогда не присутствовали при родах. Не говоря уже о выкидышах. К счастью, Барбара поднабралась кое-каких полезных знаний, пока снималась в роли медсестры в воображаемом госпитале, день за днем развлекавшем миллионы телезрителей в бесконечно далеком отсюда уголке вселенной.

Схватки были короткими и сильными. Хорошо еще, что они не затянулись. Уже через двадцать минут Авери держал в руках крошечный жалкий комочек шестимесячного младенце, свернувшегося миниатюрным Буддой. Пуповина была примерно такой же толщины, как его уже вполне оформившиеся ручки и ножки. Авери в прямом смысле слова держал его на ладони. А на другой - послед, так недавно являвший собой нить жизни. Младенец казался игрушечным - нет, не мертвым, просто тихонько спящим. Казалось, он вот-вот чудесным, непостижимым образом проснется...

- Заверни его, - резко приказала Барбара. - Заверни и убери куда-нибудь.

Мэри истерично рыдала. Барбара пыталась ее утешать.

Авери поднял кусок ткани - наверное, это была чья-то рубашка, но сейчас его это ничуть не волновало. Нежно, словно боясь разбудить, он завернул ребенка. Осторожно, как будто тот может заплакать. Он вышел из палатки.

Он хотел уйти в лес, но его остановил Том.

- Я хочу увидеть моего ребенка.

- Том...

- Я хочу увидеть моего ребенка, - в голосе Тома звучали те же резкие, приказные нотки, что так недавно Авери слышал в голосе Барбары.

Авери осторожно развернул сверток, и в призрачном свете костра им открылось морщинистое, странно серьезное лицо мертворожденного младенца.

- Он вырос бы отличным парнем, - с усилием проговорил Том. Это ведь он, да?

- Я... извини, Том, я не знаю, - Авери ощущал горе Мэри и Тома как свое собственное. - Посмотреть?

- Нет, - резко сказал Том. - Не надо его беспокоить. Пусть отдохнет. Несладко ему пришлось... Он заслужил отдых, как ты полагаешь?

Авери пытался сдержать слезы, катящиеся по его лицу. Он пытался усилием воли вернуть их обратно, в предавшие его глаза. Но слезы текли и текли.

Они глядели на крошечное тельце, и их слезы капали на маленькое и такое серьезное лицо. Капали, смешиваясь воедино - приветствие и благословение. И прощание. Первое и последнее, которое ему суждено увидеть в этом мире.

- Пожалуй, я пойду к Мэри, - наконец, сказал Том. - Я ей сейчас нужен. Очень нужен.

- Том, - начал Авери и умолк, не зная, что сказать.

И как ни странно, но это Том начал утешать его.

- Ричард, - мягко сказал он. - Ты можешь ничего не говорить. Я все и так знаю. Он принадлежал бы нам всем. Теперь так будет всегда. Что бы с нами ни случилось... Я пойду к Мэри. Все будет хорошо, - и с этими словами он скрылся в палатке.

Авери нежно завернул младенца. Тот все еще был теплый - тепло жестокой иллюзии жизни.

25

Авери похоронил мертвого ребенка только под утро. Барбара не позволила ему покинуть лагерь ночью.

До утра никто не спал. Мэри чувствовала себя лучше, чем они смели надеяться. Но горе опустошило ее, она лежала молча, не плача, холодная и безучастная. Сердце ее превратилось в лед и как Том ни старался, ему не удавалось его растопить. Так оно теперь и будет, не навсегда, но пока само время не исцелит эту рану, след от которой останется с Мэри до конца жизни...

На рассвете Авери вышел из лагеря, взяв с собой томагавк и остывший сверток умерших надежд. Он не стал далеко отходить от лагеря. Он дошел до ручья, где они каждый день набирали воду, и выбрал высокое дерево большое и хорошо заметное. У самой воды стояло как раз такое, как ему хотелось.

- Здесь ему понравится, - как последний дурак, думал Авери. - В тени от жаркого солнца, около бегущей воды... Здесь ему не будет слишком одиноко - мы будем приходить сюда каждый день.

Затем, положив кулек с тельцем на землю, он начал томагавком рыть могилку между корнями.

Наконец ямка была достаточно глубокой. Он положил младенца, все еще завернутого в одну из рубашек Тома, в теплую землю. Теплую, теплее, чем его остывшее мертвое тело.

Авери никогда особенно не верил в Бога. Но сейчас он не мог не высказать накопившиеся у него в душе чувства. И пусть его никто не слышит. Слова сами по себе являлись своего рода погребальной церемонией. Все, что он мог предложить...

- Здесь, - тихо и твердо начал он, - я предаю земле этого мира часть тех, кого я люблю, часть нашей Земли. Если бы этот ребенок остался жив, этот мир стал бы его родиной. Он стал бы, вполне возможно, первым представителем разумной расы, родившимся на этой планете... Но точно я этого не знаю. Я так многого не знаю... Я не знаю даже, зачем нас Привезли сюда с Земли, и зачем Бог (если Бог существует) отказал этому младенцу в праве на существование... Но зато я знаю, что этими похоронами мы связываем себя с этим миром нерушимыми узами. В этом мире теперь лежит наша часть. Часть двух человеческих существ, научившихся делить радость и вынужденных теперь делить горе. Их мертворожденное дитя самой природой вещей теперь обогатит мир, в который мы когда-то пришли без всякого приглашения. Теперь с этой землей нас связывает нечто глубоко личное... Мне больше нечего сказать, ведь я не знаю, что еще здесь можно сказать. Разве что... Во имя Тома и Мэри, Барбары и меня... Аминь.