Машина пространства. Опрокинутый мир - Кристофер Прист

Температура в отсеке продолжала падать. Вскоре меня охватил такой же холод, как в ту ночь, которую мы с Амелией провели в пустыне, и, не притерпись я к этому мерзлому, чуждому миру, я подумал бы, что неминуемо окоченею. У меня даже начали стучать зубы, когда из решетки в кабине управления послышался звук, которого я инстинктивно научился бояться, – резкий, лающий голос чудовищ. И тут же один из пилотов потянул на себя какую-то ручку, и в отсеке моментально пахнуло теплом.

Нашему спуску по стволу снежной пушки, казалось, не будет конца. Если в первые минуты двое в кабине были заняты напряженной работой, то теперь и у них не осталось никакого занятия, кроме как ждать завершения операции. Я коротал время, разглядывая на экране чудовищ в главном отсеке; то из них, что, если верить экрану, разместилось ближе других ко мне, казалось, смотрит прямо на меня своими безжизненными, лишенными всякого выражения глазами.

Когда спуск наконец завершился, это произошло самым обыденным образом. Мы попросту достигли дна ствола – там уже была наморожена толстая ледяная подушка, преградившая нам дальнейший путь, – и остановились, выжидая, чтобы контролирующий экипаж покончил со своей задачей и перестал набрызгивать воду. Судя по экрану заднего вида, снаряд повис всего в нескольких дюймах под толщей льда.

Остальная часть операции прошла гладко и, считая с этого момента, очень быстро. Контролирующий экипаж отделился от снаряда и пошел обратно вверх по стволу. Избавившись от своей многотонной ноши, хитроумный механизм развил гораздо более высокую скорость и спустя две-три минуты выбрался из жерла наружу.

На переднем экране теперь виднелся ствол во всю его длину, вплоть до крошечного светлого пятнышка в самом конце. Изнутри весь ствол был покрыт равномерным толстым слоем льда.

7

Из решетки вновь раздался хриплый лай чудовищ, и четверка рабов – моих товарищей по несчастью – встрепенулась, готовая к повиновению. Они поспешили к гибким камерам, подхватив раненого под руки. В кабине двое пилотов также забрались в камеры, подвешенные перед пультом управления, и мне стало ясно, чего от меня ждут.

Окинув отсек беглым взглядом, я облюбовал прозрачную камеру, расположенную удобнее других, – из нее можно было продолжать наблюдение за кабиной, – только этой камерой, как на грех, уже завладел один из рабов. Не желая терять выгодный наблюдательный пункт, я дернул его за плечо и сердито замахал руками. Раб привычно съежился от страха и без задержки отодвинулся к другой камере.

Подхватив ридикюль Амелии, я залез внутрь сквозь разрез в ткани, невольно задавая себе вопрос: что-то еще уготовила мне судьба? Ткань камеры свисала вокруг меня свободными складками, как занавесь. Откуда-то сверху поступал свежий воздух, и, хотя движения были очень стеснены, вытерпеть эту стесненность оказалось вполне возможным.

Камера ограничивала мое поле зрения, и все же три экрана оставались по-прежнему на виду: те, что смотрели вперед и назад по оси снаряда, и один из боковых. Этот последний сейчас, разумеется, был затемнен – он и не мог показать ничего, кроме стенок ствола.

Внезапно снаряд начал сильно вибрировать, и в тот же миг я почувствовал, что меня запрокидывает назад. Естественно, я сделал попытку отступить на шаг, чтобы сохранить равновесие, однако прозрачная ткань спеленала меня, как младенца. Только теперь я отчасти постиг назначение прозрачных камер: по мере того как дуло задиралось вверх, ткань обволакивала меня и служила мне опорой. И чем круче поднимался ствол, тем плотнее становился окруживший меня кокон, а когда наклон достиг максимума, я вообще потерял способность шевелиться. Я почти лежал, большую часть моего веса приняла на себя камера: мои ноги все еще касались пола носками, однако пушка отклонилась от горизонтали на добрых сорок пять градусов.

Едва снаряд перестал накреняться, как экран заднего вида озарился ослепительной вспышкой и я ощутил мощный толчок. Огромная, неотвратимая тяжесть навалилась мне на плечи, и обволакивающая меня ткань натянулась еще более. Но, несмотря на это, ускорение мяло и давило меня своей исполинской рукой.

После первого толчка давление оставалось единственным ощутимым свидетельством нашего движения, поскольку лед в стволе был уложен с величайшей тщательностью и отполирован как зеркало. На экране заднего вида кромешную тьму прорезали четыре ослепительно-белых луча; впереди пятнышко дневного света, обозначающее жерло пушки, приближалось с каждым мгновением. Поначалу его приближение было почти незаметным, но уже через несколько секунд оно рванулось нам навстречу со все возрастающей скоростью.

И вдруг мы вылетели из дула, и давление ускорения вмиг пропало, а по трем экранам, за которыми я мог наблюдать, побежали яркие картины. На заднем экране я какое-то время еще различал снежную пушку, стремительно уменьшающуюся в размерах; из ее дула извергалось огромное облако пара. На боковом экране бешено мелькали в беспрерывном кружении суша и небо, а передний не показывал ничего, кроме густой синевы.

Вообразив, что теперь можно без риска для жизни покинуть защитный кокон, я попытался выбраться из него, но обнаружил, что по-прежнему связан по рукам и ногам. Перед глазами у меня все завертелось, я испытал жестокое головокружение, словно падал с большой высоты, и, наконец, испил полной мерой ужас полнейшей беспомощности; я воистину был заперт в этом снаряде, как в тюрьме, и обречен кувыркаться в небесах, не способный даже пошевелиться.

Я смежил веки и сделал глубокий вдох. Воздух, поступающий в камеру, был прохладен и свеж, и это укрепляло меня в мысли, что смерть мне еще не грозит.

Потом я вдохнул второй раз, и третий, принуждая себя успокоиться.

В конце концов я набрался мужества и вновь открыл глаза. Насколько мне удалось заметить, внутри снаряда ничто не изменилось. Только изображения на всех трех экранах стали одинаковыми – все три воспроизводили лишь синеву неба; правда, на заднем экране виднелись еще и какие-то предметы, летящие вслед за снарядом. Сперва я не понимал, что бы это могло быть, но затем, присмотревшись, узнал в них генераторы тепла, которые плавили и испаряли лед в пушечном стволе. Теперь их без сожаления отправили за борт; значит, решил я, они нам больше не понадобятся.

Еще через десять-пятнадцать секунд стало очевидно, что снаряд медленно вращается вокруг своей оси: на боковом экране вдруг показался горизонт, повернулся и уплыл в сторону. Вскоре весь экран заполнили виды планеты, снятые сверху, однако мы шли на такой высоте, что разобрать подробности было почти невозможно. У меня создалось впечатление, что мы летим над безводным горным районом, где не так давно разразилась война: ландшафт уродовали огромные кратеры. А чуть позже, как только снаряд сделал еще четверть оборота, на экран вернулось синее небо.

Затем горизонт появился на переднем экране, и я сделал