Постижение смысла - Мартин Хайдеггер

другим в подлинно-собственном хранящемся составе, а именно так, что это сохраняемое-хранящееся в своей сохраняемости человеку вообще дает основу, на которой он, настоятельно вникая, стоит посреди просвета суще-бытующего, относясь к которому и сообразуясь с ним, может выдерживать-выносить этот просвет, чтобы так быть Собой. Принадлежность-отнесенность в истину пра-бытия и, вследствие ее, вынесенность-выставленность в суще-бытующее сопричастны к созданию основы в забвении бытия.

В повседневном забывании бытия, однако, тонет забывание в забвении вместе с забываемым (втягивающий водоворот). Это забвение выглядит – если оно вообще может выглядеть – как чистое Ничто и всего лишь Ничто.

Забвение бытия – это отнюдь не выпадение и не утрата хранимого, отнюдь не блокада того, что можно вспомнить, и отнюдь не отворачивание от того, что удалось вспомнить. Что же это такое тогда? Простое игнорирование бытия, которое тут постоянно понимается наперед рассудком? Только лишь Собственно-Не-Вспоминать-Об-Этом, Не-Думать-О-Нем?

Оно выглядит почти так, как выглядит безразличное безразличие, так как ведь демонстративное принятие во внимание обычно забываемого – как чего-то все же постоянно сохраняемого – не означает ничего, кроме того, что посредством этого до сих пор сохранявшаяся благодаря забвению неотягощенная непосредственность отношения к суще-бытующему нарушается, не суля добавить что-то к существенному пониманию; ведь это бытие выказывает себя всякий раз только как Пустое и Самое Что Ни На Есть Общее, противопоставляемое Ничто и приравниваемое к Ничто, и об этом и нечего сказать дальше – из того, что сравнится с усмотренным с сообразно-соразмерным пониманием бытия. Разве не должно тогда забвение бытия быть названным самым что ни на есть поверхностным? Разговор о бездне забвения представляется безосновательным преувеличением.

Разумеется, так выглядит все, что позволяет себя высказать – прежде всего, об устоявшемся понимании бытия и его забвении. Но что нам гарантировано – так это то, что это есть только видимость – правда, видимость, которая имеет без-дно-основное основание: то, что именно бытие берется-принимается как это пустейшее и что ни на есть общее и в этом определении удерживается крепко и неуклонно – тем более, что оно в любое время позволяет себя сохранить и во времена завершения западной метафизики в том же самом смысле, пусть даже оно и сохраняется так, выражаясь разным образом: Гегелем – как неопределенное Непосредственное, Ницше – как последняя пелена испаряющейся реальности.

Метафизика ввела в обиход это толкование бытия. Метафизика имеет в этом толковании гарантию безопасности ее содержательного состава, благодаря метафизике забвение бытия выталкивается в забвение, и именно потому, что она как метафизика «возвысила-подняла» бытие до безразличности Наиболее Общего («Генеральнейшего»).

То, что нас далее «не трогает-не касается» забвение бытия – в том случае, если мы наталкиваемся на него – и занимает нас мимолетно, максимум как легко объяснимая странность – это следствие господства метафизики и указание перстом назад, на свою собственную причину: на то, что она обретает состав своего содержания из упущения-игнорирования вопроса о бытии (vgl. W.S. 37/38[78]). Здесь, однако – место решения-выбора, единственного и простейшего, благодаря которому со-выбирается и история западного человека: останется ли все при этой интерпретации бытия и, тем самым, при безразличии к забвению бытия или же оно потрясает человека (в его прежней сущности как animal rationale) и даже ужасает его, вынося-приводя в ужас, благодаря чему он перемещается-пересаживается в необходимость-нужду совсем иного основополагания сущности, каковое перемещение-пересаживание еще все же в каждом случае не может быть его Сделанным-Содеянным и принятой им мерой, но должен пониматься как со-бытование посредством самого бытия.

Забвение бытия, далее, могло вдруг выступить в качестве Иного – уже больше не в качестве Поверхностного всего лишь необдумывания бытия (как Пустого), а как невопрошание об истине бытия как основе, которая сама еще несет эту поверхностность и безразличие забвения бытия. Это было бы тогда губительным погружением в безвопросность по отношению к тому сомнительному, что наиболее заслуживает вопрошания – то жутчайшее, что бездонно-безосновно распространяется под тончайшей поверхностью самоочевидности-самоуверенности человека, предающего забвению бытие. И именно потому и забвение бытия тоже не есть всего лишь только упущение человека – нет, оно событуется-происходит, исходя от самого прабытия и представляет собой загадочный знак-указание-кивок на сущность его: отвержение-отказ, который редко дарует себя как таковой человеку, чтобы его сущность выхватить-выдернуть в принадлежность к пра-бытию и найти в ней наивысшие необходимости: создать в суще-бытующем этому пра-бытию места для его истины, чтобы пра-бытие как без-дно-основа способствовало встречному противничанию-ответствованию человеческости и божественности богов, отнесенного к из сущности.

Поэтому человек и не может никогда устранить забвение бытия; даже если он оценивает по достоинству как самое достойное вопрошания в вопросе о его сущности – и именно тогда он и подтверждает, что вынужден быть со-бытийным-со-бытованным со-бытования, отказ-отвержение остается и обращенность-повернутость к суще-бытующему и настоятельное вникание в него требует-способствует, тем самым, снова забвения бытия, которое не уменьшается посредством вы-рас-спрашивания пра-бытия, но только лишь обнаруживает себя в своей зловещей бесприютности. В мышлении, сообразном-соответствующем истории пра-бытия, проламывается только поверхностность забвения бытия, однако никогда не преодолевается само забвение – оно «только лишь» открывается в его без-дно-основности. Это забвение принадлежит-относится к настоятельному вниканию в просвет суще-бытующего; то быть Вот-Тут, в которое вставлено-встряло сущее-бытующее, в то же время означает – внутри просвета Вот-Тут быть-Вон-Прочь из самого бытия и его истины. Это Вон-Прочь-бытие принадлежит-относится к Вот-Тут-бытию и позволяет существовать человеку (и нуждается в существовании человека) как того существа, которое в сохранении и оформлении и раскрытии-осваивании сущее-бытующего способно брать на себя стражничество-сберегание истины пра-бытия. Вон-Прочь-бытие от прикровенного отказа-отвержения удерживает человека от основы его собственной сущности, которая в-себе потому есть без-дно-основа, что держит открытым забвение. Это забвение бытия, однако, в то же время есть причина-основа для возможности и необходимости всего этого забывания, которое как не-сохранение суще-бытующего насквозь пронизывает своим господством поведение человека. Забвение поэтому также никогда нельзя объяснять как результат разнообразного забывания. Оно само – как неповедение и неотношение по отношению к суще-бытующему имеет основу в том без-дно-основном Вон-бытии, которое взвешено в виде взвеси в сущности Вот-Тут-бытия.

В Вон-бытии Вот-Тут-Бытие выказывает глубочайшую принадлежность к Открытому отказа-отвержения, а именно так, что она на основе этой открытости и только в ней способна скрывать себя. Пра-бытие не выдумываемо-неизмыслимо и мыслящий его – бытийствует, есть.

Но это, однако, только тогда, когда мышление преодолеет метафизику, для которой бытие тотчас же должно раствориться-распуститься в Помысленность – так что не останется ничего, что могло бы быть непомысленным или даже неизмыслимым-невыдумываемым; ведь все «категории» и системы категорий есть только лишь постоянно с опозданием закладываемые средства для сохранения того,